К оглавлению 7-томника
«Отечественная война и Русское общество». Том V.

Обратный проход Наполеоновой гвардии через Вильну. (Теребенев).
Обратный проход Наполеоновой гвардии через Вильну.
(Теребенев).

2. «Сын Отечества».

Н.П. Сидорова.

Громадные события 12-го года, когда все было так «необычайно, неожиданно и чудесно», не могли не всколыхнуть общественного сознания, не могли но вызвать желания по горячим следам иметь верные сведения о ходе событий, чтобы ориентироваться в их бурном потоке: уяснять себе и другим смысл совершающегося. Правда, это была запретная и во всяком случае подозрительная область политики: еще недавно, в связи с обсуждением на страницах «Русского Вестника» С. Глинки (1808 г.) только что протекшей войны с Наполеоном, давалось цензурному комитету указание следить строжайшим образом за «материями политическими», так как сочинители, «увлекаясь одною мечтою своих воображений, пишут всякую всячину в терминах неприличных»; а по учебным округам рассылалось предписание не пропускать «никаких артикулов, содержащих известия и рассуждения политические». Теперь, в трудных обстоятельствах 12-го года, в этих «артикулах» правительство было заинтересовано не меньше, чем общество: тревожные слухи будоражили общественную мысль, патриотическое чувство искало себе выражения и нуждалось в поддержке. Ответом на этот запрос и явился под редакцией Н.И. Греча журнал «Сын Отечества». Вот что по этому поводу писал Греч («Чтения о русском языке», ч. II, 1840 г., стр. 391): «в то время, когда московские журналы прекратились от нашествия неприятельского, а петербургские умолкли оттого, что большая часть сотрудников их разъехалась в разные стороны, когда ужасы войны терзали Россию, и она с недоумением и страхом смотрела в туманную даль, начался «Сын Отечества», имевший при великодушном пособии свыше, при покровительстве просвещенных вельмож-патриотов и при участии всей публики, успех дотоле небывалый, который должен быть вполне приписан тогдашним обстоятельствам». Мысль об издании журнала возникла у попечителя С.-ПБ. учебного округа С.С. Уварова; он задумал перевести и распространить в русской публике сочинение Арндта «Глас истины», в котором изображалось бедственное положение Европы и предвещалось скорое ее освобождение Россией.

— Где бы это напечатать? — спросил Сергей Семенович (так рассказывает в своих «Записках», стр. 231, Греч) у цензора Тимковского.

— Напечатать особой книжкой, — сказал Тимковский: — политические журналы и даже политические статьи в журналах у нас воспрещены.

— Но теперь обстоятельства переменились, и государь непременно позволит. Если бы только найти редактора...

Редактор, как известно, нашелся; государь даже пожаловал Гречу на первые расходы тысячу рублей и пожелал, чтобы журнал начал выходить как можно скорее, почему Греч, не дожидаясь нового года, стал выпускать его с октября месяца. Журнал предназначался «для помещения реляций и частных известий из армии, для опровержения вредных толков насчет хода происшествий, для сосредоточения патриотических мнений». Так намечалась сверху цель журнала, в редакции которого приняли участие «вельможи-патриоты» Уваров и Оленин. Сам издатель немного позднее («С. От.», 1813 г., X, стр. 244), оглядываясь на пройденный путь, сообщал своим читателям, что в то тревожное время, когда «неприятель тлетворным дыханием своим распространял повсюду ужас, боязнь и недоумение», он (Греч) направлял все свои усилия к «вящему ободрению мужественных, восстановлению малодушных, изобличению бесстыдного хищника в лжах и злодействах». С этой целью журнал, выходивший «каждый четверток», давал речи, рассуждения, воззвания, исторические и политические статьи, выписки из иностранных журналов, анекдоты, стихотворения и т.д. Пользуясь покровительством, журнал очень быстро получал из главной квартиры реляции и известия о войне, и эта свежая осведомленность вместе с резко патриотическим характером статей создавали ему популярность: конечно, не один Вигель «с жадностью читал эти жиденькие книжки, исполненные выразительных, даже бешеных статей» (Вигель, «Записки», ч. ІУ, стр. 80, см. еще Остафьев. архив, ч. I, стр. 8). В этих нередко, действительно «бешеных» статьях давалось освещение событий, проводилась своеобразная «философия» текущей истории, которую мы найдем, правда, не в таком ярком виде, и в других журналах того времени[1].

Н.И. Греч.
Н.И. Греч.

Открывалась первая книжка журнала упомянутой выше статьей Арндта, «Глас истины», которая сразу задавала тон, и по форме и по мыслям, последовавшему за ней литературному материалу. «Кровожадный, ненасытимый опустошитель, разоривший Европу от одного конца ее до другого, не перестает ослеплять всех своим кощунством и лжами», так выразительно начиналась статья. Автор намеревался показать верное изображение Наполеона в «ужасном зерцале»; он представляет его себе «сидящим на престоле своем посреди блеска и пламени, как Сатана в средоточии ада», вокруг него горят города и деревни, в пламени и развалинах Москва. Но у русского народа верные сподвижники: «первый есть Бог сил», вторые союзники: свобода, Отечество, честь; далее — гнев и мщение, тихие молитвы, обеты и желания. Россиянам, народу «единственному», сильному и храброму, выпадает на долю бессмертная слава «сражаться за свободу и честь своего Отечества, подвизаться за свободу и честь всей Европы». Жребий брошен! «Идет великая брань, дело Божие, дело правосудия и свободы!» Россия стряхнет железное иго, и после бури наступят времена мира и благополучия: «цари на престолах, дворяне в поместьях своих, граждане и крестьяне в своих домах и хижинах насладятся безопасностью». В том же воинственно-патриотическом, приподнятом тоне, отвечавшем общему настроению («нам тогда было не до простоты», говорит Греч в «Записках»), пошли и другие статьи: во втором номере статья «Глас русского» повторяла основные мысли «Гласа истины», в особенности выдвигая мотив мщения за оскорбленную и разоренную Москву; «ложные защитники свободы, мнимые герои просвещения не пощадили ничего»: ни святости храмов, ни древности зданий, ни святилищ наук. Горящая Москва требует мщения: «да будет во всех сердцах одно чувство, во всех устах один крик: мщение!» К борьбе за свободу, к мщению и мужеству призывал А. Куницын («С. От.», №V, 173): «пусть нивы наши порастут тернием, пусть села наши опустеют, пусть грады наши падут в развалинах, — сохраним единую только свободу, и все бедствия прекратятся»... Куницын уверен, что «мы умрем свободными в свободном отечестве»: враги уже поколебались... Для «вящего ободрения мужественных и восстановления малодушных» «С. Отечества» помещал анекдоты о геройских подвигах русских воинов и вооруженных крестьян; для этого же предлагались примеры народов, с малыми силами успешно отстаивавших свою независимость: так, в отрывке из «Истории освобождения соединенных Нидерландов» (Шиллера) изображался бедный и невоинственный от природы народ, однако нашедший в себе силу «противоборствовать беспредельной власти и несметным силам первого Монарха Европы»; в статье «Поход Дария в Скифию» проводилась еще более близкая аналогия, защищался самый способ оборонительно-отступательной войны, и показывалось, как, несмотря на перевес в численности и опытности войск Дария, «народ свободный, приверженный к Отечеству, Царю и вере праотцев своих, обратил его в постыдное бегство». Наиболее же излюбленным примером национального мужества и геройской защиты родины являлись испанцы в их борьбе с «Бонапартовыми французами». «Сын Отечества» напечатал даже особый «Гражданский катихизис» испанцев, где, между прочим, стояли такие вопросы и ответы:

В. Кто враг нашего благополучия?

О. Император французов.

В. Кто он таков?

О. Новый, бесконечно кровожадный и корыстолюбивый властелин, начало всякого зла и искоренитель всего добра; скопище всех пороков и злодейств.

В. Сколько он имеет естеств?

О. Два: сатанинское и человеческое.

В. Отчего происходит Наполеон?

О. От ада и греха...

Нападки на Наполеона, этого недавно еще «великого мужа», как называл его сам же Греч (в ж. «Гений времен», 1809 г.), идут беспрерывно в самом яростном тоне, иногда переходя в прямую брань: он лютостью подобен тигру, лицемерием равен гиене; это — «величайший убийца и зажигатель всемирной истории», «новый Каракалла», «фабрикант мертвых тел, имеющий на ежемесячный расход свой по 25 тысяч французских и союзничьих трупов» и т. под. Из двух его естеств, по испанскому катихизису, выдвигается исключительно «сатанинское»:

«В сем городе разнесся слух,
Что будто Бонапартов дух
Из этой жизни в ад переселился.
Ну, что ж! Щастливый путь! в отчизну б возвратился!»
(«С. От.», 1813, № XXV).

В запальчивой злобе, понятной в тогдашних условиях, Наполеону отказывали не только в административных талантах, но даже и в дарованиях военных: он не более, как «счастливый сын случая». Ожесточенное преследование не ограничивалось Наполеоном, с него оно переходило и на весь французский народ, шло еще далее и глубже — обращалось к идеям и принципам французской революции и французской литературы XVIII в.
А.Н. Оленин. (раб. Оленина).
А.Н. Оленин.
(раб. Оленина).
«Кто враги наши?» спрашивает автор статьи «Голос русского» и отвечает: «Народ корыстолюбивый и надменный, невмещающий ни великой мысли, ни глубокого чувства, — народ с развращенным воображением и хладным сердцем, гибкое орудие в руках тирана». В любопытных письмах из Москвы в Нижний-Новгород (1813, XXXV) французской нации предрекается скорое исчезновение; «жиды, хотя и без Отечества, но имеют некоторое политическое существование»: религия служит скрепой их общественного союза; положение французов хуже, им остается одно — «быть особливым родом цыган: старые меняют лошадей, ворожат, пляшут; новые будут делать помаду, чепчики и учить танцовать»; на большее француз и неспособен: возьми из них любого наудачу, «перегони его в кубе, — выйдет парикмахер». Проповедуется новая континентальная система, долженствующая установить политическое равновесие в Европе; а по отношению к французам она должна применяться, «доколе не вымрет нынешнее развращенное поколение». Этот разврат, по мнению публицистов «Сына Отечества», вытекает из начал освободительной философии XVIII в., исходит от французской революции, порождением которой является Наполеон: в нем адом изверженная французская революция сосредоточила все свои силы. Поэтому, вполне последовательно со своей точки зрения «С. Отечества» с первых же книжек ополчается бранью против «мудрования философов», этого «душевного яда», который мы свободно глотаем из книг, разговоров, театральных зрелищ, школьного учения. «Тот век, — говорится в «Мыслях и правилах» («С. Отеч.», 1812, №VIII, стр. 73), — в который свобода мыслить почиталась своевольством, произвел Фенелонов, Боссюетов, Корнелев, Расинов и других светил ума человеческого; но последующий за ним, столь неправильно названный веком просвещения, покрыл вселенную мраком ложной философии, в котором Вольтеры, Руссо, Монтескье, Дидероты блистали наподобие всепожирающих молний». Чтобы загасить эти молнии, чтобы уничтожить революцию в корне, надо идти в Париж; там «она доселе гнездится, и в Париже только можно истребить сие чудовище».

К читателям «Сына Отечества» (Ист. музей).
(Ист. музей).

В 1813 году, когда враг бежал, «поражаемый ежедневно праведным мщением геройского народа», «С. О.» в ряде статей пытался окинуть общим взглядом события, волна которых уже перекатилась за русскую границу; теперь можно было сравнительно спокойнее подводить итоги минувшему, о котором до сих пор, по меткому выражению Филарета, на всех образованных языках человеческих не столько рассуждали, сколько восклицали. Война России с французами и десятью европейскими державами — это борьба с «разумом, оставленным самому себе и возникшим в прошедшем столетии из гордого самолюбия философской мечты, решившейся на дерзкое просвещение человечества чрез уничтожение всего духовного, всего Божественного и самой веры христианской» («Воззрение на войну»..., «С. О.», 1813, №II). Наполеон это тот же «кичащийся разум на престоле». Разум побеждается верой: «О вера, побеждающая мир! ты в сынах российских и на земле и на небе торжествуешь... А ложный разум живо напечатлевается на побеге Наполеона». Эта философия Отечественной войны всего ярче и последовательнее развита в рассуждении архимандр. Филарета (по просьбе А.Н. Оленина) о нравственных причинах неимоверных успехов наших в настоящей войне («С. О.», 1813 г., №32 и 33): в основу рассуждения положена антитеза «священного закона нравственности» и «ложного просвещения». Россия сильна первым, внутренним законом, живущим в сердцах; этот именно закон и повелевал русским умереть за веру и отечество. «Вот, — говорит Филарет, — истинно свободная наука необразованного по новейшим умозрениям народа, которою он обличил западных просветителей в буйном и рабском невежестве». Мудрый Филарет выражается сдержанно и несколько прикровенно; представитель религии, он высшую славу воздает Богу: «благочестивые, верные и добродетельные сыны России не почтут похищением славы своея и то, естьли она вознесется до престола Царя славы»[2]. Не столь мудрые сыны России высказывались проще и откровеннее: «после сего, — писалось в «С. О.». (1813 г., X), — кажется, можно согласиться, что все Русское и все Русские, будучи в покровительстве Промысла Божия, не только непобедимы на полях брани, но даже несравненны и в кругу жизни миролюбивой». Так намечались отношения России к западной Европе, к ее духовной и общественно-политической культуре; так вырабатывались предпосылки и обоснование для того консервативно-мистического направления, которое вскоре тяжело отозвалось на наших внутренних делах, а в Западную Европу понесло «тихую неволю» Священного союза. Этот последний тоже как бы прозревался в статье У. М. (Лабзин?) «Последняя ночь 1813 г.», где автор возлагал на Россию мистические чаяния и проводил мысль о богоизбранности русского народа для какой-то важной цели: «Всемогущий... без сомнения, имеет намерение произвести что-либо великое чрез сей народ, во всех концах мира», и это великое будет актом не политическим только, но гораздо важнейшим, как дает об этом разуметь «дух веры, который чрез Россию распространяется теперь и в других народах» («С. О.», 1814, №3).

1812 год. (Кратке).
1812 год.
(Кратке).

Само собой разумеется, что подобного рода идеология мистического и национально-консервативного самоутверждения не охватывала всех течений русской общественной мысли, которые вызревали в ту же годину. Потрясение 12-го года показало России ее собственные до того дремавшие народные силы, возбудило интерес к политическим делам и вопросам, содействовало, между прочим, через журналистику зарождению публицистики, а вместе с ней и общественного мнения; не все же, наконец, выносили из опытов Отечественной войны самолюбование своим «изящным характером, на который ныне Европа смотрит, как изнеможенный старец на бодрость и силу цветущего юноши» (Прибавл. к «С. О.», 1813 г., №VII): лучшая часть дворянской молодежи извлекала из столкновения с Европой, из знакомства с ее бытом во время заграничных походов целый рой свежих, обновляющих идей и стремлений, для которых, однако, еще не пробил их урочный час и, конечно, ни в «Сыне Отечества», ни в других журналах того времени не нашлось бы свободных страниц.

Н. Сидоров.

«Русский Сцевола». (Теребенев, «С. От.», 1813 г., кн.4).
«Русский Сцевола».
(Теребенев, «С. От.», 1813 г., кн.4).

 


[1] «Вестник Европы», «Друг Юношества», «С.-Петербургский Вестник».

[2] Интересно кстати отметить, что Филарет едва ли не первый отметил и охарактеризовал заслуги Барклая-де-Толли, этого «вождя, который понес на главе своей неизбежные неприятности, можно сказать, новой для Российских воинов войны обронительной и отступательной и тяжесть народного мнения»...

 


«Русский Вестник».Оглавление V томаОтголоски 12-го года в русской повести и романе.