От оставления Москвы до Тарутинского сражения

Историков давно интересует вопрос о том, почему донесение об оставлении Москвы было написано главнокомандующим только через три дня после совета в Филях.

Конечно, необходимо учитывать, что Кутузов действительно предпочитал хранить свои замыслы (а особенно такие, от которых мог зависеть исход всей кампании) в «глубочайшей тайне». И поэтому неудивительно, что до 5 сентября о них даже среди высшего командования «никто не знал ничего». Исключение, видимо, составляли только те лица, которые пользовались особым доверием полководца.

Но что касается версии о том, что Кутузов не отправил свой рапорт еще 1-2 сентября, поскольку опасался либо «утечки информации» из Петербурга, либо вмешательства императора, то все это могло угрожать его планам только по истечении достаточно продолжительного времени по причине значительной удаленности первой столицы.

Вечер 1-го и весь день 2-го были насыщены драматическими событиями. Да и неприятель находился слишком близко, а перемирие Милорадовича с Мюратом было довольно хрупким.

Согласно сделанным в эти дни распоряжениям Кутузова к Владимиру были направлены не только 18 батальонов Урусова, но и «северные» полки Клейнмихеля и даже отряд Ушакова.

Однако необходимо заметить, что лишь последний состоял из «старых» рекрут, которые обучались еще в депо 1-й линии. А из всех вновь созданных номерных полков фельдмаршал впоследствии остался доволен лишь теми, которые прибыли позднее из Рязани, Воронежа и Тамбова. При этом 9-й и 11-й полки на тот момент все еще не имели ружей.

Тем не менее, во время дневки 3 сентября возле дер. Панки главнокомандующий приказал Лобанову-Ростовскому «направить поспешнее» все его формирования на Коломну и Серпухов, добавив в конце письма, что армия «переходит на Тульскую дорогу». И в тот же день он сообщил о намерении вторым переходом повернуть к Подольску Винцингероде^[161].

Многие историки полагают, что 3 сентября никакого изменения в планах Кутузова не произошло, и замысел Тарутинского марш-маневра возник у него ранее, и в частности, по одной из версий, еще до оставления Москвы.

Во всяком случае, если первоначально русская армия из Москвы действительно следовала в Рязань (или даже во Владимир), то такой конечный пункт у нее мог быть только до дер. Панки, т.е. на протяжении всего одного перехода, причем в направлении, очень подходящем для маскировки дальнейшего поворота войск на запад.

Как уже отмечалось, армия в то время нуждалась в резервах, но Кутузов предъявлял к ним определенные требования. Так, 11 сентября он предложил Лобанову-Ростовскому, «дабы не обременять армию людьми, к службе малоспособными», отправлять совершенно ненадежные полки в Нижний Новгород.

Позднее в Тарутино главнокомандующий решил ограничиться присоединением к армии шести номерных полков Русанова, а остальные девять, чтобы «сберечь людей по наступившему холодному времени и на весну иметь хороших солдат», расположить в Туле, Владимире, Калуге и Рязани, где рекрут надлежало обучать «оборотам, движениям и цельной стрельбе».

4 сентября главные силы русской армии сосредоточились на правом берегу Москвы-реки у Боровской переправы, а на следующий день двинулись форсированным маршем к Подольску. Этот маневр очень удачно был скрыт действиями арьергарда, который оставался 5-го у переправы до наступления ночи. В результате противник не смог обнаружить этого маневра и продолжал двигаться вслед за небольшим казачьим отрядом по Рязанской дороге до Бронниц. А 9 сентября Наполеон получил донесение о том, что его авангард совершенно «потерял» неприятельскую армию.

Московский пожар начался 2 (14) сентября, и уже 4-го Наполеон был вынужден, спасаясь от огня, перебраться в Петровский дворец.

Созданная им позднее комиссия по расследованию причин этого огромного пожара (уцелело лишь около четверти всех строений) пришла к выводу, что Москву сожгли сами русские. И позднее историками было установлено, что действительно по распоряжениям Ростопчина и Кутузова предавались огню различные объекты, и из столицы были вывезены пожарные команды и инвентарь. Имели место и стихийные поджоги.

Но французы, на наш взгляд, не смогли бы справиться и со значительно меньшим по масштабу пожаром, прежде всего, потому, что с самых первых дней пребывания в городе они были слишком увлечены разбоем и грабежом. Причем это, естественно, еще более ухудшало отношение к ним местных жителей. И, например, известны случаи, когда москвичи становились «поджигателями» именно в ответ на насилие завоевателей. Весьма также вероятно, что французы сами неосторожно обращались с огнем, разводя костры и т.д.

Грабежи и беспорядки, конечно, очень негативно отражались на дисциплине и боеспособности войск, и в дальнейшем Наполеон пытался их прекратить. Но сделать это было трудно еще и потому, что солдаты считали «русский поход» оконченным.

Впрочем, и сам французский император, по-видимому, был того же мнения, поскольку уже 6 сентября он попытался передать Александру I предложение о заключении мира через И. А. Тутолмина, а 9-го – через И. А. Яковлева.

Первые известия об оставлении Москвы Александр I получил 7 сентября. В тот же день он написал Кутузову: «Князь Михаил Ларионович!

С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 сентября получил я через Ярославль от московского главнокомандующего печальное извещение, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление.

Я отправляю с сим генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас положение армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости»^[162].

Однако упомянутые выше и вообще все предложения Наполеона о мире царь оставил без ответа. Не менее решительно был настроен продолжать борьбу и Кутузов. В донесении от 4 сентября он писал императору: «Осмеливаюсь всеподданнейше донести вам, всемилостивейший государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того с войсками, которых успел я спасти, делаю я движение на Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с армиями Тормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского. <…>

Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия вашего императорского величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря отечества» (см. примечание 159).

О том же, насколько важной Кутузов считал «большую деятельность» Дунайской и 3-й обсервационной армий, свидетельствует его письмо Чичагову от 6 сентября: «По получении сего имеете вы, в в, соединясь с войсками генерал-лейтенанта Эртеля, идти сколь возможно будет кратчайшими и удобнейшими путями к Могилеву на Смоленскую дорогу и далее к помянутой линии как для сближения с здешними армиями, так и для угрожения неприятельского тыла и пресечения всякого сообщения его».

А Тормасову фельдмаршал приказал по-прежнему оставаться на реке Стырь, действуя там против корпусов Рейнье и Шварценберга^[163].

Но к тому времени у Александра I уже имелся свой собственный план завершения кампании. Он был доставлен Кутузову флигель-адъютантом Чернышевым 8 сентября вместе с рескриптом императора от 31 августа.

Основная цель этого плана, именуемого в литературе «Петербургским», заключалась в том, чтобы в результате наступления на фланги противника «ни малейшая часть той главной неприятельской армии, столь далеко зашедшей внутрь пределов наших, столь изнуренной понесенными уже утратами, теми поражениями и тяжкими походами, какие еще понести может, без поражения в конец и совершенного истребления из пределов наших отступить не могла».

Для осуществления данного замысла Дунайская армия должна была следовать через Пинск (заняв его к 25 сентября) и Несвиж на Минск и далее выйти к Березине. Войскам, которыми ранее командовал Тормасов, предписывалось «сокрыть движения адмирала Чичагова так, чтобы он успел выдти из Пинска, не быв открыт неприятелем, и вступить в Несвиж, отрезывая тем корпуса Шварценберга и Ренье от губернии Минской и от главной французской армии». Далее этими же силами, подкрепленными при необходимости частями Чичагова, планировалось 1 октября начать наступление на саксонцев и австрийцев, разбить их и оставаться в районе Несвижа, «откуда равно наблюдать в одну сторону до Щары, а в другую до Бобруйска и до Березины».

Под Ригу перебрасывался Финляндский корпус Штейнгейля, который совместно с 20 тысячами солдат из гарнизона крепости должен был с 20 сентября открыть «наисильнейшия наступательные действия, соображая оные так, чтобы наиболее отвлечь внимание и силы Макдональда от графа Витгенштейна». В дальнейшем, «если собирающийся в Тильзите корпус Виктора <…> не заставит принять других мер», предполагалось, что указанные русские войска будут продвигаться к Вильно и в конечном итоге вытеснят все неприятельские соединения за Неман.

Витгенштейну направлялись 9 тысяч солдат и 19 тысяч ополченцев. С этими подкреплениями он должен был овладеть Полоцком, нанести поражение Удино, «опровергая его на войска графа Штейнгеля, который к тому же времени, при успехах над Макдональдом, уже сблизится к Видзам и к Свенцянам», занять к 15 октября Докшицы и, соединившись с Чичаговым, выйти к реке Улла.

Очевидно, что после всего этого главная армия Наполеона оказалась бы в очень сложной ситуации, поскольку фактически она лишилась бы всех коммуникаций с флангами и тылом. И разработчики данного плана, по-видимому, рассчитывали, что при таких обстоятельствах французский император будет вынужден отдать приказ об отступлении. Хотя допускались и другие варианты развития событий. И при их упоминании кратко указана роль войск, которыми командовал Кутузов: «Наконец, если отраженный от Москвы неприятель покусится обратиться на Киев или Петербург, то и тут от вашей центральной позиции возможно успеть обратиться в ту или другую сторону, закрывая или Днепр, или Волхов, и предупредить там неприятеля, с другой стороны всегда неотступно поражаемого в тыл от главных соединенных армий наших, под предводительством князя Кутузова»^[164].

В своем рескрипте Александр I предложил фельдмаршалу принять какое-либо решение относительно привезенного ему плана, но сам император уже начал его осуществлять. 18 августа корпус Штейнгейля был направлен в Ревель морским путем. Готовились также резервы для Витгенштейна. А 1 сентября Чичагов был назначен командовать объединенными силами Дунайской и 3-й обсервационной армий.

10 сентября Кутузов писал царю: «До сего, сообразно с операционною моею линиею, сделал было я Тормасову и Чичагову предписания, которые при сем в копиях поднося, – изволите усмотреть малое различие в полученном вновь плане вашего императорского величества, по которому исполнение должно быть неразлучно по принятым уже мерам корпуса графа Штейнгеля, почему оставил я план сей, объясненный мне подробно флигель-адъютантом Чернышевым, в полной его силе».

Однако «Петербургский» проект предписывал исполнять все непременно и точно, «чтобы повсюду действия совершаемы были даже в определенное время и к определенным пунктам». А с другой стороны, он был весьма оптимистичным и по срокам, и по намеченным задачам, поскольку должны были потерпеть поражение и оставить территорию России все фланговые корпуса противника.

Поэтому в осуществлении данного замысла могло возникнуть немало различных отклонений. Но Кутузов явно не желал, чтобы в конечном итоге достаточно сильная Дунайская армия находилась слишком далеко от главных сил и от основной неприятельской коммуникации. В донесении от 10 сентября он указывал: «Сказать должно, что отдаленные диверсии от главного действия войны не могут иметь над нею такого влияния, как ближние, и для того, если бы случились препятствия в подробном исполнении плана, данного адмиралу Чичагову, в таком случае, все однако же, не должен он терять из виду перейти на неприятельскую операционную линию или, соображаясь с армиею графа Витгенштейна, или сколь можно скорее приблизиться к окрестностям Могилева»^[165].

В Подольск главные силы русской армии прибыли 6 сентября, а 8-го по приказу фельдмаршала они перешли на Старую Калужскую дорогу и на следующий день расположились у Красной Пахры. Со стороны Москвы армию прикрывал арьергард Милорадовича, а с востока – войска Раевского.

11 сентября Кутузов докладывал царю: «Армия, находясь ныне на старой Калужской дороге и положением своим прикрывая Тулу, Калугу, Орел, удачно совершила то движение, которое всеподданнейше излагал в донесении моем от 6-го числа.

Армия <…> для скрытности сего направления вводила неприятеля во всяком марше в недоумение, направляясь сама к известному пункту, маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск, делая демонстрации то к Коломне, то к Серпухову, за коими и неприятель большими партиями следовал.

Арьергард, перешед р. Пахру, следовал и находится параллельно от армии к Москве в десяти верстах, и с самого поворота от Коломенской дороги не был тревожим неприятелем. Неприятель, потеряв из виду нашу армию, оставаясь в недоумении, посылает сильные отряды на разные пункты для открытия нас. <…> Ныне, став на сей дороге и приближаясь к тылу неприятельскому у стороны Можайска для действия на оный, послал я с генералом Дороховым сильный отряд, от которого сегодня имею рапорт, что он уже успел взять 6 офицеров и 200 рядовых. Между тем Ахтырского гусарского полка подполковник Давыдов с 150 человеками легкой кавалерии уже давно живет между Гжатска и Можайска и удачно действует на неприятельские коммуникации. Главная забота, которою теперь занимаемся, есть укомплектование войск <…>»^[166].

«Потеря» неприятельской армии вызвала у Наполеона понятное беспокойство. Он приказал Мюрату обнаружить ее и неотступно преследовать, а также направил корпус Понятовского к Подольску, а сборный отряд Бессьера – по Старой Калужской дороге.

Приближение французских войск с востока создало угрозу правому флангу русской армии, и для его защиты 13 сентября Кутузов выделил еще один сильный арьергард под командованием Остермана-Толстого (в подкрепление перемещенной ранее к югу дивизии Паскевича). В то же время было известно о том, что другие силы противника находились у реки Десна.

Накануне фельдмаршал явно не хотел «завязать генеральное дело», поскольку предполагал сначала усилить армию резервами. Но 13-го он сообщил Милорадовичу, что на следующий день ожидается именно такая битва, и отдал распоряжения о сосредоточении войск.

И 15-го (уже после решения об оставлении позиции у Красной Пахры) Кутузов предписывал всей армии быть готовой «к выступлению в дело». Однако в конечном итоге она, сражаясь с неприятелем лишь в арьергардных боях, через 6 дней отступила к Тарутино, где на правом берегу Нары был позднее построен укрепленный лагерь.

Таким образом, главнокомандующий расположил свои войска на той же Старой Калужской дороге, но уже приблизительно вдвое дальше от центра Москвы, чем первоначально.

С одной стороны, Наполеон узнал о том, что его противник отказался от сражения даже с авангардом Мюрата, находившегося на значительном расстоянии от основных сил, но, с другой стороны, шло время, и по-прежнему не было никаких признаков того, что Александр I готов начать переговоры о мире. Поэтому французский император решил теперь действовать уже официальным путем и 21 сентября отправил в Тарутино Ж. Лористона.

Кутузов согласился принять его, и поздним вечером 23-го встреча между ними состоялась. Фельдмаршал отказался заключить временное перемирие и не разрешил Лористону ехать в Петербург, но при этом обещал передать царю предложения Наполеона.

О стратегии, которой придерживался тогда русский главнокомандующий, Н. П. Михневич писал: «Оставаясь почти в бездействии, Кутузов расставлял сети Наполеону. Сознавая, что занятие Москвы послужит к гибели французской армии, он всеми мерами старался продлить пребывание врагов в развалинах столицы; для достижения этой цели он прибегал к искусно распускаемым слухам относительно слабости и бедственного положения русской армии и общего желания мира, представляющего будто единственное средство для спасения империи. Все эти меры содействовали к удержанию Наполеона в Москве, поддерживая в нем надежду на получение мирных предложений со стороны императора Александра.

Подобному образу действий не сочувствовали ни при дворе, ни в обществе, ни даже в армии. Тем более что недоброжелателей и завистников у Кутузова было много. Император Александр в своих письмах Кутузову неоднократно требовал решительных действий против неприятельской армии. Положение старика фельдмаршала было очень тяжелым: он сознавал, что время – лучший его союзник в войне. Но мало кто понимал его стратегию»^[167].

Действительно, 2 октября раздражение царя решениями главнокомандующего выражалось такими словами: «Князь Михаил Ларионович! С 2 сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20-го, и в течение всего сего времени не только, что ничего не предпринято для действия против неприятеля и освобождения сей первопрестольной столицы, но даже по последним рапортам вашим вы еще отступили назад. <…>

На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительной корпус на Петербург для угрожения сей столицы, в которой не могло остаться много войска <…>. Вспомните, что вы еще должны отчетом оскорбленному отечеству в потере Москвы»^[168].

Александр I был также очень недоволен известиями о встрече Кутузова с Лористоном.

Тем временем события на флангах развивались следующим образом. Еще 28 августа Финляндский корпус Штейнгейля высадился в Ревеле, но вследствие того, что не прибыли 2 полка, а также по другим причинам, в нем вместо предполагаемых 14 тысяч человек насчитывалось лишь немногим более 10 тысяч.

Но, видимо, торопясь исполнить в срок предначертания «Петербургского плана», Штейнгейль не стал ожидать указанные полки и выступил к Риге. Его войска подошли к городу 10 сентября. Там выяснилось, что с учетом сил, которые необходимо оставить для обороны этой крепости и Динамюнда, для усиления Финляндского корпуса можно использовать не более 11600 человек.

Таким образом, располагая примерно 22 тысячами солдат, довольно трудно было открыть «наисильнейшия» наступательные действия и далее вытеснить за Неман не только корпус Макдональда, но и отступающие войска Удино. К тому же возникли большие разногласия между Эссеном и Штейнгейлем при том, что четкой субординации между ними установлено не было.

Тем не менее, нанести пруссакам сильный удар было возможно, но Штейнгейль в предпринятом 14 сентября наступлении, командуя главной колонной численностью более 19 тысяч человек, через 3 дня потерпел поражение на реке Аа и отступил к Риге. Александр I остался очень недоволен действиями этого генерала (а также тем, что накануне тот не собрал все свои силы).

23-го Штейнгейль с подчиненными ему войсками двинулся по правому берегу Двины к Друе. При этом император узнал об этой «перемене плана операций» только 26-го.

В начале сентября к Витгенштейну выступили из Петербурга две колонны войск. В рескрипте от 31 августа их численность определялась в 19 тысяч человек. На самом деле в их состав вошло 11,5 тысяч ополченцев (позднее прибыло 10360 чел.) и до 4 тысяч солдат регулярных войск. Тем не менее, к 4 октября вместе с этими и другими подкреплениями, а также вернувшимися в строй под командованием Витгенштейна было около 40 тысяч человек. И, конечно, за счет «перемены плана операций» в Риге к Полоцку приближались еще около 9 тысяч воинов.

7 сентября к реке Стырь прибыл первый эшелон Дунайской армии, и вскоре под давлением намного возросших русских сил на Волыни неприятель начал отступление. Чернышев доставил «Петербургский план» Чичагову 17 сентября, когда австрийцы и саксонцы еще оборонялись у Любомля, но уже ночью оставили эту позицию. 29 сентября войска адмирала заняли Брест-Литовск, а противник отошел еще далее на север по направлению к Дрогичину. Но необходимо заметить, что за все это время корпуса Шварценберга и Рейнье не были разбиты, а также продолжали находиться рядом с российскими границами.

В середине сентября в Смоленск прибыли основные силы 9-го армейского корпуса Виктора (позднее была значительно усилена его 28-я пехотная дивизия). Вслед за ними в Россию вступила так называемая маршевая дивизия (бывшая 1-я резервная). А в конце того же месяца Наполеон приказал сформировать из ее батальонов, находившихся в Смоленске, и других частей новую дивизию, командование которой было поручено Л. Бараге д’Ильеру. Все это, несомненно, укрепило тыл главной французской армии, а также позволяло при необходимости оказать помощь фланговым группам.

Помимо того, что в резерве у Наполеона еще оставался 11-й армейский корпус, и во Франции и Италии планировалось набрать 170 тысяч рекрут, он желал вступления в войну новых войск всех своих союзников. Так, например, в конце сентября Наполеон просил Франца I послать Шварценбергу 10 тысяч солдат, а затем потребовал двинуть против русских корпус генерала Рейсса, дислоцированный в Лемберге (Львове)^[169].

Преследуя русскую армию до Тарутино, авангард Мюрата расположился на речке Чернишне. По мнению одних историков идея нападения на него принадлежит Беннигсену, который 3 октября передал Кутузову соответствующую записку. По другой версии первоначально этот план возник у Толя, разработавшего диспозицию для атаки. Во всяком случае, несколько обстоятельств предвещали успех.

Французский авангард находился довольно близко к Тарутинскому лагерю (около 8-9 километров) и на очень большом удалении от главной армии Наполеона. Русские имели подавляющее превосходство в силах. Левый фланг неприятельской позиции был открыт, что создавало неплохие возможности для охватывающего и обходного маневра. Наконец, при наблюдении за противником было установлено, что он ведет себя довольно беспечно и пренебрегает мерами предосторожности.

По диспозиции Толя три пехотных корпуса (2-й, 3-й и 4-й), а также сборный отряд Орлова-Денисова (10 казачьих полков, 20-й егерский полк и 4 полка 1-го резервного кавалерийского корпуса) должны были из лагеря идти вниз по течению реки Нары и затем, перейдя реку, двинуться в северо-восточном направлении. Далее этим войскам предписывалось сделать «перемену дирекции налево» для последующей атаки. Наиболее глубокий маневр при этом совершал отряд Орлова-Денисова. Общее командование всеми этими силами было поручено Беннигсену.

Остальные соединения армии (6-й, 7-й, 8-й пехотные и 2-й, 3-й, 4-й кавалерийские корпуса, в резерве – гвардейская пехота с двумя кирасирскими дивизиями) должны были переправиться через Нару непосредственно возле лагеря и выйти к передовой цепи. Эти войска вступали в бой лишь после того, как начнется дело на правом фланге.

Партизанским отрядам Дорохова и Фигнера было предписано отрезать неприятелю путь отступления.

Все указанные выше подготовительные действия предполагалось осуществить с вечера 4 октября и до рассвета следующего дня. Но из-за возникших недоразумений наступление пришлось отложить на сутки.

Успех во многом зависел от маневра и атаки войск Беннигсена. Однако им предстояло преодолеть большое расстояние ночью через лес. В результате пехотные корпуса правого крыла не вышли вовремя на исходные позиции. Не возникло больших затруднений только у колонны Орлова-Денисова. Не имея известий о подходе других колонн, но в то же время опасаясь быть преждевременно обнаруженным, этот генерал около 7 часов утра приказал начать атаку. Ошеломленные внезапным нападением неприятеля французы, оставляя орудия, стали поспешно отступать. При этом часть казаков сумела прорваться в тыл войск Мюрата. Однако прибывшему к месту боя неаполитанскому королю удалось прекратить панику и нанести противнику контрудары.

Через некоторое время на опушке леса появились батальоны 2-го пехотного корпуса. Багговут решил, не дожидаясь подхода всех своих частей, начать атаку имевшимися силами. Но она захлебнулась из-за действия французской артиллерии, а сам Багговут при этом погиб.

Когда в бой вступили 3-й и 4-й пехотные корпуса, время для полного разгрома противника было уже в большой степени упущено. И подошедшим к Чернишне войскам левого крыла Кутузов приказал остановиться. Напрасно Ермолов и Милорадович просили отменить это решение. Главнокомандующий дал ему следующее объяснение: «Если не умели мы поутру взять Мюрата живьем и придти вовремя на места, то преследование будет бесполезно. Нам нельзя отдаляться от позиции».

Таким образом, хотя часть армии перешла Чернишну, а казаки двигались вслед за отступающими французами до Спас-Купли, основные силы левофланговой группы вообще в бою не участвовали.

«Беннигсен казался недовольным, возымев странную мысль, что главнокомандующий оставил половину армии в бездействии из недоброжелательства к нему, как будто желая лишить его успеха в сражении, им предложенном и веденном по его распоряжению»^[170].

Александр I был очень рад, когда узнал об одержанной победе. Кутузова он наградил золотой шпагой с алмазами и лавровым венком.

«Генерал Беннигсен был награжден за совершенный им подвиг алмазными знаками ордена св. Андрея и получил единовременно сто тысяч рублей. Ободренный монаршим благоволением, Беннигсен послал к государю письмо, в котором обвинял Кутузова не только в умышленном неподдержании его войсками левого крыла в деле при Тарутине, но и вообще в пагубном бездействии армии, несмотря на все представления, которые – по уверению Беннигсена – были им сделаны фельдмаршалу. Не довольствуясь этими обвинениями, Беннигсен вошел в подробности домашней жизни Кутузова, выставляя его сибаритом, утопавшим в неге и наслаждениях. Но император Александр не обратил никакого внимания на этот донос, и даже послал фельдмаршалу письмо Беннигсена, следствием чего было удаление его из армии»^[171].