К оглавлению
Андреев Николай Иванович
(1792-1870)

Воспоминания офицера 50-го егерского полка

Бородино и переформирование

III


Вышед из Смоленска, мы шли по дороге в Петербург, хотя небольшие переходы, но дня три. Обозы наши были на Московской дороге, и мы продовольстия никакого не имели. Я ходил просить в полки нашей дивизии, но ни у кого не было хлеба; достал у иных круп, у других мяса, сварили кащицу, но хлеба ни сухаря не было ни у кого. После мы повернули на Московскую дорогу, где отыскали наши обозы и после 3-х дней очень рады были солдатскому сухарю. Не доходя Вязьмы, я узнал, что меня произвели в подпорутчики, но не за отличие, а по линии, и я в этом чине в военное время более 4-х лет служил. Меня представили к орденам, за Красное к св. Анне, на шпагу, а за Смоленск к Владимиру 4-й степени, но не знаю, как это устроилось, что за оба сии сражения не дали нашей армии ни одному человеку, даже генералам, ничего. Многие сказывали причину, но я думаю, что она недостоверна: будто бы князь Багратион не мог сам утверждать наград, а должен был представлять об оных к Барклаю-де-Толи, чего он не хотел. Но как бы то ни было, а сие осталось нерешенным, почему нам ничего не дали, хотя нашего Неверовскаго за Красное дело обезсмертили. Но ни он, ни мы, никто не был награжден, а за Смоленск следовало бы. И представления наши умерли вместе с князем[1]. Под Вязьмою дали нам рекрут из Вяземскаго депо. Тут я видедся с братом Васильем. В Вязьме мы запаслись провизией даром. Жители все оставпли город; нас или полк наш назначили в арьергард, что при ретираде означало сзади всех и всегда в виду неприятеля, в цепи стрелков.

Нашим арьергардом командовал граф Сиверс, а первой армии генерал Коновницын. Придя в Царево-Займище, мы узнали, что

189

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


наш общий главнокомандующий - Кутузов. Много было пустых толков, да когда же и где их нет? Говорили, что Барклай немец, изменяет, ведет Француза в Москву, мало дерется, отдает города даром. Все подобныя глупости безпрестанно повторялись, и очень рады были Михайлу Иларионовичу Кутузову.

Армия наша, кроме двух дней после Смоленска, везде имела продовольствие отличное: хлеба, мяса и вина всегда было довольно, даже с избытком. Спасибо командирам-отцам, мы были сыты вдоволь. Поговаривали, что Кутузов, приняв армию, даст потешиться нашим и остановит Француза; но впоследствии оказалось, что Наполеон очень желал чаще сражений и бесился, что мы отступаем без боя, полагая своим множеством народа уничтожить нашу небольшую армию. Ошибся голубчик в расчете, сам себя скорее уничтожил. Кутузов и подлинно хотел дать сражение в Царевом Займище, но нашед, что позиция невыгодна и отступил до Бородина, близ города Можайска в 9 верстах, а от Москвы в 90-та.

Я был послан в обоз привезти патронные ящики и продовольствие провианта, когда, возвращаясь обратно с ящиками и фурами и проезжая по дороге мимо Бородина, увидел множество возле харчевни генералов и офицеров. Я был позван к Кутузову, который сидел в сенях на скамеечке, окруженный большой свитой. Наряд мой был щегольской: шапка без козырька, старый изодранный сюртук, подпоясанный шарфом без кистей, чрез плечо на ремне нагайка казацкая, сабля у бедра и на тощем большом рыжаке. Я походил на рыцаря печальнаго образа. В заключение сей экипировки была на плечах обгорелая на биваках байковая желтая бурка, я соскочил с рыжака, отдал его держать фурлейту, а сам подошел к главнокомандующему. Почтенный старик спросил меня, котораго я полка, куда везу ящики и где наш полк? Я отвечал, что 50-го егерскаго полка, везу для бригады порох и хлеб, что полк наш в ариергарде второй армии. Он мне сказал, чтобы я ехал с его адъютантом, который покажет мне, где я должен остановиться и дожидать своего полка, не трогаясь с места. Меня повели, и я разсматривал место и войска. Возле главнокомандующаго, помню, был 1-й лейб-егерской полк, далее гвардия в колоннах, за ней первая армия, а после и наша вторая. Местоположение было первой армия очень возвышенное, внизу овраг и речка с кустами, а наше гораздо ниже и лес с боку и пред нами. На месте, где я был остановлен, была батарея называемая Раевскаго; место возвышенное, и тут я нашел уже полк наш отдыхающим. Привезенный провиант и вино были разобраны, но много вина еще оставалось, как неприятель начал посылать к нам из орудий большие круглые гостинцы. Вино[2] привозили обыватели, которые плакали, чтобы я их отпустил скорее и при каждом выстреле наклоняли головы свои. Я спросил у полковника, куда девать вино, его много. Он велел дать по другой чарке людям, а остальныя бочки разбить, чтобы не перепились люди. Я исполнил и велел обручи рубить. Вино потекло, полилось, как 26-го числа кровь людей. Крестьяне, бросив телеги, а другие лошадей своих, бросились бежать.

190

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


Это было 24 Августа в 2 часа пополудни. Не успели люди еще поесть, как приказано баталиону идти в стрелки.

 

БОРОДИНСКАЯ РЕЗНЯ

Описывать битву сию незапамятную в истории хотя бы я мог, узнав подробности ея после и читая описания многих очевидцев, но это будет лишнее: я пишу о себе, следовательно и довольствуюсь тем, где я был и что сам видел.

24-го числа, как я сказал, в 2 часа, не успели наши закусить, как баталион наш пошел в стрелки; а 3-я гренадерская рота подвинулась от полка вперед, но стали возле опушки леса, где и я был. Стрелки наши были в лесу часа три. Тогда неприятели, правее нас, стали показываться колоннами на поле. Нашей дивизии Тарнопольской полк пошел колонной в атаку с музыкой и песнями (что я в первый и последний раз видел). Он после бросился в штыки в глазах моих. Резня недолго была и полковаго их командира ранило в заднюю часть тела на вылет пулею. Его понесли, и полк начал колебаться. Его место заступили, полк остановили, и он опять бросился в штыки и славно работал. После остановились, прогнали неприятеля, и нас сменили. Не знаю что было после; но опять подошли к Раевскаго батарее, что было на конце леваго фланга всей армии. Тогда ходили еще в атаку Александрийской и Ахтырской гусарские полки и храбро дрались в виду нас. На ночь мы опять пошли в стрелки и стояли смирно, а 25 числа утром сменены были 49-м егерским полком, но не надолго. После весь полк был несколько раз в стрелках и много потерял, а 49-й еще и более нас: у них потеря была очень велика. Во всей армии 25-е число было тихо кроме нас. На левом фланге стрелков никто не замечал, а у нас в бригаде едва ли осталось по 30 человек в роте.

С 25-го на 26-е в ночи, близко нас, у неприятеля пели песни, били барабаиы, музыка гремела, и на разсвете увидали мы вырублен лес и против нас, где был лес, явилась огромная батарея. Лишь только была заря, то зрелище открылось необыкновенное: стук орудий до того, что не слышно было до полудня ружейнаго выстрела, все сплошной огонь пушек. Говорят, что небо горело

191

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


но вряд ли кто видел небо за безпрестанным дымом. Егеря наши мало были в деле, но дело везде было артилерийское, с утра против Нея, Мюрата и Даву корпусов. Наша дивизия была уничтожена. Меня опять послали за порохом, и я, проезжая верхом, не мог не только по дороге, но и полем проехать от раненых и изувеченных людей и лошадей, бежавших в ужаснейшем виде. Ужасы сии я описывать не в силах; да и теперь вспомнить не могу ужаснейшаго зрелища. А стук от орудий был таков, что за пять верст оглушало, и сие было безпрерывно. Много о том писали и всем известно. Тут перо мое не может начертать всей картины. Проезжая поле, я увидел лошадей нашего полковника и спросил у музыканта Максимова, где полковник, не убит ли? К счастию тот показал, что тут лежит, жив; он не сказал, а показал пальцем. Я подошел к нему, и он с горестию сказал, что полка нашего не существует. Это было в 7-м часов вечера. Я отослал ящики назад, а сам поехал вперед к деревне Семеновской, которая пылала в огне. На поле встретил я нашего маиора Бурмина, у котораго было 40 человек. Это был наш полк. Он велел сих людей вести в стрелки. Я пошел, и они мне сказали: «ваше благородие, наш полк весь тут, ведите нас последних добивать». Доподлинно, взойдя в лес, мне встретилась картина ужаснейшая и невиданная. Пехота разных полков, кавалерия спешившая без лошадей, артилеристы без орудий. Всякий дрался чем мог, кто тесаком, саблей, дубиной, кто кулаками. Боже, что за ужас! Мои егеря разсыпались по лесу, и я их более не видал, и поехал к деревне Семеновской. Был уже 10-й час, пальба пушек не переставала с той же силою. На дороге я видел колонны Русских и Французов, как в игрушках согнутыя карты, повалены дуновением ветра или пальцем. Картина ужасная. Но сердце замерло: ни одной слезы о несчастных! Наткнулся я на брата, который сказал, что он ранен в ногу. Я поделился с ним куском баранины[3], доставшейся мне от казначея Толовикова, когда я ездил за патронами. Возле деревни встретил я дивизионнаго начальника, который мне велел, где увижу, собирать к деревне Шевардину его дивизию 27-ю.

В 11 часов была дивизия собрана, всего до 700 человек. В Одесском командовал порутчик, в Тарнопольском фельдфебель, и так далее; в нашем полковник и три офицера со мною.

В полдень 26-го я с капитаном нашим Шубиным поехал на пригорок, где слышался необыкновенный шум, и что же? Мы видим: два кирасирские полка, Новороссийской и Малороссийской, под командою генерал-лейтенанта Дуки, пошли на неприятельскую батарею. Картина была великолепная! Кирасиры показали свою храбрость: как картечь их не валила, но хотя половиною силы, они

192

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


достигли своей цели, и батарея была их. Но что за огонь они вытерпели, то был ад! За любопытство наше, капитану Шубину оторвали правую руку, но впрочем на все судьба: это могло бы и не трогаясь с места быть; от сего отделаться нельзя. Мы видели, как Семеновской полк, несколько часов стоя на позиции, не сделав ни одного выстрела, был ядрами уничтожаем. Я видел, когда сняли незабвеннаго нашего князя Багратиона с лошади раненаго в ногу и как он был терпелив и хладнокровен: слезал с коня в последний раз и поощрял солдат отмстить за себя. Помощник Суворова, бывший с ним в Италии и Швейцарии, командовал всегда авангардом и, наконец, бывши главнокомандующим, не берег себя и по привычке был в сильном огне. Он не вынес раны и вскоре умер. Царство ему небесное! Армия много в этот день потеряла хороших генералов: утром убило Тучкова, в полдень Кутайсова, начальника артилерии, и многих очень. И граф Милорадович поспел на веселый пир. Он пред сражением привел резервы. Граф Воронцов командовал возле нас сводными гренадерскимя ротами двух баталионов[4]; в числе сих были и нашего полка. Ночь прекратила побоище неслыханное в летописях, и мы пошли к Можайску. Да и неприятель отступил. Скелеты полков нашей дивизии поступили к графу Милорадовичу в арьергард.

За Бородино дали мне на шпагу св. Анны 3-й степени, и два еще капитану и прапорщику. Вот наши и все награды за всю Русскую кампанию. Полку серебряныя трубы, полковнику св. Анны и Владимира 3-й степени на шею.

Я забыл сказать, что 26 число Московское ополчение стояло в колонне сзади нас на горе; их било ядрами исправно, и даром. Главнокомандующий сделал славное из них употребление: поставил их цепью сзади войска, чтобы здоровые люди не выносили раненых, а убирали бы ополченцы. Сделано славно, но безбожниики грабили раненых, что я сам видел, везя патроны в полк, и трем саблею от меня досталось по спинам плашмя. Этими молодцами после сражения укомплектовали дивизию нашу, с оружием, Бог знает каким: кто имел пику, кто бердыш, у иного ружье, пистолет и нож, а кто был с дубиной. К нам дали их офицера в треугольной шляпе, который вскоре и бежал. Да и войско его дошло с нами только до Москвы, а после и десятой части их не осталось: все разбрелись, дружки[5].

От Можайска до Москвы мы не дрались, только иногда кавалерия, всегда сзади нас шедшая, переведывалась по маленьку. Мы подошли к Москве, остановились на Воробьевых горах. Вид чудесной! Вся старушка-Москва под ногами. Я, быв в Москве зимой, не был на горах сих и в первый раз любовался местоположением

193

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


прелестным. Пробыв там почти сутки, я был послан по дороге Владимирской отыскать обозы наш и 49-го полка, взять фуры и, нагрузив их в магазине в Москве, доставить в полки. Верст за 20-ть от Москвы нашел я обоз и на разсвете был в Москве. Там ожидало меня новое зрелище. Магазин был заперт, караула нет, армии я не нашел; куда пошла, мне неизвестно, да и кто знает, куда ведут начальники? Ломать печати и замки беда, без хлеба ехать еще хуже. Я решился однако нагрузить фуры и поехал за толпою народа, который вероятно выезжал и выходил туда, куда пошла армия, к городу Подольску. Вообразить себе можно, какая давка и теснота была в Москве на выездах.

Жители были до того времени покойны и не выезжали, пока армия оставила Москву. Я видел сию тревогу и с 10 часов утра до 7-ми вечера с трудом с 8-ю фурами выехал за заставу. Отъехав с версту, вижу, что за мною выехала наша арьергардная кавалерия, в том числе были гвардейский[6], гусарский, уланский и драгунский полки с пиками (гусаров я еще первых увидел с пиками[7]); полки сии были очень не велики. Вскоре раздался залп из орудий неприятельских; это означало их вступление в нашу столицу, но для чего, я не знал: войска нашего там не было. Граф Милорадович сделал договор с Мюратом выпустить наши остальныя войска из Москвы. Я продолжал путь и, отъехав 15 верст, уже ночью, увидел сильное зарево в Москве; белокаменная запылала. Но огонь ея очистил Россию от Французов скоро: нет худа без добра. К свету настиг я на привале свой полк. На другой день шли к Подольску и повернули после круто на Калугу. Мы еще были в арьергарде, но остановившись у села Воронова (Растопчина графа), мы уже были в авангарде: ибо ретироваться с сего пункта перестали. Граф Растопчин, истинно-Русский, сжег сам свое село[8], чтобы нога неприятеля не ступила в его строение.

Дивизионный наш Неверовской просил графа Милорадовича, чтобы сменил дивизию его, разбитую до невозможности, сказав, что, она без обуви, не имеет времени починитъся, да и силами ослабела, всегда под выстрелами от Смоленска. «Знаю ваше превосходительство, что дивизия ваша ослабела силами, но за то тверда духом!» отвечал граф, и Неверовскому не оставалось более как благодарить за честь, которую ему делает граф[9]. Церемония кончилась, а мы все остались в авангарде. Мы были еще в драке у реки Красной Пахры, и сия была уже для нас последняя. Подойдя к Тарутинскому лагерю, полки наши дошли до совершеннаго ничтожества: в нашем оставалось до 300 человек и 6 офицеров. Главнокомандующий уменьшил дивизию: из шести полков по два послал формироваться. Из нашей дивизии назначили Тарнапольской и наш 50-й егерский. Людей мы сдали в 49-й, оставя только 40 че-

194

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


ловек и полковой штаб. У нас было музыкантов с барабанщиками вдвое чем весь полк. Наш бригадный Воейков просил меня идти к нему в адъютанты, ибо его адъютанта произвели в майоры. Я посоветовался с полковником, который мне не присоветывал, а взял с собою. Не знаешь, где найти и где потерять. Хорошо, что я не пошел к нему: он был бригадный одного полка и вскоре по болезни уехал в Петербург, и мы более о нем не слыхали: пропал без вести! По названию у нас все был полк, хотя 40 человек, но штаб был полка на лицо.

Мы прошли Тулу и пошли в Нижегородскую губернию в исходе Сентября. В каждом городе мы шли церемониально с музыкой, и когда проходили, то жители всегда спрашивали, где же полк? и мы показывалп на наши остатки. Нас принимали везде, как родных; распросов, разговоров не было конца. Стало уже холодно, и мы в Ноябре пришли Формироваться в город Ардатов, а главнокомандующий наш, генерал от инфантерии князь Лобанов-Ростовский, жил в Арзамасе; и кавалерийский же генерал Кологривов в Орле. Житье нам было в Ардатове! Скитавшись от Апреля до 15-го Октября под открытым небом возле костров бивачных и быв безпрестанно в это время в опасности, можно вообразить, каково нам было! Городничий, судья, исправник, соляной пристав и откупщик Анцов, все люди богатые. У последняго была моя квартира, прекраснейшая, лучшая в городе. Пиры безпрестанные, разгулье молодецкое, и еще узнали, что Француза погнали по старой разоренной дорожке. То-то была гульба! Раненые солдаты и офицеры к нам прибывали. Рекрут нам дали молодцов Нижегородских. И мы с 15 го Октября до 1-го Декабря почти сформировали полк. Много прибывало и раненых, офицеров же не было половины комплекта. Мне дали 3-ю гренадерскую роту. Формировка продолжается сама по себе, а вечерами гульба ужасная. Вот, что было у нас, пили на пропалую. Музыканты отказывались от Цымлянскаго и выморозков[10]. Очень я доволен был, что избавился от адъютантской должности: на месте все бы ничего, а походом каторга; было время, что сам не раздевался и лошадь не разседлывал по два месяца. Полковой адъютант в канцелярии и баталионной, по приходе на место, нарядить должен команды за дровами и водой с офицером, после ехать в дивизионную квартиру за приказанием, а нередко и в корпусную. Поди, отыщи и там дожидайся, пока приказы будут. Их нужно выписать и отвезти к начальству, к бригадному и полковому, после собрать фельдфебелей, отдать приказание, а глядишь уже свет и в поход. Спал я часто верхом, и с боку солдаты придерживали; хуже не было в полку должности моей. Хозяин мой Ардатовский был большой хлебосол, гости и офицеры у него безвыходно были, я ему был как брат, и стар-

195

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


ший. Езжали к нему часто соседи, живущие в трех верстах от города, семейство Бухваловых, состоящее из старой вдовы, ея сына и двух дочерей. Сын пошел в ополчение, но я его еще застал дома. Меньшая дочь, Марья Федоровна, очень мне понравилась. Я, поотдохнув, забыл про беду и влюбился. Девица хороша, думаю я, за нею 60 прекрасных душ. Мне, правда, ровесница, 21-го года; что же, жениться не худо, ежели пойдет. Сказано и сделано. Я объяснился с моим хозяином (большим другом семейства Бухваловых), он одобрил. Я чрез два дни посватал и имел полный успех. Вот я и жених, меня любят, ласкают, и я как сыр в масле. Что же? Узнаёт мой добрый полковник — залучил меня в свой кабинет и начал журить поотечески. Он мне сказал: «Что ты, брат Николай Иванович, задумал? Ужели ты век прожил; какого ты чина? Какое теперь у нас обстоятельство? Правда, девица хороша, но что же дальше? Ты очень еще молод, поспеешь жениться; а теперь что же будет? Отставки тебе в военное время не дадут; но хотя бы и дали оную, какую ты играть будешь роль в 20 лет в отставке? Подпорутчик, имеющий св. Анны на шпаге и медаль. И тебя выберут в заседатели в земский суд, привяжешь колокольчик к дуге, и вот блестящая твоя карьера. Того ли ожидает от тебя твой отец? Вот послужил сын его Отечеству ровно год! Ты молод, не понимаешь, что будет. За нею дадут хорошо 60 душ; подумай, у тебя будут дети, может быть и много; ты размножишь слободу однодворцев[11], ты от скуки захочешь служить, состояние небольшое, жену оставишь дома. Сам влюбишься опять в другую: вот твоя першпектива! Словом, я тебе никак не позволяю сделать такую наивеличайшую глупость; выкинь из головы, займись лучше ротой, а частыя твои поездки прекрати. Поди с Богом, я твоих возражений и слушать не хочу; естьли же не перестанешь ездить, то я поеду к ним сам и скажу, что мне отцом препоручен, и я, как отец и как начальник твой, тебе строго запрещаю жениться». Что было мне делать! Говорить—хуже: я знаю горячий нрав его; беда, что наделает! Бог знает, лучше молчать, а свое делать. Представится случай, мое не уйдет. Тепер Рождественский пост; вот как кончится, хозяин мой поможет, сделаем свадьбу в тихомолку, у нас священник добрый, и Ардатовский дьякон, лихой игрок в карты, в билиярд и пойдет куда угодно! Ему знакомы другие попы, он устроит; часто он ночи просиживал до обедни, идет в церковь в мелу замаран, проигравши. Ему тихонько покажешь карту с углом: он доволен, полагая отыграться! Человек располагает, а Бог управляет. Я не медля же поехал к Бухваловым. Когда же возвратился от них, мне сказали, что полковник за мною три раза присылал. Я иду. Вижу его серьезную мину. Он мне сказал: «Вот, любез-


196

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


нейший, всему конец. Полно тебе дурачиться: поздравляю тебя с походом: мы идем после завтра в Орел. А тебе вот предписание: поезжай сейчас в слободу, отсюда за 60 верст — там найдешь 120 рекрут Житомирской губернии, прими их и артельныя деньги, и выходи ко мне на встречу: тебе не дале будет 15-ти верст по тракту к городу Темникову Рязанской губернии. Возьми с собою трех старых солдат твоей ротьг, унтер-офицеров не бери. Прощай, поспеши: я буду дневать чрез два дни и туда явишься». Взял я бумагу и думаю: прощай, быть может и на век! Иду я к хозяину, сказываю свою беду; он спросил: «Что же Вы намерены делать?»—«Жениться после праздника непременно, а там что Бог даст!» Вот я делаюсь против службы первый раз преступником! Прошу хозяина завтра съездить к невесте и уверить ее, что я скоро буду. Забрал в дорогу харчей и чаю, лошади готовы, вот я и в дороге.

Зима стояла прежестокая, доходило выше 30 градусов. Лошади были подставныя, по предписанию исправника. Я до света долетел до местечка, вижусь с гарнизонным офицером, принимаю команду, все идет скоро, деньги до 1500 рублей принял, пишу списки и в день и ночь все готово: прошу офицера довести команду 15 верст до полку. Он сказал, что ему нужно еще 300 человек вести в полк Тираспольской. Вот задача! Что я буду делать! Послать с солдатами команду — худо, а сказаться больным все пропало! Думал я много, и тут нечистый искусил. Я вздумал команду вести в город Ардатов. Это вышло назад 50 верст, да оттуда, сдав гарнизонному офицеру, самому остаться больным и еще бедным рекрутам догонять полк 60 верст, что составило вместо 15-ти— 110 верст в такую стужу. Стоило бы подумать, что я буду солдат за такую проделку[12]. Молодость все прощает, был ветрен и хотел поставить на своем. Но лучше бы отправить со старыми солдатами, хотя они и были все пъяницы; но деньги я мог отправить по почте. Дело прошлое, согрешил и повел в Ардатов команду, а сам с половины дороги уехал один в город. Приезжаю, спрашиваю человека, ушел ли полк наш. Ушел, он отвечал. Вхожу в гостинную. В гостинной сидел мой хозяин с полковником. Я не помню что со мною было. Это Бородинское жаркое дело! Первый вопрос полковника, почему я людей не принял? Я отвечал, что принял. Как я мог отправить команду без себя? Верно я бежал? Я сказал, что команда идет сюда. «Подайте мне вашу шпагу!» — «Ея нет со мною: она в обозе». — «Покажите мне людей, которых вы приняли?» — «Их нет, они еще на половине дороги».—«Вы солдат!» сказал он, прибавя: «я знаю вашу хитрость. Приказывяю: когда придут люди, не медля выдти из города и догонять полк». Он был взбешен, как я его никогда

197

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


не видел. И было от чего. Сам он ушел не медля. После ухода его хозяин, добрый мой, обняв меня, заплакал и сказал, что полк наш вчерашний день ушел, а полковник остался за разсчетом, и завтра в 11 часов утра едет за полком на дневку куда все городские приятели его провожают. Первое мое дело быдо броситъся к исправнику и просить, чтобы близ города отвел квартиры моим рекрутам и дал бы им в 6 часов больше подвод с тулупами, да и впереди бы заготовил смену. Он добряк обещал, пожалел обо мне, и мы до свиданья разстались с ним. Я бросился к хозяину и с ним уехал к Бухваловым, приказав, когда партия придет в город, то проходили бы мимо за версту в большую деревню ночевать. Полковник вечером послал узнать, пришла ли партия, ему сказали, что прошла чрез город догонять полк. Его ужасно это разсердило; он говорил со мною сгоряча и думал, что я все исполнил, а я преспокойно всю ночь прощался и обещал из Орла приехать. Мне надавали почти годовую провизию, слезы были прощанием. Они полагали, что я буду солдат. Простившись и прося писать, я поехал в деревню, в 6 часов по приезде нашел ужасное количество подвод, так что на две лошади по два человека и два тулупа. Поверил команду, они все здоровы и целы! Я поскакал догонять полк и в 3 часа по полудни нагнал. Я послал рапорт к маиору о прибытии моем и о том, что команда моя вся здорова и сыта, также деньги и шпагу. Полковник в городе замешкал до 12 часов на проводах и выехал со всеми знакомыми городскими чиновниками, кои его проводили. Дорогою он скучал, что нигде не может обогнать партии, и по приезде на дневку узнал, что партия пришла и все здоровы. Ехали на лошадях и в шубах. Знакомые городские все меня посетили, также и мой хозяин и привез мне поклон от невесты. Шпага мне была возвращена того же дни, но я долго не показывался полковнику, который в Темникове со мною нечаянно встретился и увел меня к себе обедать. Вот и конец делу, но я этой моей ветренности и теперь удивляюсь.

Мы, шли походом до Орла без всяких приключений и дошли благополучно. Не доходя до онаго за день, получили повеление в Орле только иметь дневку и по маршруту идти всем и кавалерии в герцогство Варшавское (что ныне царство Польское), в местечко Закрочин блокировать крепость Модлин, близ Варшавы, в 6 милях. Вот мои и планы на женитьбу рушились. Я писал много писем к невесте, ея матери и брату, но ответа ни одного не получил. Так и кончилось[13].




 

 
198

 

 
 

 
 
Андреев Н.И. Воспоминания офицера 50-го егерского полка.


Примечания:

[1] В.А. Афанасьев пытается доказать, что награды вышли разновременно в 1813 и 1814 году, ссылаясь на данные из доклада Барклая де Толли 22 апреля 1814 г. в Париже за дела 2,4,5 и 7 августа («Жизнь и подвиги генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского (1771-1813)» Под ред. Генерального штаба полковника В.А. Афанасьева, СПб, 1911).

[2] Речь, конечно, идет о «хлебном вине», т.е. водке.

[3] Выходя раненым (тоже в ногу) из оставляемой войсками Москвы, Душенкевич также наткнулся на брата, служившего в другом полку. Вообще, некоторые параллельные свидетельства участия в сражениях совпадают едва ли не текстуально, интересно в этом смысле сравнить, например, описание собственных приключений при Гейльсберге двух уланов — Н.А. Дуровой и Ф.В. Булгарина. Возможно, это дань общей литературной моде, диктовавшей некоторые «беспроигрышные» сюжетные ходы. Спустя много лет память услужливо подставляла мемуаристу именно такие, «литературные» эпизоды.

[4] Как следует из текста, в состав сводной гренадерской дивизии при Бородине были отобраны гренадерские роты 2-х действующих батальонов из каждого полка, помимо гренадерской роты запасного батальона.

[5] Андреев не единственный, кто говорит о невысоких боевых качествах ополчения.

[6] После слова «гвардейский» вероятно, выпущено слово «корпус». Перечисленные гвардейские полки входили в состав 1-го резервного кавалерийского корпуса под командованием графа Ф.П. Уварова.

[7] При всей сумбурности, эта фраза весьма интересна, если ее понимать как «видел впервые с пиками». Перед войной первой шеренге гусар было приказано иметь пики; но на практике, видимо, это исполнялось только в гвардии.

[8] Вернее, усадьбу.

[9] Произносить напыщенные «исторические» фразы было очень в характере Милорадовича, который сознательно соревновался в сем искусстве со своим непосредственным противником, маршалом Мюратом. Об этом можно прочесть в мемуарах Ермолова.

[10] Вымораживание — способ крепление вина, состоящий в замораживании до температуры замерзания воды. Затем лед удаляется, а оставшееся вино (выморозки) становится крепче.

[11] В данном случае — оскуделых дворян без крепостных.

[12] Т.е., такая «неисправность» по службе грозила разжалованием в солдаты.

[13] В 1826 году Н. И. Андреев женился на Надежде Николаевне Чихачевой. (прим. «Русского Архива»)

Назад Вперед

Оцифровка, вычитка и примечания - Константин Дегтярев, 2004. Текст приводится по изданию: «Русский Архив, 1879, т.3, c. 174-202. Художественное оформление, иллюстрирование и дополнительная корректура выполнены Олегом Поляковым, 2005.

2005, Библиотека интернет-проекта «1812 год».