В 1905 году популярный российский журнал «Нива» писал: «style modern понемногу начинает внедряться в жизнь», пока он «не успел еще проникнуть всею полнотою в частные жилища, но проникновение это не за горами». Пресса опаздывала. Минимум семь лет как Москва только этим новым стилем и жила. В литературных салонах выступали Брюсов и Бальмонт; в светских домах свои первые симфонии играл Скрябин; Бакст, Лансере и Добужинский во главе с импресарио русского искусства Дягилевым объединились в «Мир искусства». А на месте скромных флигельков разорившихся дворян с завидной быстротой вырастали роскошные особняки. Причудливые, фантазийные, рукотворные. С замковыми башенками, турецкими шатрами, плоскими крышами итальянских палаццо. В стекле, с лепным декором и орнаментом из глазурованной плитки бирюзового, золотистого, вишневого оттенков. Приглушенно охристые столичные улочки окрашивались в немыслимо яркие цвета. Дома блестели и переливались: сверкала стремительно вошедшая в моду керамика, но больше – «дутые», выпуклые стекла, которые вставлялись в частые переплеты рам.

Главным элементом, по которому с ходу угадывался новый стиль, стала плавная текучая линия, возникающая в лепнине, кованых бордюрах, оградах… В 1890-е годы Альфонс Муха создал серию плакатов с великой французской актрисой Сарой Бернар. Стройная молодая женщина с крупными чертами лица, тонкой шеей и пышными распущенными волосами стала символом эпохи. Ее образ переосмысливали все: художники, поэты, модельеры и архитекторы. От прекрасной Сары – вот откуда на фасадах домов появилась женственно-музыкальная и нежно-округлая линия, благодаря которой здания стали походить на тонкой работы ювелирные украшения.

«Долой Старое! Да здравствует Новый стиль! – декларировал тридцатилетний архитектор Иван Фомин на открытии первого московского художественно-архитектурного общества в 1903 году. – Неужели еще не все видят эту волну Нового, охватившего весь мир?..» Новой «волной» был охвачен если не весь мир, то уж точно вся Европа. Только обозначалась эта «волна» везде по-своему: «сецессион» - в Австрии, «югендстиль» - в Германии, «либерти» - в Италии, «ар нуво» - в Бельгии и Франции, наконец, «модерн» - в России. Имена идейных вдохновителей нового направления – архитекторов Чарльза Макинтоша, Анри ван де Вельде и Отто Вагнера – были у всех на слуху. «Красота должна стать полезной, а польза – красивой. Идеальное жилище удобно и эстетично одновременно», - учили основатели стиля, одухотворяя быт и возводя утилитарное в степень искусства. Модерн – утверждали они, – может быть многоликим, впитывать в себя наследие разных культур и эпох, главное, чтобы все – от фасадов до балконных оград и дверных ручек - было подчинено общему замыслу. Архитектор должен соединить в себе инженера и декоратора, который не просто строит дом, но художественно украшает его фасады, рисует парадную лестницу и делает эскизы каминов.

В России эта идея развилась полнее, чем где-либо. Новые московские зодчие выступают и каменщиками, и мебельщиками, и живописцами. Качество художественных работ поднимается на головокружительную высоту: в цехах Императорского фарфорового завода, Императорского стекольного завода, стекольных заводов Мальцева в Гусь-Хрустальном и Дядькове, частных мебельных фабрик работают именитые художники. Керамикой, стеклом, витражами, майоликой занимаются Врубель, Якунчикова, Поленова… Каждая вещь становится произведением искусства, эффектной декорацией к театру жизни.

Что касается идей, то, как и западные коллеги, отечественные мастера, черпали их из природы, обнажая первородную линию волны, пламени, цветка, птичьего крыла, женского тела. Так рождались стул, похожий на бабочку, лампа с плафоном, как платье танцовщицы, расписной кувшин в форме былинного кота…

Подчеркнутую индивидуальность приобретали и фасады домов. Излюбленные мотивы модерна: подводный мир или оранжерейные цветы каждый художник трактовал по-своему. Мозаичные или кованые ирисы, анемоны, лилии, маки, тюльпаны не повторялись. Как и женские головки - с большими глазами, тонким овалом лица и пышно уложенными волосами – самая узнаваемая деталь новых московских зданий. Ваяли их лепщики скульптурных мастерских с живой натуры. С каким настроением приходила юная особа к мастеру, с таким выражением ее лицо и получалось. Радость, веселье, грусть, боль, тоска – весь спектр жизненных эмоций в девичьих головках, украшающих центр Москвы…

Постепенно старая Москва ушла, и, как отметил Валерий Брюсов, «всюду запестрел бесстыдный стиль модерн». Законодателями нового стиля московской архитектуры явились Лев Кекушев, создавший более 60 дивной красоты зданий, и Федор Шехтель – по словам Саввы Морозова мастер с поистине русским размахом.

Собственно, первое московское здание, полностью выполненное в стилистике модерна, - построил Кекушев в 1899 году в Газетном переулке, 8. От каждой детали особняка – от плоской крыши и пластичных окон до арочных фасадов и резных капителей – веяло европейским ар нуво. Для обрамления окон и дверей дома был привезен лучший золотистый тарусский «мрамор», для отделки лоджий – полированный черный гранит, фризы были украшены мозаичными подснежниками, парадный вход - панно с изображением морских обитателей… Особняк стал своеобразным творческим манифестом новой столичной архитектуры и объектом внимания зажиточных москвичей. Так что построенный архитектором для себя особняк сразу купил фабрикант Лист, а затем жена известного дирижера Кусевицкого, принимавшая в своем модном владении Дебюсси, Скрябина и 19-летнего Пастернака.

Вслед за особняком в Газетном здания нового типа стали появляться и на других традиционно аристократических улицах. Арбат, Остоженка, Пречистенка, Поварская, Большая Никитская, Спиридоновка, Малая Никитская с прилегающими к ним переулками стали престижным местом проживания богатых промышленников и купцов. Именно богатые дельцы и стали заказчиками вычурных особняков. Одни видели в новом стиле - способ удивить соседа и посоревноваться капиталами, другие – возможность взять технические достижения Запада и облечь их в национальные формы. «Надо, - говорил молодой банкир, глава московского торгово-строительного акционерного общества Яков Рекк, - Москву украсить стильными домами, которые, имея технические удобства западноевропейских городских строений, в то же время не убивали бы национального колорита Москвы». Хотя в домах, построенных для самого Рекка, никаких попыток развить русский стиль не наблюдалось, именно он сыграл действительно выдающуюся роль в развитии московского модерна. Он привлекал к проектной деятельности талантливую молодежь, среди которой особенно выделялся Валькот. Работа у самого уважаемого и прогрессивного «строителя» позже позволила архитектору стать автором фасадов одного из шедевров модерна – гостиницы «Метрополь».

Не каждый был готов принять новую эстетику. Скандал следовал за скандалом. Та же гостиница «Метрополь» - творение выдающейся «тройки»: Валькота, Кекушева и Врубеля, - пережившая пожар еще до своего открытия, чуть не стала причиной серьезного конфликта между городскими чиновниками и церковью. «Проезжая мимо дома с гостиницей, невольно останавливаешь внимание на барельефах, изображающих в разных положениях фигуры людей, по большей части женщин, в обнаженном виде, – негодовал протоирей Бухарев в «Московских ведомостях». – Благомыслящие люди видят в пожаре «Метрополя» Божье наказание. Вразумитесь, господа строители, и при исправлении дома уничтожьте соблазн!» Дом исправили, но соблазн не уничтожили.

О национальном лице Москвы больше всего радел архитектор Федор Шехтель – самый московский архитектор русского модерна. «Его дома – гармония разностилья», - восклицали современники и ссылались на дивный замок в неоготическом стиле, который молодой мастер возвел для текстильного фабриканта и покровителя искусств (благодаря заботам которого значительно пополнились фонды Третьяковки) Саввы Морозова. Башни, стрельчатые окна, зубцы на стенах. Мебель сплошь по эскизам самого Шехтеля, декоративные панно и скульптуры – работы тогда еще мало кому известного Михаила Врубеля…От «паласа», как тут же окрестили особняк обыватели, веяло романтикой.

Строиться «у Шехтеля» стало престижно. Заказы идут к нему со всех сторон. Он работает на нескольких заказчиков сразу («Я строил всем богатейшим людям России», - вспоминает мастер). При этом не забывает и себя: возводит собственный «дворец» в Ермолаевском переулке, о котором шутливо писал Чехову, что «построил избушку непотребной архитектуры, которую извозчики принимают то ли за кирху, то ли за синагогу». Приобретает участок на Садовой и обдумывает проект «небольшого архитектурного автопортрета», в котором, как ему казалось, должны были воплотиться все его художественные идеалы.

Эталоном нового стиля, однако, стали не эти строения, а дом фабриканта Степана Павловича Рябушинского – на Малой Никитской. Более известный как музей-квартира Горького. Это настоящая «скрябинская симфония в камне»: окна, размещенные в каком-то непостижимом, но точно выверенном порядке, проемы неправильной формы, перекличка ярких и приглушенных тонов в отделке фасадов и интерьеров, взметнувшаяся вверх по спирали волной парадная лестница, – все пронизано ритмикой нового времени и любованием пластичной, певучей линией.

Но мастер рукотворных «паласов» запомнился не только московскими дворцами. Он же явился и автором самого демократичного, в эстетике построек великого шотландца Чарльза Макинтоша, здания – Художественного театра под руководством Станиславского (впоследствии чеховского МХАТа), который разместился в реконструированном особняке Лианозова в Камергерском переулке. Все – от входа и вестибюля до фойе и зала – в нем не напоминало привычные театральные интерьеры с их надуманно бутафорской роскошью. Намеренная простота, скромность отделки говорили, что новый театр менее всего был предназначен для привычного светского парада платьев и украшений. «Я люблю этот серьезный, немного мрачный и задумчивый зал с его темной дубовой мебелью и такими же парапетами лож. Тусклое освещение идет к нему, как сумерки к нашей северной природе. Они навевают думы и располагают к мечтаниям», – писал о своем театре сам Станиславский. Отсчитанные Саввой Мамонтовым на отделку театра средства почти полностью ушли на интерьер: не на золочено-мраморные виньетки, а на современное освещение и устройство сцены. Так что на фасад почти ничего не осталось. Тогда всего двумя штрихами Шехтель придает ему узнаваемое лицо: помещает над порталом из абрамцевской голубовато-зеленой плитки скульптурное панно Голубкиной, да развешивает фонари. Мастер не только безвозмездно отреставрировал дом первого режиссерского театра в России, но и подарил ему эмблему. Несколькими росчерками карандаша, будто небрежно, изобразил чайку. Позже Станиславский писал: «Чайка – наш герб. Серый занавес с рисунком – это наши национальные цвета».

Какие только причудливые дома не строились в Москве начала XX века. Для весьма неординарной особы Пфеффер архитектор Зеленко построил похожую на живой организм дачу. Комнаты-амебы разного размера и конфигурации сходились вокруг большого зала с большим световым фонарем на потолке. Колонны, перекрытия, лестницы и балконы были выполнены из необработанных древесных стволов с корой и сучками. Эти сучки служили перилами для лестниц и балконов. Камин был словно вырубленная в скале пещера, а мебель – сказочные лесные существа. Иначе удивлял дом держателей дешевых квартир архитектора Нирнзее. Первый московский небоскреб венчала плоская крыша, с которой открывался удивительный вид на город. Кафе и кинотеатра под небом его владельцам оказалось мало, и они вознамерились оборудовать на крыше каток…

И уж совсем иные эмоции вызывал «сказочный» дом на Пречистенской набережной (напротив Храма Христа Спасителя), в котором черты модерна слились с приметами неорусского стиля. Сейчас в нем размещается Главное управление дипломатического корпуса, ведающее размещением иностранцев в России. А тогда оно принадлежало любителю старины и собирателю предметов искусства Петру Перцову. Мрачное трехэтажное здание постройки 1885 года он купил, чтобы переделать в неординарную квартиру-особняк с мансардой, которую за небольшую плату (а то и вовсе без нее) планировал сдавать знакомым художникам.

Почти отстроенный заново архитектором Николаем Жуковым дом получился на редкость живописным: с высокими остроконечными кровлями-щипцами, темно-красным кирпичом стен с вставками-панно из изразцов на сюжеты русских народных сказок и былин, украшенными резными наличниками окнами. Весь декор и интерьеры здания были выполнены по эскизам мастера «былинных» полотен живописца Сергея Малютина.

Дом сразу зажил творческой жизнью. В одной квартире поселился профессор Московской консерватории Игумнов, в других – разместились мастерские Фалька, Соколова-Скаля, Куприна. А в 1909 году в подвале дома открылся театр-кабаре «Летучая мышь» - первый в России Мьюзикхолл (преемник французской «Черной кошки»), возникший на основе традиционных актерских «капустников» Художественного театра. В «Мышь» после спектаклей, часто на всю ночь, приходили молодые артисты, будущие корифеи МХАТа, которые устраивали озорные представления. Здесь вальяжный Качалов становился цирковым борцом, аристократичная Книппер-Чехова – парижской шансонеткой, кроткий «царь Федор Иоаннович» Москвин изображал бородатую женщину, сам великий Станиславский блистательно показывал фокусы, а трагическая актриса Алиса Коонен играла на балалайке и лихо отплясывала танец парижских хулиганов-апашей… Весело жила богемная столица.

Тогда, как и сегодня, одним из бесспорных символов шикарной жизни были дорогие рестораны, к тому времени потеснившие традиционные на Руси трактиры. Откушать с размахом (это касалось и количества съеденного, и оставленных в ресторане денег) умели и любили. До революции особенным купеческим шиком считалось прокатиться на лихаче от Трубной улицы до нынешнего Ленинградского проспекта, от «Эрмитажа», где кухней заведовал француз Люсьен Оливье, до знаменитого «Яра», прославленного не столько яствами, сколько музыкальной программой цыганского хора Ильи Соколова. После французских деликатесов поужинать с цыганами спешили и купцы, и литераторы, и великие князья. Первоначально «Яр» был открыт на Петровке (сюда отведать малиновый суп с ревенем приходил Пушкин), но в 1836 году ресторан переехал за город, на теперешнюю Ленинградку. Здесь-то и началась история того «Яра», куда, как писал Гиляровский, «не идут, а попадают».

В 1905 году его владелец купец Алексей Акимович Судаков задумал полную перестройку «Яра» и пригласил архитектора Эрихсона. Тогда-то на месте небольшого деревянного домика и появился ресторан-дворец в новом стиле. С большими гранеными куполами, огромными арочными окнами, фигурными оконными переплетами и монументальными металлическими светильниками по фасаду. Внутри здания были устроены Большой и Малый залы со сценами и живописными плафонами на потолках, оборудованы кулуары и кабинеты, один из которых получил название «Пушкинский» в память поэта – завсегдатая «Яра». «Загородный кафе-ресторан, прославившийся в летописях Москвы известным боем между русскими купцами и немецкими негоциантами. Местопребывание трезвых матушкиных купцов с подругами сердца и богатых торговцев на последнем взводе. Особенно оживляется зимою и служит главной целью при поездках на тройках. Цены непомерные». Так пишет о «Яре» Гиляровский. Разграбленный и разоренный в 1918 году «Яр» открыл новые страницы своей истории только в 1952, когда по личному указанию Сталина к зданию ресторана был пристроен гостиничный комплекс в стиле «русского ампира». А в годы перестройки в одном из залов прославленного ресторана обосновался театр «Ромэн» - наследник традиций цыганской песни.

С необыкновенной пышностью в начале прошлого века обставлялись магазины. Самый прославленный из них – гастроном торгового товарищества «Братья Елисеевы» - открылся в 1901 году на Тверской как филиал одноименного петербургского магазина, но куда роскошнее северного предшественника, и сразу поразил жителей внешним видом и внутренним великолепием (которое, к счастью, сохранилось и до сих пор), созданным питерским архитектором Барановским. Именно он переоборудовал некогда жилой особняк XVIII века в магазин нового типа и блестящего стиля. Сделал его похожим на богемные французские рестораны с высокими витринами по фасаду, бронзовыми люстрами в виде пышных цветочных букетов, полками из резного полированного дерева и беломраморных прилавков. Здесь работали шоколадный, карамельный, колбасно-мясной цеха, огромная ресторанная кухня, жарили кофе, выпекали свой хлеб. Все покупатели знали продавцов по имени-отчеству; продавцами же в основном были степенные, пожилые люди, тщательно помогавшие выбирать товар, беседовавшие с покупателями на разные темы. Молодые приказчики помогали донести покупки до двери, а уж тут вступали в дело швейцары: громогласно подзывали к дверям экипаж… Об этом царстве деликатесов Гиляровский писал: «Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с голову ребенка каждый; необъятными пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства – жители неведомых океанских глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкая и переливаясь в глубоких зеркалах, вершины которых теряются в туманной высоте». Большевики буржуазный магазин деликатесов братьев Елисеевых обезличили, переименовали в «Гастроном №1», и только несколько лет назад на его вывеске появилось прежнее название, а в интерьерах – былая роскошь.

Вслед за братьями Елисеевыми «одевать» свои лавки и торговые дома в модерн стали и другие дельцы: меховщик Михайлов, обувщики братья Видоновы, кондитеры Абрикосовы, ювелир Фаберже... Торговцы вином, мебелью, табаком, шоколадом, хрусталем и колониальными товарами – все стремились не отстать от моды. В стиле модерн видел свой торговый дом и дулевско-фарфоровый магнат Матвей Сидорович Кузнецов, для чего и пригласил Шехтеля. Дом стекла и фарфора на Мясницкой (в котором и сейчас продаются французский хрусталь и английские сервизы) получился похожим на настоящую торговую крепость: массивный, солидный, с закругленным углом главного фасада и масками бога торговли Меркурия вдоль витрин. Всем своим видом он показывал прочность и надежность фирмы Кузнецовых. В 1907 году в этом образчике торговой стабильности состоялась первая выставка нового художественного объединения «Голубая роза». Идейным вдохновителем и выставки, и движения был Николай Рябушинский – «экстравагантный мот» и прожигатель отцовского капитала, покровитель молодых художников, издатель журнала «Золотое руно». Большой квадратный формат, золотая печать в две колонки (на русском и французском языках), золоченый обрез – ветреный потомок московских магнатов стремился перещеголять «Мир искусства». Соревнуясь с Дягилевым, он и выставку задумал устроить не в галерее, а в царстве фарфора. Обставил ее как всегда, с размахом. Залы декорировал серебристо-серыми и голубыми тканями, из собственного особняка привез мебель, из цветочной лавки – охапки роз… Москвичи впервые увидели нежно-жемчужные, окутанные дымкой работы Уткина, Судейкина, Милиоти, Фонвизина и еще 12 художников. На вернисаже звучала музыка русских классиков, Валерий Брюсов и Андрей Белый читали свои стихи… Вот так в доме номер 8 по Мясницкой улице соединилось, казалось бы, несоединимое: капитал, производство, торговля - с духовностью и искусством.

В начале 1910-х годов Москва бойко перекраивается на новый лад. Шехтель перестраивает (а лучше сказать, создает заново) Ярославский вокзал, придавая ему черты московского Кремля и ярославского Спасского монастыря. Эриксон возводит гигантскую штаб-квартиру издательского магната Сытина, прославившегося выпуском лубочных картинок для крестьян. Макаев проектирует в Введенском переулке фантазийный особняк с тюльпанами в три этажа на фасаде. Кекушев строит богатый особняк Миндовского на Поварской с затейливыми рельефами и возвышающейся над изогнутым фронтоном скульптурой матери с двумя детьми (сегодня утраченной), и преображает детище ресторатора Тарарыкина – «Прагу», ставя ее в один ряд с «Эрмитажем» и «Яром». А то и выше: современники вспоминали, что не в пример другим заведениям здесь знаменитые стерляжьи расстегаи готовились пополам с осетриной, на каждой тарелке или чашке золотом была выведена доброжелательная надпись: «Привет от Тарарыкина», а бильярд и вовсе ни с чем был несравним.

За десять лет Москва помолодела, обрела другое лицо. «Я гулял по улицам Москвы и с огромным любопытством обнаруживал здания в стиле модерн, причем их было гораздо больше, чем в Париже», – изумлялся Луи Арагон, посетив столицу Советской республики в 1930 году. Увы, к тому времени русский модерн уже лет пятнадцать как был сброшен с корабля современности. Не то чтобы он себя изжил, исчерпал: просто на фоне революций, войн, нищеты он стал как-то неуместен… Куда больше пролетарскому классу импонировал авангард: дворцы Советов да дома-коммуны. Просто и без стилистических извилин. Те, кто вчера возводил паласы для миллионщиков, сегодня отдавали дань лениниане. Фомин объявил себя «пролетарским классиком», а Шехтель строил павильон Туркестана для Сельскохозяйственной и кустарной выставки, чертил проекты оптического завода с рабочим поселком в Болшеве, подумывал о Мавзолее. Да Щусев опередил.

Модерн был жив, пока жил его заказчик и ангел-хранитель – капиталист. Морозовы, Рябушинские, Перцовы… Как только их не стало, модерн ушел в историю, оставшись осязаемым подтверждением прекрасной мечты о красоте.

Лена Стародубцева