От Бородина до оставления Москвы

К 15 часам 27 августа главные силы русской армии находились на расстоянии пушечного выстрела к востоку от Можайска. Уже около 10 часов утра войска Мюрата атаковали арьергард Платова, но тот удержал город. Но на следующий день французы уже весьма сильно теснили его. Утром казачий атаман оставил Можайск, и затем подчиненные ему части пытались сдержать противника у Моденово, совсем недалеко от Землино, куда перешли главные силы. Главнокомандующий направил Платову подкрепления, и неприятель был отброшен на 2 версты. И после этого командовать арьергардом был назначен Милорадович.

Неприятель по-прежнему угрожал Москве. Какими же были дальнейшие планы Кутузова?

27 августа он писал Ростопчину: «…намерение мое <…> для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столько способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву против, конечно, уже несколько пораженных сил его».

И, конечно, обращают на себя внимание слова «может быть» и «несколько пораженных сил его».

Совсем по-другому это намерение выражено в приказе по армии от 28 августа: «Ныне, нанеся ужаснейшее поражение врагу нашему, мы дадим ему с помощью божиею конечный удар. Для сего войска наши идут навстречу свежим воинам, пылающим тем же рвением сразиться с неприятелем»^[150].

Действительно, в этот же день Кутузов вновь приказывает Лобанову-Ростовскому направить его полки к Москве «наискорейшим образом», предупреждая генерала: «если помощь, которую я ожидаю, не последует в надлежащее время, то вся ответственность падет на вас».

А 29-го он отдал аналогичные распоряжения отряду генерал-майора Н. А. Ушакова («который занимался в Калуге формированием в отсутствии генерала-от-инфантерии Милорадовича») и находившимся в Клину и Завидове двум полкам Клейнмихеля^[151].

28 августа Кутузов приказал объявить Калужскую губернию на военном положении и дал указания об отправке из Калуги сосредоточенных там больших запасов продовольствия, а также их уничтожении в случае приближения неприятеля.

Сначала этот провиант было предписано вывезти в Коломну (по Оке) и Москву (сухим путем, «ежели то не опасно»), а 29-го – во Владимир^[152]. И позднее Ростопчин считал второе распоряжение главнокомандующего доказательством того, что он уже тогда решил оставить Москву.

Однако необходимо заметить, что движение большого количества транспортов ко второй столице даже через Серпухов и Подольск было явно менее безопасным, чем, например, на Коломну и далее во Владимир. Кроме того, в случае неудачного исхода нового сражения все эти крупные запасы продовольствия тоже могли оказаться в руках неприятеля (или очень обременили бы армию при отступлении).

Впоследствии получилось так, что эти транспорты из Калуги двигались на восток значительно южнее маршрута русской армии, повернувшей у Боровской переправы на запад. И несколько позднее действительно возникли затруднения со снабжением.

28 августа корпус Богарне занял Рузу. Туда же, видимо, по приказу Кутузова, повел свой отряд Винцингероде. В произошедшем вечером небольшом столкновении французы не ожидали появления каких-либо неприятельских войск у себя в тылу, а русские действовали, скрывая свою истинную численность.

Известие об этом очень обеспокоило Кутузова, который позднее не исключал и того, что неприятельский корпус, предприняв форсированный марш на Звенигород, «возымеет дерзкое намерение на Москву». Винцингероде было послано небольшое подкрепление, но его отряд по-прежнему многократно уступал противнику в живой силе и артиллерии.

Однако Богарне со своими войсками весь день 29-го оставался в Рузе. Причем, по одной из версий, тогда же Наполеон направил ему корпус Груши. И существует мнение, что эти события были вызваны именно внезапным нападением отряда Винцингероде накануне.

29 августа также произошел последний достаточно крупный арьергардный бой на пути к Москве. Атакованный противником еще около 8 часов утра отряд Милорадовича был вынужден к 16 часам отступить к Крымскому, откуда до лагеря главных сил было не более 4 верст, но с присланной в подкрепление конницей Уварова смог удержаться там до позднего вечера, отбив все атаки французов.

Тем временем Понятовский через Верею двигался к Новой Калужской (Боровской) дороге.

К исполнению просьб главнокомандующего о боеприпасах, подкреплениях и лошадях для артиллерии Ростопчин был готов приступить только 29-го. В этот день он планировал отправить из Москвы к Можайску два полка и 26000 снарядов на подводах. 30-го – батарею с понтонной ротой (еще три арт. роты «уже пошли») и 500 лошадей («надеюсь…отправить»). И 30-го (или 31-го) к армии должен был выступить еще один полк из Подольска^[153].

Кутузов ожидал присоединения этих трех номерных полков Клейнмихеля (12-й, 13-й и 14-й) еще раньше, но они, конечно, не могли полностью компенсировать большие потери при Бородине.

30 августа главнокомандующий вновь сообщил Ростопчину о том, что у Москвы состоится еще одно генеральное сражение, и просил его возможно скорее обеспечить армию подводами для раненых и отправить в нее все батарейные орудия из московского арсенала, большое количество артиллерийских боеприпасов, шанцевый инструмент, а также всех выздоровевших солдат, «равно и мародеров»^[154].

Однако в этот день Кутузов получил очень важный рескрипт Александра I. Он писал ему 24 августа: «Касательно же упоминаемого вами распоряжения о присоединении и от князя Лобанова-Ростовского новоформируемых полков я нахожу оное к исполнению невозможным по неготовности еще сих полков <…>»^[155].

Далее император указывал еще одну вескую причину своего решения. Эти полки предназначались для «образования и содержания нового рекрутского набора».

Действительно, ранее депо 1-й линии были преобразованы в резервные войска, большая часть которых к тому времени вошла в состав различных соединений. А в армию поступало до 180000 новобранцев. Для их сбора и дальнейшего обучения, вполне понятно, требовались войска, причем уже прошедшие определенную подготовку.

То есть фактически было принято решение использовать номерные полки еще и в качестве новых рекрутских депо.

Далее Александр I вполне определенно запрещал Кутузову требовать эти полки «на первой случай». В то же время Лобанову-Ростовскому он вновь повелел приблизить батальоны из Воронежа и Тамбова к Владимиру, а Клейнмихелю – направить его формирования в Ростов, Петровск, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Суздаль и Гаврилов.

Для усиления армии император предлагал использовать «внутренние ополчения», которые, по его мнению, насчитывали до 80000 человек^[156].

Кутузов, очевидно, нисколько не заблуждался относительно боевых качеств наспех собранного, плохо вооруженного и почти совсем не обученного «земского войска».

В донесении от 19 августа он писал, что намерен присоединить Московскую и Смоленскую милицию к регулярным войскам «не с тем, чтобы ими оные комплектовать». В ответном же письме Александра I указывалось, что те самые 80000 ратников «могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках».

С другой стороны, ополчение 1-го округа предназначалось не только для защиты Москвы, но и для того, чтобы охранять «пределы сего округа». И не исключено, что еще до оставления второй столицы Кутузов считал именно такое использование ополчения в шести смежных с Московской губерниях (т.е. всех остальных кроме Смоленской) наиболее полезным.

Тем не менее, 30-го главнокомандующий, сообщая Ростопчину о появлении неприятельского корпуса («полагают <…> 20 000, другие – менее») на Звенигородской дороге, спрашивал его: «Неужели не найдет он гроб свой от дружины Московской, когда б осмелился он посягнуть на столицу московскую на сей дороге <…>»^[157].

Ростопчин, согласно его воспоминаниям, посчитал это «весьма дурною шуткою» и ничего не ответил Кутузову, хотя утром того же дня он распорядился составить «Воззвание на Три горы».

Существуют самые разные мнения о том, какую роль могли сыграть в судьбе второй столицы ее жители и ополчение (особенно учитывая всю численность 1-го округа).

Во всяком случае, собравшиеся 31 августа на «Трех горах» москвичи «в числе нескольких десятков тысяч», не дождавшись своего генерал-губернатора, вечером разошлись по домам.

В конце августа Ростопчин попытался стянуть некоторые части ополчения из соседних губерний (составлявших намного менее 80 тысяч чел.) к Москве, но к моменту ее оставления русской армией все они были еще в пути, и им был отдан приказ вернуться обратно.

А имевшихся при армии ратников Кутузов предполагал использовать «…иногда к составлению с пиками третьей шеренги или <…> для отвода раненых или для сохранения ружей после убитых <…>»^[158], т.е. весьма ограниченно на поле боя, а также при решении задач вспомогательного характера, по возможности замещая ополченцами регулярных солдат.

Какие же имелись резервы для защиты Москвы 1 сентября?

К армии присоединились уже упоминавшиеся три полка Клейнмихеля (правда, один из них находился в столице). Но Кутузов, несомненно, ожидал и другие войска.

В 18-ти номерных полках должно было быть по штату 38880 рядовых и офицеров, а в 15-ти, соответственно, – 32400. И еще около 5 тысяч солдат должен был привести Н. А. Ушаков из Калуги.

Но столь сильных подкреплений фельдмаршал не получил. 4 сентября он писал императору: «Войски, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще притти»^[159].

Что касается Московского гарнизонного полка, то после формирования 27-й пехотной дивизии в нем осталось только 6 рот. Затем его состав увеличили до 4-х батальонов, но за счет уездных инвалидных команд.

Александр I мог на самом деле считать, что можно было и спасти Москву, и сохранить номерные полки. Возможно, император задумывался и о том, что Кутузов (особенно учитывая отношение первого ко второму), даже получив все затребованные им войска Лобанова-Ростовского и Клейнмихеля, тем не менее, в генеральном сражении мог быть разбит. И в этом случае помимо 1-й и 2-й армий был бы утрачен еще и очень важный стратегический резерв.

Во всяком случае, царь явно предполагал направлять Кутузову вновь формируемые части постепенно «по мере приуготовления рекрут».

Однако для спасения Москвы требовалось значительно усилить армию за относительно короткое время (либо до Бородина, либо в последующие 6 дней). По нашему мнению, для этой цели были необходимы подкрепления численностью не менее 30 тысяч человек, причем, по крайней мере, хорошо обученных.

Инструкции Александра I от 24 августа Кутузов мог понять просто как запрет на использование номерных полков, несмотря на оговорку «на первой случай» (которая, кстати говоря, была довольно неопределенной). Но, с другой стороны, раскрывая причины своего решения, император сообщал о «неготовности еще сих полков». Кутузову, очевидно, было хорошо понятно, что это означало. Ведь даже полностью обученные, вооруженные и экипированные рекруты в своем первом бою обладали еще относительно низкими боевыми качествами.

1 сентября фельдмаршал приказал Лобанову-Ростовскому направить вновь сформированные полки во Владимир, что вполне соответствовало желанию Александра I сохранить эти войска. Что же касается трех полков Клейнмихеля, то два из них (12-й и 13-й) к тому времени, скорее всего, уже распределили по корпусам. Да и армия тоже остро нуждалась в подкреплениях, и вскоре к ней будет присоединен и 14-й полк.

Для русской армии при отсутствии сильного резерва ситуация после завершения Бородинской битвы и при дальнейшем отступлении к Москве во многом не менялась. Но существенные различия все же были.

Для второго генерального сражения достаточно надежную позицию еще предстояло найти, и эта задача, как заметил Клаузевиц, была совсем не из легких. Причем из-за значительного сокращения армии эта позиция должна была иметь небольшую протяженность по фронту.

При Бородино, если бы противник попытался совершить обходный маневр «по другим дорогам, ведущим к Москве», Кутузов предполагал отойти и «стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся». В дальнейшем маршруты фланговых групп Наполеона сходились уже в самой второй столице.

В избранной Беннигсеном позиции от дер. Фили до Воробьевых гор правый фланг и весь тыл прикрывала Москва-река. Но эта же река, а также большой город значительно затрудняли отступление (что, кстати говоря, необходимо было учитывать и на более дальних расстояниях, приближаясь к Москве). Помимо этого, местность была «изрезана оврагами» и речкой Сетунь, протекавшей через расположение войск с запада на восток. Полагали также, что фронт боевого порядка был слишком растянутым.

Многие военачальники признали «позицию Беннигсена» не только не вполне надежной, но и совсем непригодной для сражения.

В своих предположениях относительно маршрута корпуса Богарне Кутузов не ошибся. Несмотря на задержку в Рузе и все усилия небольшого отряда Винцингероде этот корпус 31 августа овладел Звенигородом и утром 2 сентября вышел к Москве-реке у села Хорошево.

Если Боровский тракт, по которому двигался корпус Понятовского, выводил неприятеля к Воробьевым горам и далее к Калужской заставе, то Звенигородская дорога пересекала Москву-реку значительно выше дер. Фили, и, таким образом, войска Богарне могли войти в город в обход «позиции Беннигсена».

На созванном вечером 1 сентября военном совете Кутузов, выслушав разные мнения, принял решение оставить Москву без боя и отступать по Рязанской дороге.

Объясняя это решение Александру I в донесении от 4 сентября, фельдмаршал также указывал, что последствием новой баталии было бы «разрушение остатков армии», и, напротив, сохранив войска, он намеревался защитить стратегически важные направления и одновременно угрожать коммуникациям неприятеля^[160].

Движение русских войск к Дорогомиловской заставе и далее через весь город началось около 3 часов ночи и продолжалось затем еще примерно половину суток. И поскольку они не успевали оставить столицу до подхода неприятеля, командующий русским арьергардом Милорадович предложил Мюрату заключить временное перемирие до 3 сентября, предупредив, что в противном случае будет обороняться непосредственно в городе. Неаполитанский король принял это предложение, но с условием, что днем раньше французские войска уже войдут в Москву.

Около 14 часов 2 сентября Наполеон со своей свитой расположился на Поклонной горе. Не дождавшись «депутации бояр», он приказал передовым частям вступать в город, и в результате они двигались практически вслед за противником.

Оставляя Москву, русская армия совершила небольшой переход (около 15 верст) к дер. Панки, где у нее был ночлег, а затем дневка.