Андреев Николай Иванович
(1792-1870)

Воспоминания офицера 50-го егерского полка

Заграничный поход

IV

Наступил 1813-й год Неприятеля не было не только в России, но и в Польше. Мы достигли своего местоназначения, где по при-

198

ходе немедля послали в армию нашего полка баталион с маиором Антоновым, а я как ни просился, но полковник не отпустил. Мы квартировали у обывателей. Крепость Модлин укреплена очень хорошо^[1], мы ходили по очереди в цепь. Со стороны сухопутной вылазок не было.

Армию формировал князь же Лобанов-Ростовский; корпус наш был под начальством генерал-лейтенанта Клейнмихеля, отца главноуправляющаго путей сообщения. У него были в команде баталионы формирующейся гвардии, гренадер и армейские. Кавалерия стояла в Плоцке. Хотя солдат было и довольно в гвардии, но офицеров мало, и потому требовали из армии. Из нашего баталиона командирован был я. Гвардия была расположена по реке Висле у колонистов, близ крепости, около местечка Новый Двор, где река Нарева впадает в Вислу, против крепости. Я явился к дивизионному начальнику 2-й гвардейской дивизии, подполковнику из нашей дивизии, моему приятелю Константину Михайловичу Колошинскому. Обеими дивизиями баталионов командовал Преображенскаго полка полковник Стрекалов. Я был назначен адъютантом 2-й гвардейской дивизии, месяца три исправлял я сию должность. В это время было ужаснейшее наводнение реки Вислы, на берегу коей мы стояли, а против нас за рекой был корпус гренадеров, под командою Паскевича. Река разлилась и потопила даже большие дома колонистов, так что мы делали плоты и плыли семь верст на высоту и там жили неделю на биваках. Сорвало в Варшаве мост и несло его мимо нас с людьми, там случившимися, в крепость. Зрелище было необыкновенное; на мосту была торговка и разнаго рода люди и собаки, но как они были Поляки, то в крепости им дали убежище. Вода у нас была как море, и мы с трудом переправились. Так скоро прибывала, что утром показалась на улице, а к полудню уже затопила избы на верху. Я после назначен был в лейб-Финляндский баталион, и там встретил знакомаго начальника, капитана Жижневскаго, который был ротным командиром, где я был в Дворянском полку в 5-й роте. Меня он назначил адъютантом, казначеем и квартермистром, а после приехал этого же полка капитан Байков и принял баталион. Он меня полюбил очень и после дал роту, хотя и были гвардейские офицеры. Однажды, как я был в карауле с ротой в Новом Дворе против крепости (нас только река разделяла) неприятель вздумал, устроя Флотилию из больших лодок, ночью посетить нас, чтоб истребить наш баталион, но ему эта шутка не удалась. Мы, подпустя их ближе, пустили на них батальный огонь, и они, правда, отвечали и 9 человек наших убили наповал, а 15 ранили порядочно: за то они, думаю, не досчитались у себя много, а одна лодка из орудия большаго

199

калибра была в щепки разбита, и люди их все перетонули. Но мы были очень осторожны. С трудом ходили за водой; они из крепости, не жалея снарядов, стреляли из пушек и по одному человеку. Наконец, наскучило мне быть у чужих, работать, учить чужую команду — я начал проситься в свой баталион. Байков меня просил остаться с тем, что, когда будет мир, то он упросит Великаго Князя меня перевести в гвардию, а как состояние мое не позволяло там служить^[2], к тому же я слышал, что из армии нашей каждаго баталиона идут за границу в действующую армию по две роты, то и думал туда отправиться. Но вышло не то. Вскоре, 1814 года в Марте, был мир. Бонапарта прогнали на Эльбу. Крепость сдалась еще прежде, и мы пошли за Варшаву, где квартиры были чудесныя, 25 миль около Кракова. Гостеприимство везде отличное, и можно сказать, что я пожил в Польше весело.

В исходе 1814-го года пошли мы в Гродненскую губернию, куда из Парижа пришла и дивизия наша. К прискорбию нашему не вернулся наш добрейший дивизионный Неверовской: его тяжело ранили под Лейпцигом в ногу, и он от раны вскоре умер^[3]. Дивизия вся его оплакивала, да и я впоследствии никогда не имел такого начальника.

В Гродненской губернии, бедной против Варшавской, я однако жил весело. Полк наш квартировал в Зельве, я с ротой в местечке Кременице, в уезде Волковиском, в имении бригиток-монашенок. Эконом был добрый человек, а дочь его Маша милашка. Я имел квартиру прекрасную, жил как хороший обзаведенный офицер, имел три лошади своих, у меня бывали вечера, а у хозяина Избицкаго балы. Часто полковая музыка у нас гремела, провианту я не давал ни гарнцу, всегда квитанция готова. Артели солдат прибавлялись значителъно, я продавал их муку и деньги отдавал им в артель. Мука была 25 рублей, а крупа 32 рубля за куль. Солдатам хорошо, да и я жил весело^[4]. Что за жизнь была в Польше, и теперь с восторгом вспоминаю. Хорошо было молодежи, не так как в России, кроме Ардатова, и то в какое время!

Наступил 1815 год. Наполеон вздумал бежать, и нас потребовали. Шли мы скоро до Калиша, а там в Шлезию, Саксонию. Что за край! Подобнаго нет в Европе. Проходили много герцогств, княжеств, Баварию, Богемию и подошли к Рейну в Франкфурте на Майне. Я не живописец и не пиит, не могу изобразить прелестной картины возле Рейна, где мы простояли пять часов, дожидаясь эрцгерцога Карла, брата императора Австрийскаго. Перед нами крепость Майнц, левее Рейн, в него впадает река Майнц. За рекой город Майнц, на горе, довольно большой и красивой; по правую сторону горы с виноградниками, по левую по реке Рейну

200

даль верст на двадцать с деревнями каменнаго строения и церквами. Сзади нас в двух верстах на горе город Гохейм. Можно смотреть и восхищаться! Когда проехал мимо нас принц Карл, ему кричали «ура». Мы перешли Рейн и выпили прекраснаго вина Гохеймскаго. Из полку по четыре офицера и по двое штабс-офицеров были приглашены на завтрак к принцу Карлу; я был в числе избранных. Завтрак был неважный, но зеленаго салату много и вино хорошее, по две рюмки; принц одет был в сером сюртуке и шляпа с широким позументом.

Я забыл сказать, что меня в Гродне в 1814 году произвели в порутчики, а при переходе чрез Рейн 1815 года в штабс-капитаны. Когда мы перешли Рейн, война кончилась. Англичане и Прусаки разбили при Ватерло Французов, и Наполеон великий бежал, и после отдался Англичанам, кои отправили его на остров Св. Елены. Крепости же Мец и Вердюн не сдавались, и много у них было партизанов. К последней нас послали блокировать ее; мы шесть недель содержали ее в блокаде, и она сдалась. Тогда я ездил в Люневиль, известныии миром в 1801 году. Город очень хорош, в нем ружейная фабрика и пистолеты превосходные. Нас от границы Польши и во Франции продоволъствовали везде очень хорошо, особливо Прусаки и Саксонцы, и у Французов было недурно. Полк наш после квартировал в городе Бельмонте, а я с ротою в деревне Клермонте. В Июле месяце Император собрал всю нашу армию и гренадеров на Шалонския поля близ Вертю, от Парижа очень не далеко. Он делал армии смотр и сам представлял монархам Австрийскому, Прусскому, Баварскому, и много было владетельных, а фельдмаршалы наш и Английский Велингтон. Из Парижа множество было маршалов, принцев, генералов и даже дам. Маневр сей для зрителей был прелестный. Когда армия собралась к Вертю в Шампании, в три часа утром, войска были поставлены в три линии! В первых двух пехота с артилериею, в интервалах между дивизий, в третъей кавалерия. В десять часов приехали монархи в город Вертю, который построен на высокой горе, и оттуда необозримая равнина. Такого каре, думаю, никто и никогда не видал. Когда построились в каре, государи объехали оное, что составляло до пятнадцати верст кругом, и за ними вся свита и дамы. Большая кавалькада!

Мы стали в дивизионныя колонны, а после в баталиоыныя, и так пошли церемониальным маршем кругом десять верст. Наш император Алексаидр ехал впереди пред гренадерами: гвардии тогда во Франции не было. Мы очень устали и утомились, пыль, жар, в Августе 29-го. Мы ночью пришли, не ели ничего, жар, воды нет, везде песчаная степь. Мы платили по рублю серебром за стакан воды и рюмку водки. Сия проделка была повто-

201

ряема три дня сряду: первый день репитиция, вторый смотр монархов, а 30 Августа церковной парад в сей же армии и на том же месте. Я был последним в армии, проходил мимо царей, потому что дивизия 24-я была последняя в армии, полк наш последний в дивизии, рота моя, 9-я^[5], последняя в полку; сзади меня шла кавалерия. Можно вообразить, что по песку в жар какая была пыль. Если бы на мне был красный мундир, и тот бы был бел. Слава Богу, все прошло, и молодость вынесла все труды.

Мы тотчас пошли в Шато-Тьери, городок хороший, на реке Сене, близ Парижа. Корпус наш был 8-й, командовал им Сабанеев, и нас оставляли во Франции на пять лет — я пока и не думал ехать в Париж, полагая, что успею еще, да и нужен был товарищ, кто бы знал язык Французский^[6]. В ожидании поездки, получили повеление не медля выходить в Россию, а вместо нас оставили корпус графа Воронова. Вот мои планы рушились. Я был в Риме и папы не видал, то есть был возле Парижа, а там не был. Потомство сказало бы, что я Вандал; но обстоятельства все переменяют, а притом же без денег там скучно. Я имел 40 червонцев; думаю: сберегу и, придя в Россию, съезжу проведать батюшку, котораго давно не видал. Я так и сделал: еще во Фраиции подал в отпуск, и по возвращении в Россию, когда мы квартировали на Волыне в Житомирской губернии, я получил отпуск...

Чрез короткое время, в Ноябре, произвели нашего полковника Назимова в генералы, а шефы в армии еще во Франции уничтожены. К нам дали полковаго командира Яковлева, служившаго в армии графа Витгенштейна с 1812-го подпорутчиком, а в 1815 году был он полковник. Я не хотел служить в пехоте, хотел в кавалерию; но трудно перейти; а из отставки можно было проситься в любой полк. Вот что меня понудило оставить военную службу 26-ти лет. Я подал в отставку и недолго ждал: меня уволили тем же чином, потому что я не дослужил года в штабс-капитанском чине. Дивизию нашу еще при мне назначили в Литовской корпус, под начальство цесаревича Константина Павловича. Я, прощаясь с службой, не думал, что на век не надену военнаго мундира. Когда дали мне отставку, то в приказах сказана Высочайшая воля, чтоб отставных офицеров не принимать в другие полки, как в теже, где они служили. Вот я оставил службу военную на век. После идти в тот же полк нельзя, потому, что кто у меня был в команде, у того я бы должен быть, и товарищи мои чрез два года были маиоры все. К тому же батюшке угодно было, чтоб я остался при нем: из пяти сыновей ни одного при нем не было. Что делать мне было иначе? Я вышел в отставку 1816 года, дома прожил до 1819-го, после выбрали меня в заседатели в Порховский Земский Суд....

 

 

202

Примечания:

[1] Крепость Модлин - у слияния Варева с Вислой существовала в зачаточном состоянии еще в XVIII веке: она имела земляные верки, которые к концу столетия пришли в полный упадок. Наполеон оценил важное стратегическое значение Модлина и во время кампании 1807 г. приказал в целях облегчения переправы через Вислу и Нарев построить большое предмостное укрепление на правом берегу Вислы и малые укрепления на левом берегу Нарева, на Новодворском полуострове. Затем, готовясь к походу в Россию, он признал необходимым обратить Модлин в первоклассную крепость, причем в составлении проекта этой крепости принимал участие известный французский инженер Шасслю. В 1813 г., ко времени блокады Модлина русскими войсками, он представлял собой следующее: главная крепость, на правом берегу Вислы и Нарева, состояла из ограды о четырех фронтах бастионного начертания, обращенных в поле, и одного фронта - неправильного кремальерного начертания, обращенного к реке. Три напольных фронта, наиболее подверженные атаке, имели равелины, вынесенные за гласис. Средний фронт, расположенный почти по прямой линии с соседними, не был подвержен атаке и потому имел равелин, примкнутый к контрэскарпу. К западу от крепости, у берега р. Нарева, находился горнверк с равелином, а еще далее к западу - верк кремальерного начертания с равелином и каменным блокгаузом в горже; он носил название кронверка Утратского. К северу от крепости находился кронверк Средний, а к северо-востоку - кронверк Модлинский. На левом берегу Вислы было расположено Казунское мостовое укрепление, на Шведском острове у головы моста находилась флешь с крыльями; наконец на Новодворском полуострове - мостовое укрепление в виде горнверка, с отдельным ретраншаментом в горже и двумя передовыми батареями (данные приводятся по источнику: Яковлев В.В. «История крепостей», гл. 18. М.: Полигон, 1995)

[2] Служба в гвардии обходилась дорого из-за повышенных требований к обмундированию, а также многочисленных престижных трат. Жалование гвардейцев ненамного превышало армейское (на 20-50%), но траты были многократно больше. Например, гвардеец не мог позволить себе пить в трактире дешевое вино или пиво, приходить пешком на званые балы и т.д. Попытка «удешевить» собственное содержание могла вызвать не только насмешки товарищей, но и прямые нарекания начальства.

[3] 18 октября 1813 года Неверовский был ранен пулей в ногу (в лодыжку) в сражении под Лейпцигом. Присланный врач (Тарасов) решил воздержаться от ампутации, однако вынуть пулю не смог. Решение отказаться от ампутации оказалось ошибочным: Неверовский умер от гангрены 21 октября того же года.

[4] «Афера» Андреева состояла, вероятно в том, что гостеприимные хозяева взяли на содержание его роту, скорее всего, — в обмен на услуги, которые способны оказать находящиеся в поместье 160 пар крепких рабочих рук. Тем не менее, Андреев получал со складов необходимое довольствие, которое продавал, получая с солдат расписки. Вырученные деньги он отдавал солдатам, за определенный посреднический процент, на который и содержал себя в достатке. О распространенности такой практики красноречиво свидетельствует распоряжение А.А. Аракчеева отказать в прибавке жалования ротным командирам, «поскольку оные пользуются доходами с рот».

[5] Действительно, Андреев командовал 3-й гренадерской ротой полка ( она же 4-я (гренадерская) рота 3-го батальона, она же 9-я по счету среди действующих рот полка: сначала следовали 4 роты 1-го батальона, затем гренадерская рота 2-го (запасного батальона) и, наконец, 4 роты 3-го батальона, последней из которых командовал мемуарист.

[6] Напомним, что сам Андреев умел «читать и писать по-французски и по-немецки», т.е. владел языком, что называется, «со словарем»