Интернет-проект «1812 год»

Вернуться

Заметки А.П. Ермолова о его молодости.


Всем обязан он[*3] единственно милосердию государя[1]. Спрашивая о многих обстоятельствах, относившихся до его брата[2], но как они совершенно не были известны Ермолову и были даже вымышлены, то ответы его заключались в одних отрицаниях. Генер [ал] Л.[3], призвав к себе офицера, сопровождавшего Ермолова, объявил ему о дарованной ему свободе и чтобы он отправился обратно, если Ермолов пожелает возвратиться один. Ласково простясь с Ермоловым, он сказал, что посланному навстречу ему офицеру приказано отдать бумаги Смоленскому коменданту генер [ал] -майору князю Долгорукову, в случае если еще он не препровожден из Несвижа. Сказал он, что между возвращенными бумагами недостает журнала и нескольких чертежей, составленных во время пребывания в австрийской армии в Альпийских горах[4], которые государь изволит рассматривать. Проезжая обратно [через] Смоленск, Ермолов получил бумаги, доставленные разъехавшимся, вероятно, в ночное время офицером, и привез в Несвиж данное шефу баталиона повеление.

Прошло не менее двух недель, как исполненный чувств благодарности, прославляющий великодушие монарха, Ермолов, призванный к своему шефу, получает приказание отправиться в Петербург с фельдъегерем, нарочно за ним присланным. Я не был отставлен, от службы, не был выключен, ниже арестован, и объявлено, что государь желает меня видеть.

Без затруднения дано мне два дня на приуготовление к дороге: до отъезда не учреждено за мною никакого присмотра; прощаюсь с знакомыми в Несвиже и окрестности и отправляюсь.

В жизни моей нередко весьма уловлял я себя в недостатке предусмотрительности, но в 22 года, при свойствах и воображении, от природы довольно пылких, удостоенный всемилостивейшего прощения, вызываемый по желанию государя меня видеть, питающий чувства совершеннейшей преданности, я допускал самые обольщающие мечтания и видел перед собой блистательную будущность. Пред глазами было быстрое возвышение людей неизвестных и даже многих, оправдавших свое ничтожество, и меня увлекали надежды!

В дороге фельдъегерь оказывал мне угодливость; на последней к П [етер] бургу станции, куда приехали мы до обеда, советовал дождаться вечера, говоря, что могу быть встречен знакомыми, и неприятно будет мне дать повод к невыгодным о себе заключениям. Тут начало мне представляться положение мое совсем в другом виде. В П [етер] бурге привезли меня прямо в дом генерал-губернатора Петра Васил [ьевича] Лопухина. Долго расспрашиваемый в его канцелярии, фельдъегерь получил приказание отвезти меня к начальнику тайной экспедиции. Оттуда препроводили меня в С.-П [петер] бургскую крепость и в Алексеевском равелине посадили в каземат. В продолжение двухмесячного там пребывания один раз требован я был генерал-прокурором: взяты от меня объяснения начальником тайной экспедиции, в котором неожиданно встретил я г. Макарова, благороднейшего и великодушного человека, который, служа при графе Самойлове, знал меня в моей юности и наконец его адъютантом. Ему известно было о дарованном мне прощении, о взятии же меня в другой раз он только то узнал, что по приказанию государя отправлен был дежурный во дворце фельдъегерь, и причина отсутствия его покрыта тайною. Объяснения мои изложил я на бумаге; их поправил Макаров, конечно не прельщенный слогом моим, которого не смягчало чувство правоты, несправедливого преследования и заточения в каземате. Я переписал их и возвратился в прежнее место.

Нескоро однако же после того прислан фельдъегерь принять арестанта из 9 нумера и отправиться в означенный путь. Мне приказано одеваться теплее в дорогу. Из убийственной тюрьмы я с радостью готов был в Сибирь. В равелине ничего не происходит подобного описываемым ужасам инквизиции, но конечно многое заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления. Спокойствие ограждается могильною тишиною, совершенным безмолвием двух недремлющих сторожей, почти неразлучных. Охранение здоровья заключается в постоянной заботливости не обременять желудка ни лакомством пищи, ни излишним его количеством. Жилища освещаются неугасимою сальною свечою, опущенною в жестяную с водою трубкою. Различный бой барабана при утренней и вечерней заре служит исчислением времени; но когда бывает он не довольно внятным, поверка производится в коридоре, который освещен дневным светом и солнцем, незнакомыми в преисподней.

В дороге фельдъегерь сообщил мне, что должен сдать меня костромскому губернатору, но что весьма нередко поручается им отправлять несчастных далее и даже в Сибирь.

По прибытии в Кострому мне объявлено назначение вечного пребывания в губернии по известному собственно государю императору преступлению. По счастию моему при губернаторе[5] находился сын его, с которым в молодости моей учились мы вместе. По убеждению его он донес генерал-прокурору, что находит нужным оставить меня под собственным надзором для строжайшего наблюдения за моим поведением, и мне назначено жить в Костроме.

Некоторое время жил я в доме губернского прокурора Новикова, человека отлично доброго и благороднейших свойств, и вскоре вместе Войска Донского с генерал-майором Платовым[6], впоследствии знаменитым войсковым атаманом, которому по воле императора назначена также Кострома местопребыванием. Полтора года продолжалось мое пребывание; жители города оказывали мне великодушное расположение, не находя в свойствах моих, ни в образе поведения, ничего обнаруживающего преступника. Я возвратился к изучению латинского языка, упражнялся в переводе лучших авторов, и время протекло почти неприметно, почти не омрачая веселости моей. Судьба, не благоприятствующая мне, возбуждала сетования мои в одном только случае, когда вспоминал я, что баталион артиллерийский, которому я принадлежал, находился в Италии, в армии, предводимой славным Суворовым, что товарищи мои участвуют в незабвенных подвигах непобедимой нашей армии. В чине подполковника был я 22-х лет в царствование Екатерины, имел орден Св. Георгия и Св. Владимира. Многим Суворов открыл быструю карьеру: неужели бы укрылись от него добрая воля, кипящая, пламенная решительность, не знавшая тогда опасностей?

В Костроме получил я уведомление от одного из лучших приятелей, сослуживца, который по супружеству своему был в тесных связях родства с любимцем императора графом Кутайсовым[7], что, склонив внимание его к несчастному положению моему, имеет от него поручение дать мне знать, чтобы, изобразив его в самых трогательных выражениях, я обратился к нему с письмом моим и что он надеется испросить мне прощение. Конечно неблагоразумием назову я твердую волю мою в сем случае, но не дорожил я свободою, подобным путем снисканною, и не отвечал на письмо приятеля моего.

Незадолго до кончины Павла прислан к Платову фельдъегерь с приказанием прибыть в П [етер] бург. Чрезвычайно милостиво был принят императором, взят на службу, пожалован орденом и назначен начальником войск, отправляемых для покорения Бухарин.

С горестью простился я с Платовым, но завидовать счастию не мог, ибо оно обращалось к человеку, известному отличною храбростию и способностями.

Скончался имп [ератор] Павел[8], и на другой день восшествия на престол Александр I освободил Каховского и меня в числе прочих соучастников вымышленного на него преступления. Ему известны были понесенные нами наказания. В числе не одной тысячи ищущих службы, которым ненавистное наименование исключенных из службы заменено названием уволенных, явился я в Петербург.

Тогда военною коллегиею управлял генерал Ламб[9], бывший в царствование Екатерины генер [ал] -майором и костромским губернатором. По выезде его из Костромы остались там две дочери, в семействах которых принимаем я был благосклонно. Приезжая для свидания с отцом, они тронули его описанием участи молодого изгнанника, и достойный старик желал случая оказать мне благотворение. Недолго являлся я просителем незамечаемым, наконец позвал меня в кабинет и, показав изготовленную докладную записку, сказал: «Я не спешу изыскивать благоприятную минуту, желая, чтобы ты принят был с вознаграждением чином, которого ты лишился». Вскоре лично изъявил мне сожаление, что не успел в желании своем и что я принят в артиллерию в прежнем чине подполковника. Недолго был я праздным и мне дана конноартиллерийская рота: назначение для молодого человека чрезвычайно лестное, ибо в России тогда был один конный баталион, состоявший из пяти рот. Этому способствовал приятель мой, заботившийся о свободе моей посредством гр [афа] Кутайсова (который легко мог иметь в том успех; но мне надлежало обратиться к нему с письмом, в котором было бы изображено положение мое самым трогательным. Он говорил, что изберет благоприятную минуту доложить ему о том и может наперед поздравить меня с свободою. Неблагорассудительность молодости истолковала мне поступок низким, и я даже не отвечал приятелю на письмо. Я просидел в Костроме лишний год до кончины императора!).

Когда граф Аракчеев[10] назначен был инспектором всей артиллерии, по неизвестным мне причинам подпал я полной его немилости и преследованию. В самом производстве в чин сделана была мне преграда и на которую я не мог жаловаться, ибо когда по старшинству надлежало дать мне чин, он приглашал из отставки и в списке ставил впереди меня. Я помышлял уже оставить службу, и конечно не встретил бы затруднений в том, но дабы при отставке обратить на себя внимание и может быть найти возможность объяснить причину, понуждающую меня к этому, я прибегнул к странному способу: по осмотре роты моей инспектором конной артиллерии генер [ал] -майором Богдановым[11] я подал ему рапорт, что отец мой, будучи немолодых лет, имея меня единственного сына и состояние расстроенное, желает, чтобы я находился при нем, что, ускоряя несколькими месяцами подание прошения вопреки установленного на то время, я не только не почитаю себя вправе воспользоваться при увольнении чином, но, будучи семь лет подполковником, прошу отставить меня майором. Инспектор, хороший мой приятель, склонял меня взять обратно рапорт, справедливо называя его бумажным, но я не согласился, и он должен был представить его графу Аракчееву. Рота моя расположена была тогда в Вильне, где военный губернатор барон Беннингсен[12][*4] был в то же время начальником литовской инспекции, [к] которой я принадлежал; знавши меня с самых молодых лет моих, он оказывал мне особенное благорасположение, и я уверен был в благоприятном отзыве его, если бы поручено ему было освидетельствовать, в полном ли я разуме? Этого я должен был ожидать непременно, но граф Аракчеев написал мне собственноручно весьма благосклонное письмо, изъявляя желание, чтобы я остался служить. Я исполнил волю его и не раз имел причину раскаиваться...

 

Примечания и комментарии:

Публикуемые в настоящем издании «Заметки» А. П. Ермолова служат дополнением к его мемуарным «Запискам» за 1801-1826 гг. Они были найдены после смерти Ермолова в его бумагах и представляли собой три листа из тетради, в которой, как полагают, содержалось описание первых лет жизни мемуариста и начала его службы при Павле I. Тетрадь, которую видел в 1845 г. историк М. П. Погодин, не сохранилась. Оставшаяся небольшая часть этих ранних воспоминаний Ермолова была передана Погодиным издателю «Русского архива» П. И. Бартеневу и опубликована в №3 этого журнала за 1867 г. (с. 367-376), откуда она и воспроизводится в настоящем издании. Название этого отрывка воспоминаний А. П. Ермолова дано П. И. Бартеневым.

[1] Имеется в виду император Павел I.

[2] Речь идет о брате А. П. Ермолова по матери Александре Михайловиче Каховском, организаторе кружка «смоленских вольнодумцев», за причастность к которому понес наказание Ермолов (см. об этом во вступительной статье к настоящему изданию).

[3] Гене [рал] Л. — Федор Иванович Линденер (настоящая его фамилия Липинский, но он изменил ее на немецкий лад, по свидетельству А. П. Ермолова, «из своих видов»).

[4] В 1795 г. А. П. Ермолов состоял при австрийском генерале Девисе и находился в Северной Италии, где в составе австрийской армии принимал участие в войне против Французской республики.

[5] Костромским губернатором в то время был Н. И. Кочетов.

[6] Матвей Иванович Платов (1751-1818) — известный герой Отечественной войны 1812 г., атаман Донского казачьего войска. В конце 1790-х гг., будучи в чине генерал-майора, вызвал неудовольствие Павла I и сослан в Кострому.

[7] Иван Павлович Кутайсов (1759-1834) — граф, обер-шталмейстер, фаворит Павла I, бывший ранее, у него камердинером.

[8] Павел I был убит в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. заговорщиками из столичных дворянских кругов, преимущественно гвардейского офицерства, недовольных его политикой.

[9] Иван Варфоломеевич Ламб — генерал от инфантерии, вице-президент Военной коллегии.

[10] Алексей Андреевич Аракчеев (1769-1834) — временщик при Павле I и Александре I; с 1799 г. граф, с 1807 г. генерал от артиллерии и инспектор всей артиллерии; в 1808-1810 гг. военный министр, с 1810 г. председатель военного департамента Государственного совета, начальник военных поселений (с 1816 г.).

[11] Николай Иванович Богданов (1752 — ?) — генерал-майор, инспектор конной артиллерии, в 1811-1814 тульский гражданский губернатор.

[12] Леонтий Леонтьевич Беннингсен (Беннигсен) (1745-1826) — с 1801 г. виленский военный губернатор, генерал от кавалерии (с 1802 г.), граф (с 1812 г.). В 1807 г. командовал русской армией в войне с Францией, с августа по октябрь 1812 г. и. о. начальника штаба действующих армий; уволен за интриги против М. И. Кутузова.

 
[*3] Здесь А. П. Ермолов говорит о себе то в третьем, то в первом лице (сост.).

[*4] Беннигсен. В «Записках» у Ермолова — Беннингсен (сост.).
 

2010, Электронная публикация выполнена Поляковым О. в рамках интернет-проекта «1812 год»
по изданию «Записки А. П. Ермолова. 1798-1828» М., Высшая школа, 1991.