Появление Иосифа Бродского в Венеции, в начале эмиграции, можно расценить как туристское любопытство, но ежегодные его возвращения в этот город уже – ностальгия. Взгляд его на Венецию - это отношение уроженца к своей Родине. Он выбирает самое «не туристское время» не только из-за отсутствия средств: он хотел жить в городе, а не «в празднике» праздношатающихся туристов. Возможно, Венеция заменила Бродскому Северную Венецию, поскольку тот, кто вырос на берегах каналов, будет всегда смотреть на воду; и тот, кто гулял «белыми ночами»,- любить безлюдный город.

«Венеция Бродского» - это не парадный город. Блеск мраморов и огней, витрин и освещенных залов присутствует, но – на заднем плане. И сверкающая Венеция остается ярким фоном «Обитаемого города», прекрасного пустотой набережных и площадей, плеском воды и даже признаками разрушения. «Меня содержимое кирпичных банальностей этого города всегда интересовало не меньше, - если не больше, - чем мраморные раритеты…»

В Венеции, особенно зимой, ощущаешь ценность теплого солнечного луча, когда он, вырвавшись из черной щели переулка, растекся по желтовато-красным фасадам уютной площади или набережной где-то в отдаленном квартале Сан-Поло или у Марии Формоза. Выбрались на террасу кафе местные старушки, послышались звонкие детские голоса… «Сцена со мной, идущим по Фондамента Нуове с лучшими в мире красками, разведенными на воде, по левую руку и кирпичным раем по правую. На мне должна быть кепка, темный пиджак и белая рубашка…» В памяти Бродского потерялись толпы туристов, уже почти незаметные здесь, на скромной окраине. Но если поддаться городу-празднику, дать себя заворожить витринам, и что-то, наконец, купить, то это – даже необходимый здесь плащ, – больше никогда не оденешь. И останешься в том, в чем покинул Ленинград…

И рождается тревожная любовь, страх утрат, ужас «отравленной воды лагуны», разъедающей фундаменты домов; ненависть к архитектору, который «осквернил пару чудесных кампо своими сооружениями. Одним из которых, естественно, был банк…» Сыновья любовь, которая не боится холодного ветра, тумана, дождя,- они естественны. Холод, Жизнь и Одиночество в самом многолюдном городе.

Бродский назвал свое эссе “Fondamenta degli incurabili” – «Набережная неисцелимых», может быть – «Берег обреченных». Так, когда-то называлась набережная в районе «Сестьере деи Салюте», где он жил в свой первый приезд, а потом явился как-то в гости. Но автору кажется, что настоящим «Берегом обреченных» он считал Фондамента Нуове, где любил посиживать в скромном кафе, куда проходил мимо капеллы городского госпиталя, мимо катеров, отплывающих на «Остров-мертвых» - Сан Микеле, отделенный от набережной лишь узким проливом.

Историк Елена Жирихина родилась не у истока Фонтанки и Мойки, а в узле набережных узких каналов, охватывающих Театральную площадь, тоже в 1960-х по утрам абсолютно пустую, тихую и сияющую. С кирпичными казармами и мертвой, как доки венецианского Арсенала, Новой Голландией. Со взглядом, следящим за подъемом воды на каждый блок набережной, а теперь, в Венеции – на мраморную ступеньку дома. Может быть, поэтому, автору кажется, что он увидел тот же город, что и Бродский.