"На снимках московского фотографа Александра Слюсарева зритель видит мир наиобыденнейших предметов, неприметных, тысячи раз виденных: посуда на подоконнике, кофейник на столе, угол дома с оборванным концом проволоки, отражающееся в лужице небо. В чем же тайна привлекательности этих снимков? Конечно, привлекательно техническое совершенство - нюансы и контрасты черного и белого, прорисовка нежнейших фактур, контраст линейной остроты и фактурной мягкости. Однако едва ли этим исчерпывается их загадочная значительность.

Ключ к смысловой сути этих снимков лежит, как мне кажется, в особенностях фотографической передачи времени, которое у Слюсарева дано в очень сложной и редкой форме единства монументального и моментального. Предметные ситуации, ракурсы здесь часто столь же моментальны, сколь и само время экспозиции - это всего лишь миг в потоке времени. Но композиции, построенные на уравновешенном сочетании горизонталей и вертикалей - монументальны как нечто вечное и неизменное. Контраст этих временных форм придает самым заурядным фрагментам нашего предметного мира значительность, к которой мы не привыкли. Да, мы видели все это тысячи раз, но никогда не видели этого так, никогда не видели в этом монументальность вечности, значимость эпоса. А ведь - это наш мир, мир, сопровождающий нас в ежедневной драме бытия, мир, который и нас видит в ракурсах, далеких от канонических. Этот предметный мир неожиданно интимен, демократичен, прост и фундаментален одновременно: без него нет подлинности нашей жизни, нет ее действительной непрерывности.

Фотографическое время вообще парадоксально сочетает далекие временные события. Снимок делается мгновенно, но рассматривать его можно бесконечно долго, отыскивая все новые и новые подробности, ускользнувшие от беглого взгляда. Старик смотрит на свое же собственное изображение, на котором запечатлена улыбка беззубого младенца. Прошлое на снимках несется рядом с настоящим и даже обгоняет его. История получает зримый образ. Когда снимки имеют ясный событийный сюжет - они становятся иллюстрацией и свидетельством. Когда такого ясно осознанного сюжета, события нет - они становятся свидетельством независимой судьбы предметного мира, той "второй природы" человека, которая живет, существует рядом с нами и имеет свою собственную жизнь как раз потому, что мы не склонны придавать ей особое значение. Эта жизнь предметного мира выступает как самостоятельная отчасти потому, что не включена, в отличие от обычных репортажных снимков, в какой-нибудь процесс деятельности. Выпадая из деятельности, но оставаясь во времени, она обретает собственную судьбу.

Однако эта-то судьба предмета напоминает нам и о человеческой судьбе, быть может, больше, чем даже случайный портрет или семейный снимок в альбоме. Так уж устроен человек, что, попадая в кадр, он невольно или вольно привносит в него особый смысл позированием. Инстинкт позирования перед фотоаппаратом далеко не примитивен - в нем выражается потребность в идеализации, внутреннее стремление преодолеть случайность временного потока, остановить его, дать ему фиксированный смысл - позу. Вещи не позируют, их статуарность оказывается "выше" различия между жестом естественным и жестом показным, живым движением и позой. Их статуарность обнажает сосуществование и ситуативность, которые в человеческих жестах очень часто скрыты их динамикой, а в человеческом взгляде - бездонностью прочитываемого в нем вопроса. Но, глядя на вещь, захваченную врасплох в ее бытовой ситуации, фотография невольно напоминает нам и о наших жестах, и о наших взглядах, обнаруживая и общность, и различие судеб человека и предмета. В снимках Слюсарева можно видеть расширение жанра натюрморта. Вещь в них, как и в натюрморте, оказывается символическим предметом. С тою, однако, разницей, что смысл этого символа остается неясен. И это не "забытый" смысл старинных натюрмортов, и не коммерческий смысл натюрмортов рекламных, а еще не открывшийся нам смысл реального жизненного окружения.

Неясность этого смысла нетрудно объяснить. Она - прямое следствие исторической динамики и функционализма нашего времени. Создавая вещи-орудия, вещи-функции, современное общество "упускает из виду" ту сторону бытия этих вещей, которая не лежит во времени их исторического появления и функционирования. Вот эту-то сторону "видит" объектив художника. Работы Слюсарева дали возможность особенно остро почувствовать эту сторону жизни предметного мира. Однако вещи, запечатленные фотокамерой, остаются "изображениями" предметных ситуаций, так и не открывая пути к проектному преобразованию предметной среды. Как будто именно вне функционального и проектного отношения вещи обретают свою символически и человечески содержательную жизнь. В чем же секрет этого парадокса? Я думаю, что секрет в символической не-выявленности значений предметных ситуаций, которые открываются фотографии, в их своего рода "безымянности" или "немоте".

Слюсарев любит снимать отражения в воде. Символический смысл этого приема очевиден: вода как средство отражения и удвоения видимого образа мира - метафора и самой фотографии, и вообще - искусства. Сама по себе вода в кадре - случайна. Но зеркальное отражение мира в ней отражает строгую симметрию мира и сознания. Судьба предметного мира, неотделимая от судьбы создающего ее и живущего в ней человека, может отразиться в случайном: в воде, бликах и тенях, в кофейнике, спичечном коробке, каплях на оконном стекле, во всем, на что упал внимательный взгляд художника с магической камерой в руках.

Александр Раппапорт. Время и предмет. "Советское фото", № 7, 1987 г