Вот уже около 20 лет работает Владимир Любаров над своим живописным циклом «Страна Перемилово». Эта страна, созданная воображением художника, имеет как свои, вполне определенные, географические координаты, так и собственную метафизическую топографию. Так, «столица» любаровской страны – «Деревня Перемилово» – имеет реальный прототип и расположена на границе Владимирской и Ярославской областей. А любаровский «Город Щипок», хоть и напоминает чем-то соседний Юрьев-Польский, но все-таки в большей мере рожден воспоминаниями художника о своем послевоенном детстве, проведенном в замоскворецкой коммуналке на улице Щипок. В процессе создания живописного цикла к «Деревне Перемилово» и «Городу Щипок» прилепилось «Местечко» с ветхозаветными евреями и причудливый город «Амстердам», похожий и на свой голландский прототип, и на деревню Перемилово одновременно.
Все эти годы любаровские герои живут на полотнах художника полноценной, самодостаточной жизнью: выпивают, смотрят на звезды, любят своих жен и чужих девушек, пляшут, поют хором, время от времени пускают красного петуха, иногда работают. Ходят по воде и всем миром справляются со стихией (серия «Наводнение»). А несколько лет назад, увлеченные общественным порывом, перемиловцы решили поумерить свое пьянство, оздоровиться и на некоторое время превратить Перемилово в «русскую олимпийскую деревню» (серия «ФизкультПривет!»).
Вот только подпортил перемиловцам праздник нынешний экономический кризис. Не то чтобы он выбил у них почву из-под ног: шиковать – они никогда не шиковали, просто наставшие «тощие годы» заставили их вновь задуматься о том вечном, что в российской истории во все времена совпадало с насущным. Проще говоря, о еде.
В новой серии Владимира Любарова «Едоки» все едят. Едят так же, как живут, а живут так же, как едят. Художник не изучает еду, а наблюдает за едоками. И у каждого едока на столе (на стуле, на табуретке, на газетке, на травке) натюрмортом разложена вся его личная история.
В новой серии, хоть она и радует глаз богатым продовольственным рядом, «гастрономическая реальность» не важна Любарову сама по себе. Она для художника лишь повод к тому, чтобы проявить людей, их мечты, помыслы и чувства. И, напротив, людские эмоции, потаенные думы материалируются в съедобных «вещдоках» любаровских застолий. По еде-питью, потребляемых каждым из любаровских «едоков», легко читаются их судьбы. Так, сиротские бумажные стаканчики с непонятной жидкостью – это трудные понедельники граждан, весело проведших выходные («Понедельник»). Нелепо гигантский, с барочными розочками, торт очень смахивает на несбывшееся женское счастье («У Петровны юбилей»). И бесконечно длинны – как мотаемые сроки – серые макароны, которые с энтузиазмом заталкивает себе в рот братан, явно попробовавший неволи («Макароны по-флотски»).
Особое место в этом «съестном» ряду занимают любаровские натюрморты. Если и есть повод отметить их «голландскость», то отнюдь не традицию снейдеровского роскошества, а кальвинистски аскетичную простоту. Каждый натюрморт Любарова представляет, как бы сказали нынешние диетологи, «монопродукт» – из тех, чья красота большинством из нас не воспринимается, замылился глаз. Ну что такого? – Всё это растет на каждом дачном участке: лук, чеснок, капуста, перцы, кабачки. Чуть побогаче выглядят наваленные горкой ягоды-фрукты: клубника, вишня, яблоки-груши.
Что может быть проще! Но все эти дары перемиловского огорода, поджидающие своих едоков, заряжены внутренним темпераментом, и каждый – со своей интонацией – беседуют со зрителем. Нахально и ехидно – поросший колючими зелеными отростками прошлогодный чеснок. Кокетливо, подобно перезрелой красотке, – клубника. Меланхолично, с ноткой ностальгии – золотистые перцы. Вальяжно показывает себя, расталкивая «односельчан», розовый лук. И, не слишком сообразуясь с пространством холста, расправляет свои кружевные оборки купчиха-капуста: куда вы денетесь без меня, в тощие-то годы. – И действительно: куда?..
В любаровской картине мира еда выступает необходимым условием жизни, наипозитивнейшим ее качеством. Недаром лица всех его едоков отмечены особого рода «сдержанным сиянием» – как у Стивы Облонского в предвкушении обеда. Художественный язык Владимира Любарова отражает всю полноту переживания – физиологического, эмоционального, эстетического, – которому отдаются его персонажи, когда едят. И еда – даже по-будничному бесхитростная и незатейливая, как и весь быт любаровских героев, – дает им ощущение маленькой внутренней свободы.
По-прежнему ли выпивают едоки из любаровской «Страны Перемилово»? – А как же. Но нынешние любаровские герои на то и едоки, чтобы выпивать культурно, по-людски, под закусочку и с беседой. Правда, оздоровительный период все же не прошел для перемиловцев даром – и со всей очевидностью многие из них перешли на менее забористые напитки: в серии есть даже такая «концептуальная» картинка – «Перешли на пиво». Конечно, не всем из любаровских героев этот переход дается легко. Да и не умеют люди, живущие на российских просторах, преодолевать трудности на трезвую голову. Недаром еще Иосиф Бродский отмечал, что пьянство в российской глубинке каким-то парадоксальным образом помогает сохранять душу.
На фоне нарастающего шквала кулинарных телепередач, кулинарного бума в российском книгоиздании, модного тяготения наших «продвинутых» сограждан к кухне фьюжн и ко всему гастрономически-экзотическому, художник Любаров, отнюдь не гурман, а приверженец привычной домашней кухни, в процессе создания новой серии сделал удивившее его самого открытие: оказывается, вовсе не обязательно главный слоган наших дней – «Жизнь удалась!» – писать черной икрой по красной. Эти слова с той же убедительностью можно выписать всем тем, что сегодня есть у тебя на столе: например, красными солеными помидорчиками по гречневой каше. Или чесночком по черному хлебцу… Кому что нравится!
