Творчество талантливого графика и живописца Вадима Орлова хорошо известно зрителям. Обостренная индивидуальность его образного языка сразу выделила его из среды одаренных художников, которых всегда было немало в Саратове. Долгое время он принадлежал к породе так называемых "лидирующих аутсайдеров": находясь вроде бы на обочине жизни местного творческого союза, он нередко оказывался в центре здешнего художественного процесса и в фокусе внимания критики. А когда окончательно рухнул идеологический карантин, этот мастер достойно выдержал испытание превратностями арт-рынка. Во всяком случае, государственный патронаж оказался ему не очень-то и нужным, ибо искусство его получило спрос у галеристов и коллекционеров.

Уже в ранних его рисунках с калейдоскопичностью их композиционного решения и скальпельной проработкой мельчайших деталей, рождающих повышенное пластическое напряжение, коэффициент субъективного преломления натурных впечатлений был достаточно высок. Вспоминалось замечание блестящего рисовальщика начала 20 - го столетия: "Реально не до иллюзии, реально до жути". А живопись свою, оставаясь за бортом официального искусства, Вадим Орлов показывал в ту пору редко.

В 1990-е годы его словно "прорвало", как из рога изобилия", появлялась картина за картиной. Стремительно шло и формирование его новой поэтики и стилистики. Напряженная ассоциативность ранних работ здесь только усилилась. Острая графическая выразительность новой живописи тоже восходит к исканиям его ранней поры: ведь к живописи "мазистой", акварельно-фактурной он не стремился никогда. Но как заметно усилилась в новых картинах роль напряженного, эмоционально заряженного цвета. Звучность его стремительно нарастала. Активность пластически отчеканенной формы подкреплялась образной активностью цвета. Мастер настойчиво вырабатывал свой живописно-пластический ход, свою художественную систему.

Вадим Орлов - это художник своеобразного пародийного гротеска, озорной живописной клоунады. Избирая самый экзотический сюжет, охотно прибегая к заметному утрированию изображенных фигур, внешне вполне реальных, но при этом абсолютно выдуманных, он усиливает тем эксцентричность всего этого иронического маскарада, рожденного прихотливой логикой его разыгравшегося воображения. В чем-то он близок к сюрреалистической образности, в чем-то к игровым композициям наших метафористов 1970-1980-х годов, творцам замысловатых изобразительных шарад, с их акцентированной зрелищностью и откровенной карнавализацией жизни, где - то использует эстетику современного неопримитивизма. Но при этом Орлов всегда остается самим собою, ибо всякий раз он стремится, прежде всего, создать неповторимый образ, а не обыгрывать чей-то стиль.

Зигмунд Фрейд не без скрытой иронии заметил: "У классиков я ищу подсознания, а у сюрреалистов сознания". Действительно, в деланной иррациональности того же Дали сознание слишком довлеет над тщательно организуемым подсознательным. В его нарочито причудливых композициях больше сделанности, нежели рожденности. У Вадима Орлова, конечно же, нет подобной детальной обдуманности изобразительного спектакля. Он куда простодушнее, и нафантазированные им мотивы не знают таких причудливых метаморфоз.

Это тоже своеобразные картины-притчи, картины - иносказания. Но они более интуитивны, они оставляют больше возможностей произвольного "довоплощения" их самим зрителем. Хотя не так-то просто найти ключ к логической дешифровке их символики даже и с помощью "объясняющих" названий. Нас в большей мере увлекает рафинированная стильность его живописного языка, нежели реальный смысл этих метафорически - ассоциативных полотен.

Это как раз тот случай, "где отступает содержание роли, а важно только качество игры ..." А уж за качество ее можно поручиться, зная особенности дарования художника и его всегдашнюю взыскательность к своему труду. (Ефим Исаакович Водонос, заведующий отделом русского искусства, Заслуженный деятель искусств)