От 20 июня до приезда Александра I в Дрисский лагерь

Александр I, конечно, не мог не видеть различных недоразумений и противоречий, возникавших вследствие двойного управления 1-й армией. И 20 июня он даже повелел Уварову: «…означайте в то же время с рапортом вашим ко мне, что вы о том доносите к военному министру, а в рапорте к нему уведомляйте его, что и ко мне о том донесли». Впрочем, тогда же император решил более не отдавать приказы корпусам, так как они уже находились достаточно близко к главной квартире своей армии. Так, по крайней мере, он писал Барклаю и добавлял: «Кажется, неприятель действительно замедлил свои движения на наш правый фланг, но он может маневрировать на наш левый. <…> Если на всех форпостах вы не атакованы, мне кажется, вы можете оставить армию еще на один день в настоящей позиции, что даст время Дохтурову, Палену и Дорохову приблизиться к вам». Далее император указывал на необходимость скоординированного отступления соединений, советовал принять меры предосторожности при переходе к Даугелишкам и Мелигянам, а позднее написал, что остановка в Свенцянах была бы полезной, поскольку люди и лошади смогли бы немного отдохнуть, но «без участия в серьезном деле»^[70].

Однако, по мнению Харкевича, решение покинуть позицию 21-го и продолжить движение к Дриссе было вызвано полученными накануне вечером известиями о прибытии корпуса Нея в район Малят^[71].

20-го Барклай докладывал монарху: «Всходствии Высочайшей воли Вашего Императорского Величества завтрашнего выступают войска и будут следовать в нижеследующие места: 2-й и 3-й пехотные корпуса – в Старые Даугелишки, 4-й пехотный и 2-й кавалерийский корпуса – в Миляны, а 1-й кавалерийский корпус – в Новые Даугелишки». А в предписании Дохтурову он сообщал, что «Государю Императору было угодно, дабы войска… сосредоточивать в Видзах», и 22 июня он с главными силами отступит за Дисну, а корпус Шувалова – в Тверечь. Повторяя свое предыдущее распоряжение, военный министр рекомендовал Дохтурову следовать в Козяны, но затем добавлял: «…старайтесь в. в. 22 числа прибыть в Тверечь»^[72]. Таким образом, на относительно небольшом пространстве возле Видз можно было собрать всю 1-ю армию без корпуса Витгенштейна, который, даже оставшись в Солоке, находился бы на расстоянии довольно близкого взаимодействия. А согласно предписанию идти в Рымшаны он должен был расположиться всего в одном переходе от Видз.

Все это было исполнено в намеченный срок, хотя 6-й пехотный корпус прибыл все же в Козяны. Однако еще накануне Александр I совершенно не желал никакого «серьезного дела», и дальнейшее отступление, вероятнее всего, было им уже предопределено. Во всяком случае, 22 июня Барклай приказал на следующий день 4-му корпусу Шувалова приблизиться к Видзам, а 5-му гвардейскому – отойти за Угорь, заняв позицию между этим пунктом и Замошей. Тогда же император кратко изложил свой план в письме Бернадоту (к которому мы вернемся в следующей главе), а 21-го направил Тормасову следующий рескрипт: «Предписываю вам доносить мне о движениях как вверенной вам армии, равно и неприятельских, и посылать сильные партии к стороне Пинска. В случае слабых наступлений неприятеля на армию, вам порученную, имеете делать диверсию конницей вправо от вашей армии»^[73].

Приблизительно в то же время Багратиону были отправлены инструкции, составленные с целью лучшего понимания своих задач военачальниками, возглавлявшими 2-ю и 3-ю армии^[74]. В этих указаниях в частности говорилось, что соединение Тормасова не будет бездействовать и может играть две роли (какую сейчас трудно определить) – либо выдвинуться вперед и осуществлять отрядами диверсии в районе Пинска, либо только наблюдать за противником, но направить часть войск в Мозырь для усиления 2-й армии.

23 июня военный министр докладывал, что отправил генерал-адъютанта Винцингероде, а также подполковника Чуйкевича, «с 20 казаками 2 Бугского полка», в Козяны. Цель этой командировки указана, например, в распоряжении Дохтурову: «Для открытия коммуникации с армией ген. кн. Багратиона, к Вилейке следующей, по Высочайшему повелению отправляется г.-ад. Винцингероде, которому прикажите, по прибытии его в Козяны, тотчас дать 4 эскадрона гусар, а затем остальным 4 эскадронам гусар сего полка велите следовать завтрашнего числа из Козян в фольварк Альбенгоф, где и присоединиться оным к корпусу гр. Шувалова»^[75].

20 июня у Наполеона сложилось достаточно верное представление о составе и маршруте корпуса Дохтурова. Правда, по его расчетам, колонна Нансути еще могла атаковать его во фланг. Вместе с тем он требовал новых сведений о неприятельском соединении, обнаруженном на дороге в Лиду, и пока не имел вполне определенной информации об армии Багратиона в целом.

На следующий день ему стало известно, что 18 (30) июня вестфальский король занял Гродно, вынудив казаков Платова отступить, а Багратион со своими войсками находился в Мостах, угрожая нападением. И еще тогда же, 18-го, французский император предполагал, что 2-я армия неприятеля в данной ситуации может следовать к Минску, считая такое направление для нее вполне логичным и днем позже. Теперь, согласно его расчетам, армия Багратиона могла достигнуть Воложина 23 или 24 июня, в связи с чем Даву предписывалось двинуть свои войска к данному пункту, действуя совместно с колонной Груши. Последняя (т.е. авангард Бордесуля, конница Шастеля и дивизия Дессэ) как раз стала с ними сближаться, выступив на Дзевенишки и пытаясь преследовать исчезнувшего из Б. Солешников противника. Но отряд Дорохова 21-го уже находился в Воложине, поскольку угрожавшие ему в данный момент войска Даву заняли Вишнев.

Наполеон, по-видимому, хорошо понимал, что против, вероятно, основной части 2-й русской армии направлено не так много сил. И для подкрепления двух колонн Даву он использовал все выделенные с этой целью резервы (которые в силу сложившихся обстоятельств были довольно ограниченными). 22 июня по дороге на Ошмяны выступила гвардейская дивизия Клапареда (Легион Вислы). А 6-я дивизия тяжелой кавалерии в этот день находилась в Рудниках, откуда ее командир должен был послать разведывательные отряды к Олькеникам и Ойшишкам. 23-го эти драгунские полки, а также вся легкая конница Богарне были направлены в Б. Солешники, подкрепляя, таким образом, правый фланг войск, движущихся в сторону Минска.

Вероятнее всего, основное внимание Наполеона было в данный момент приковано к операциям против армии Багратиона, поскольку 22 июня (4.7) он приказал Мюрату дать отдых в Свенцянах и пехоте, и кавалерии, направив аналогичные предписания Удино и Нею, корпуса которых накануне расположились, соответственно, у Аванты и Малят.

Однако он заблуждался, полагая, что правофланговая группа, заняв Гродно, вскоре начала преследование 2-й русской армии. Прибыв в этот город, Жером в течение трех последующих дней, в сущности, никаких активных действий не предпринял, а 20 июня, когда погода улучшилась, даже устроил там парад своих войск. При этом данная продолжительная остановка, конечно, дала ему возможность сосредоточить силы, дождаться отставшие части и обозы, дать людям и лошадям отдых и заняться решением проблем, возникших во время утомительных маршей к Неману.

С другой стороны, вестфальский король не имел на тот момент определенных приказов о направлении и порядке движения его соединений от Гродно. В инструкциях от 9 июня говорилось лишь о том, что в дальнейшем они будут неразрывно с армией, а действия против Багратиона будут зависеть от того, какую тот займет позицию. И затем, уже после занятия Вильно, 17 (29) июня Бертье написал Жерому, что войска Багратиона находятся в Ошмянах, и, таким образом, король должен направить свои корпуса к этому пункту. Бертье также сообщил, что по имеющимся сведениям на Волыни нет больше неприятельских сил, и если это подтвердится, Шварценберг должен маневрировать в направлении из Бреста в Слоним. А в лаконичной директиве от 18 июня Наполеон желал, чтобы его брат преследовал противника с величайшей (la plus grande) активностью, в то время как он направляет дивизии на авангард генерала Багратиона, который, предположительно, направится к Минску^[76].

21 июня Жером отвечал, что получил все эти указания только сейчас, сообщив в том же письме немало важной информации о неприятеле. Согласно этим сведениям, Багратион находился не в Ошмянах. Он только 15-го отправил две пехотные дивизии к Вильно, чтобы усилить находившиеся там войска. А с пятью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями русский генерал выступил из Волковыска лишь 18 июня и следует форсированными маршами через Слоним на Минск. Казаки Платова пытались безуспешно пройти через Лиду к Вильно, но теперь повернули на юг. Жером также уведомлял, что приказывает корпусу Рейнье двинуться через Слоним на Несвиж, предложив Шварценбергу идти на Белосток, а сам с тремя другими корпусами прибудет в Новогрудок 27 или 28 июня^[77].

Это письмо вестфальского короля вызвало крайнее недовольство французского императора. Действительно, получалось, что у Багратиона в Волковыске осталось не так много сил (хотя Жером 18-го мог еще не знать об этом). В директивах своим военачальникам Наполеон, например, указывал, что две русские пехотные дивизии – это 12 тысяч штыков, а с еще одной кавалерийской – 15-16 тысяч солдат. При этом Багратион пошел даже не на Лиду и Воложин, а на Слоним и Минск. И, конечно, обращает на себя внимание намерение Жерома прибыть со своей группировкой 27 или 28 числа лишь в Новогрудок, в результате чего противник, по-видимому, совершенно «ускользал» от него.

Наполеон полагал, что его брат должен был немедленно начать преследование 2-й русской армии, не дожидаясь соединения всех сил и даже подхода 8-го армейского корпуса, поскольку у Багратиона просто нет времени, чтобы сражаться или нападать, когда ему угрожают наступающие от Вильно колонны. Но, подсчитав сколько русскому генералу удалось выиграть маршей, французский император констатировал: «Все плоды моих маневров и прекраснейший случай, когда-либо представлявшийся на войне, потеряны вследствие этого странного забвения основных понятий военного дела»^[78].

При большом удалении «гродненской» группировки Даву было, несомненно, слишком сложно нанести армии Багратиона серьезное поражение. Но 23 июня он, уже находясь со своей главной квартирой в Воложине, стремился упредить эту армию в Минске. Маршалу предписывалось блокировать попытки неприятеля пройти на север и в дальнейшем, когда Наполеон приступил к осуществлению своего нового плана – флангового движения к верхней Двине. Причем появился этот замысел у него уже 24 июня (т.е. на следующий день после получения им вышеупомянутого письма от Жерома).

И тогда же в письме Даву он предполагал, что авангард армии Багратиона сможет достигнуть Минска не ранее 26-го, а ее главные силы – еще через два-три дня^[79]. Перечислив все подчиненные на тот момент маршалу войска – дивизии Клапареда, Компана, Дессэ, Валанса, бригады Пажоля, Бордесуля и Кольбера с двумя дивизиями корпуса Груши, французский император считал, что Даву имеет превосходство в пехоте и особенно в кавалерии. Однако, исходя из сведений Жерома от 21 июня и представлений императора о численности русских соединений, у Багратиона было тогда 30 тысяч штыков. А первоначальная численность пехотных частей в дивизиях Компана, Дессэ и Клапареда, например, по данным Г. Фабри, была несколько меньшей – 27,5 тысяч человек. При этом Легион Вислы 23-го только достиг Ошмян. На довольно большом расстоянии от Воложина находился и другой резерв – драгунская дивизия Груши, а бригада Кольбера действовала фактически совершенно отдельно, прибыв позднее в Вилейку. Помимо этого, в состав русских войск входила многочисленная иррегулярная конница, и, по тем же сведениям Жерома, казачий корпус Платова повернул на юг, чтобы присоединиться к армии Багратиона.

Наполеону также казалось невероятным, что русский генерал двинет свои войска против Даву, поскольку их будет преследовать правофланговая группировка. Но даже если бы это произошло, он надеялся на поддержку соединений Богарне, выдвигавшихся по дорогам на Лиду и Ошмяны. Впрочем, маршал действовал весьма осмотрительно.

Хотя накануне Мюрату было предписано дать войскам отдых, 23 июня он, напротив, значительно активизировал свои действия. В тот же день Барклай намеревался оставаться с корпусами Багговута, Тучкова и Уварова в позиции возле Видз до полуночи, но вследствие получаемых из арьергарда донесений об усиливающемся натиске неприятеля (бой у Даугелишек/Кочергишек) начал отход в 6 часов вечера. 24 июня все эти соединения прибыли в Опсу (утром), 4-й пехотный корпус расположился несколько южнее, 1-й – на правом фланге, у Дрисвят. Но 6-й корпус намного удалился от главных сил, прибыв в Н. Шарковщизну, находящуюся на расстоянии приблизительно двух обычных переходов к востоку от Козян.

В точном соответствии с предписаниями Барклая 23-го половина одного из гусарских полков Палена должна была ожидать в Козянах прибытия Винцингероде, а другая – выступить оттуда лишь на следующий день. Выделенный Дохтуровым для всех этих целей Мариупольский гусарский полк был в конечном итоге внезапно атакован, вероятнее всего, авангардом Нансути, и эта схватка оказалась для первого неудачной. 24 июня Барклай докладывал о том, что, по словесному донесению адъютанта Шувалова, 4 эскадрона гусар, выполняя данный им приказ, «встретили впереди себя неприятеля, пробились чрез оного и примкнули» к 4-му корпусу.

Тогда же он извещает подчиненных ему военачальников о том, что по полученным сведениям противник «тянет значительное число своих сил на левый наш фланг». И делает такое же предположение в частном письме Александру I, поскольку, согласно показаниям пленных, неприятель направляет на свое правое крыло даже наибольшие силы. Поэтому военный министр считал необходимым, чтобы Дохтуров послал офицера с достаточно сильной партией в Глубокое, откуда он должен был отправить разведывательные отряды до Вилейки, сообщая также, что в этот момент он командирует одного из адъютантов в Борисов с целью получить новости из той же Вилейки, Минска и т.д.^[80].

После дневки в Опсе главная колонна 1-й армии продолжила отступление. Но ночной переход оказался очень трудным из-за темноты, рельефа местности и испортившихся после дождя дорог. 25 июня эта колонна должна была сосредоточиться у Бельмонта, 1-й пехотный корпус – возле Браслава, 4-й – у Замоши. Причем «по сделанной диспозиции» на следующий день был назначен растах. Что же касается колонны Дохтурова, то утром того же дня она прибыла к Новоградам, что было бы вполне логичным, если бы остальные соединения уже отступили к Друе и Перебродью. Но поскольку в тот момент они находились значительно дальше, Александр I повелел 4-му пехотному корпусу перейти к Навлокам для сохранения сообщения между войсками. А в рескрипте № 49 он приказал ускорить движение всей армии. 26 июня она должна была расположиться на линии Друя – Милашева – Басино – Н. Крюки (гвардия – в Леонполе), а на следующий день – вступить в Дрисский лагерь (кроме корпуса Витгенштейна). По мнению императора, данных решений, хотя люди и лошади «пришли в большую усталость», потребовали обстоятельства. И после его повелений «корпусы 1-й Западной армии будут в близком между собою сношении и совершенно обеспечат отступление наше в Дриссенской лагерь», которое, «судя по движениям неприятельским», стремящимся «более на левое крыло нашей армии», подвергается опасности^[81].

А его частное письмо Барклаю начиналась такими словами: «Кажется, определенно, генерал, что противник направил всю свою силу на наш левый фланг». Далее Александр I совершенно одобрял действия Дохтурова и, полагая рискованным оставаться в Бельмонте, предлагал военному министру, как и в рескрипте, прибыть еще 25 июня с главной колонной сначала в Иказни, а затем в Дедино. При этом он считал важным «не быть предупрежденным врагом в Дриссе»^[82].

Сначала Барклай узнал о повелении 4-му пехотному корпусу следовать в Навлоки от А.И. Остермана-Толстого, который возглавил это соединение по причине болезни Шувалова. И затем он доложил, что, не зная «настоящих причин сего движения», приказал этому генералу оставить в Замоше арьергард. А отход Дохтурова к Новоградам был, по его мнению, мерой благоразумной и своевременной. Но, получив позднее рескрипт о переходе к Дедину, он отвечал, что корпуса Багговута, Тучкова и Уварова 25-го прибыть к этому пункту никак не могут, добавляя в конце рапорта: «Отступление ген. Дохтурова сего числа в Новоград нимало нас не должно тревожить, ибо неприятель большими силами никак не может обойти левый наш фланг и быть прежде нас в Дриссе, потому что он, хотя и посылает сильные кавалерийские отряды форсировать наши арьергарды, и единственно для того, чтобы примечать за нашими движениями». Такое же мнение Барклай высказывал и в одном из частных писем императору, считая, что данное внезапное отступление было, «без сомнения», вызвано столкновением Мариупольского гусарского полка с неприятельской конницей^[83].

26 июня представления Александра I о действиях и намерениях противника оставались прежними, так как в их правильности его убеждали полученные донесения военачальников. Согласно сделанным им выводам, наполеоновские войска вместо того, чтобы преследовать главную колонну Барклая, двинулись по пути отступления 4-го и 6-го пехотных корпусов. При этом левый фланг 1-й армии «был вынужден отступить быстрее, чем мы изначально хотели»^[84]. Однако в действительности авангард Мюрата преследовал не только 4-й пехотный корпус, но и, несомненно, шедшую довольно близко к нему главную колонну. А о положении дел на левом крыле Чуйкевич 25 июня докладывал следующее: «неприятель не преследовал нас 23 в ночь из Козяны и там оставался, следственно, между Козянами вдоль реки Дисны до Шарковщизны нет никакого неприятеля; должно полагать, что он направил свои силы или на центральную дорогу 1-й Западной армии, ибо не преследовал вчерашний день арьергарды 6-го корпуса, или другими силами перерезывает сообщение первых двух армий чрез Вилейку к Минску или самому Борисову»^[85].

Это мнение Чуйкевича оказалось совершенно верным, и в тот момент войска Наполеона на самом деле не стремились отрезать соединения Барклая от Дрисского лагеря, обходя их слева, как и несколькими днями ранее, 18–19 июня, когда Александр I полагал, что подобная угроза существует со стороны правого крыла.

Весьма важные события происходили к западу от Минска. Еще 21 июня Платов, выяснив, что пройти на соединение с 1-й армией через Вишнев уже невозможно, решил далее идти через Бакшты к Воложину, где тогда находился отряд Дорохова, и куда, по его сведениям, через три дня должны были прибыть и войска Багратиона. Но 22-го на марше к этому пункту, в который уже вступил неприятель, Платов получил повеление о тесном взаимодействии со 2-й армией и направил свои полки на соединение с ней. Несколько ранее он доложил главнокомандующему этой армией о том, что, овладев Вишневым, по дороге к Минску движется корпус Даву, который, по показаниям пленных, «состоит из шести дивизий, каждая в десяти тысячах».

Но Багратиона эти сведения нисколько не смутили. 22-го он просил Платова «занимать неприятеля» и намеревался прибыть днем позже в Бакшты. А в конце своего отношения казачьему атаману писал следующее: «По уведомлению вашему я полагаю, что неприятель должен быть довольно силен, <…> можно думать, что он полагает найти меня у Минска, как я неожиданно с 50 т. воинов подоспею к вам <…>. Послезавтра я присоединю к вам Иловайского 5-го с его корпусом и авангард регулярных войск, и если неприятель пойдет к Минску, тогда, ударив в тыл, с помощью Божьею, легко воспользоваться будет можно и разбитием его, и соединением с первой армией»^[86].

Однако 23-го Багратиону стало известно о появлении неприятеля у Слонима и Зельвы, а также возле Липнишек (недалеко от Ивье). И, таким образом, теперь в случае неудачи в тылу его войск помимо «худой» переправы мог оказаться еще и сильный противник. Подобная ситуация, совершенно очевидно, угрожала самыми негативными последствиями, а время было слишком дорого. Приняв во внимание данные обстоятельства, опасность потери обозов, отсутствие на своем пути магазинов и перспективу обессилить армию при движении к Вилейке и далее, Багратион решил идти к Минску (поскольку это позволялось ему в рескрипте № 5) правым берегом Немана через Новосвержень. При этом он желал, чтобы Даву ожидал его армию у Вишнева, стянув туда свои силы и тем самым замедлив движение к Минску. И с целью создания такого впечатления у противника он приказал Платову послать к Вишневу сильные партии, и, кроме того, совместно с отрядом Дорохова занять Воложин и удерживать его до 26 июня (хотя это последнее распоряжение выполнить было слишком сложно).

Это полное изменение маршрута 2-й армии оказалось весьма своевременным, поскольку 25-го конница вестфальского короля вступила в Новогрудок, а Даву после окончательного выяснения им обстановки приказал своим войскам безостановочно двигаться на Минск, который и был занят его авангардом днем позже.

25 июня к Багратиону прибыл флигель-адъютант А.Х. Бенкендорф с инструкциями из императорской главной квартиры о взаимодействии 1-й и 2-й армий^[87]. И даже если бы они были оформлены в виде рескрипта или какого-либо официального документа, их содержание отражало исключительно замысел и воззрения Фуля. Так, в этих указаниях говорилось, что 1-я армия отступает к Двине для опоры в своих действиях на Дрисский укрепленный лагерь, а 2-я армия лишь отвлекает на себя значительные силы неприятеля и не должна атаковать численно превосходящего противника. Ей следует удерживаться на позиции, которая позволяет действовать по линии, проходящей из Вилейки через Минск в Бобруйск. И если одно из данных соединений обороняется, то другому необходимо наступать и т.д.

В данных инструкциях нет ни слова о присоединении 2-й армии к 1-й. При этом Багратиону предписывалось отступать от Минска не на Борисов и Оршу, а к Бобруйску, что, естественно, привело бы не к сближению его войск с корпусами Барклая, а к еще большему удалению от них. Но, как нетрудно заметить, такое решение вполне соответствовало заимствованной Фулем из теории Бюлова системе операционных линий двух армий, сходящихся при наступлении и расходящихся в противном случае. То есть, согласно данному замыслу, хотя войска Багратиона и намного приближались к Дрисскому лагерю, они продолжали действовать отдельно, угрожая из района Вилейки флангу и коммуникациям неприятеля, если его основные силы устремятся к этой укрепленной позиции на Двине.

25 июня главнокомандующий 2-й армией вновь совершенно изменяет маршрут дальнейшего движения, направив на этот раз свои войска через Несвиж и Слуцк к Бобруйску. Днем позже он докладывал императору: «Но к крайнему прискорбию, удостоверившись в непомерном превосходстве сил неприятельских, от Вильно чрез Вилейку у Минска показавшихся, от Воложина на Раков и Радошкевичи туда же следовавших и угрожавших мне от стороны Новогрудка; следуя при том неотложно Высочайшему В.И.В. повелению, в отношении ко мне военным министром объявленному, «чтобы с сильным неприятелем избегать всех решительных сражений», поставлен был в необходимость переменить мое предприятие, и тем более еще, что прибывший ко мне В.И.В. флигель-адъютант А.Х. Бенкендорф, удостоверяя о приближении к Минску войск неприятельских, полагал, что вслед за его выездом должен быть занят сей первейший пункт для соединения».

Кроме того, 2-я армия очень нуждалась в отдыхе, «быв десять дней на маршах без растахов, по самым дурным и от глубоких песков изнурительным дорогам, делая переходы по 50 верст». И несколько позднее ее главнокомандующий писал Александру I: «Быв в таком положении <…>, я принял оное за крайность, в которой и Ваше Императорское Величество позволяете отступление к Бобруйску»^[88].

Таким образом, Багратион указывал веские и объективные причины своего решения. Но вот что ему писал император 26 июня (рескрипт № 57): «Адъютант военного министра Граве, посланный к ген. Платову, возвратясь сей час, привез известие, что вы переменили направление ваше и пошли на Несвиж и Бобруйск, потому что маршал Давуст шел на Воложин и Минск. Не имев от вас никаких известий после вашего рапорта от 20 июня, из Слонима, поспешаю отправить к вам фл.-ад. кн. Волконского с тем, что удаление ваше на Бобруйск крайне будет вредно для общей связи военных дел и даст возможность Давусту пробраться между Двиною и Днепром на Смоленск. Напротив того, если бы вы держались прежде данного вам направления на Вилейку, или по крайней мере на Минск, то бы очутились на фланге или в тылу у Давуста и тем бы помешали его движению. Ваша армия усилена всем корпусом атамана Платова и отрядом г.-м. Дорохова, которые к вам присоединились, что может составить до 50.000 под ружьем. У Давуста не более 60.000, и то по надутым счетам французской армии. 50.000 же русских весьма могут противустать 60.000 сборных войск. Я еще надеюсь, что по получении моих повелений чрез фл.-ад. Бенкендорфа, вы опять обратитесь на прежнее направление. Отступление же на Бобруйск не иначе должны вы предпринять, как единственно в крайнем случае»^[89].

Разумеется, Александр I тогда еще не получил последние рапорты Багратиона и, по-видимому, не имел никакой информации о движении довольно сильной правофланговой группировки «Великой армии» (как, впрочем, и о центральной). Однако о ее приближении к Гродно Платов узнал еще во время передислокации его корпуса к тому же пункту. Затем 16 июня он доложил Барклаю, что оставляет город, а неприятель находится совсем недалеко от него «в немалом числе кавалерии и пехоты». Обо всем этом Платов сообщил и в рапорте императору от 18 июня. И хотя он указывал, что противник преследовал его не далее одной мили, даже после некоторой паузы войска Жерома вполне могли выйти в тыл армии Багратиона уже после того, как она, например, начала бы активные действия против сил Даву, пытаясь пробиться на Вилейку от Николаева, и далее на Минск от Новосверженя.

Корпус Даву считался в «Великой армии» образцовым, и «иностранных» (т.е. не французских) частей на самом деле в нем было совсем немного. И по сведениям, которые Платов узнал от пленных, французский маршал командовал шестью 10-тысячными дивизиями, которые по роду войск явно относились к пехоте. Причем это не являлось чем-то совершенно нереальным, если бы, например, группа Богарне не отстала так значительно от левофланговой. А у Багратиона вместе с 27-й дивизией Неверовского и 4 батальонами из отряда Дорохова было никак не более 36-37 тысяч пехотинцев. В такой ситуации при достаточной численности своей конницы Даву мог бы действительно «весьма… противустать» 2-й русской армии даже без помощи от Жерома.

Заметим также, что еще 19 июня Багратион со своими войсками находился значительно дальше от Минска, чем средняя колонна Даву, а после его действий до 23-го в полном соответствии с рескриптом № 5 опередить там неприятеля, следуя из Николаева через Новосвержень, стало для него, несомненно, крайне сложной задачей.

Убеждая 25 июня Александра I в невозможности оказаться отрезанными от Дриссы, Барклай также высказал мнение, что наполеоновские войска слишком утомлены для быстрых движений, и ему не ясна цель столь поспешного собственного отступления, которое начинает оказывать весьма негативное влияние на солдат. И далее писал: «В остальном, я не понимаю, что мы будем делать со всей нашей армией в Дрисском укрепленном лагере».

Он полагал, что после форсированных маршей к этому пункту противник будет совершенно потерян из виду, и выражал удивление относительно позиции войск Витгенштейна на правом берегу Двины, в то время как нападение ожидалось совсем с другой стороны. Барклай предлагал вместо этого выдвинуть из лагеря не один корпус, а наибольшую часть армии, расположив ее как раз на угрожаемом левом фланге, чтобы либо отразить там неприятеля, либо действовать во фланг и тыл его соединений, которые попытаются к тому времени обратиться против Багратиона^[90]. При этом военному министру казалось, что неприятель не может иметь превосходство в силах против 1-й и 2-й армий одновременно, вследствие, вероятно, еще далекого от истины представления о масштабах наполеоновского вторжения.