Начать повествование об особенностях этого нового художника стоит, пожалуй, с того, что он настойчиво не хочет иметь каких-либо технологических особенностей, выходящих за границы классического задания. Кажется, Филипп брезгует неотехнологиями, не хочет знать искуса фотографии и, может быть, вообще не взирал на соблазнительное зарево мониторов с их бесконечным выбором визионерских возможностей. Также я не могу себе даже помыслить продвинутую территорию проекта, с которой бы вдруг начал управляться Филипп Кондратенко. Но не оттого что ему не хватит умения выстроить медийную прохиндиаду, а потому, что он оперирует дистиллятами очевидных ценностей, которые не нуждаются в том, чтобы их трактовали. Вполне достаточно и понимания - молчаливого, зримого, очевидного до маниакальности.

Живописуя классические питерские красоты, художник предстает не соблазненным и не очарованным наблюдателем, присоединившимся к бесконечному континууму уже восхищенных, а неким "первозрителем", на мгновение выбросившим из своих самоуглубленных недр мышцу липкого зрения, как хамелеон - ловчий жгут языка.

Интересно отметить, что во всех его холстах, кажется, есть некая зримая единица рисунка-обводки, единица, которую, на первый взгляд, можно вычленить и отделить от живописного "мяса", но уже на второй - становится понятно, что она не является простым множителем всей живописной суммы хотя бы потому, что к пленэрам Кондратенко законы плоского алгебраического сложения неприменимы. Точный рисунок, доведенный до биологического узнавания, оказывается невычленимым из всей территории холста. Это очень важно отметить, так как логический парадокс равновесия, читаемый во всех работах художника, говорит на самом деле о затаенной мании крушения, эксцессе и надвигающемся припадке - ливня ли, грозы или окончания жизни. Будто бы наше зрение застигло нечто на крайней точке исхода, и любое смещение чревато утратой всего выстроенного ровного мира, который даден нам в столь щедром переизбытке.

Этот прекрасный, на мой взгляд, нервический статус быстро поспешающего ходока, вдруг приметившего Стрелку Васильевского острова из молчаливой самоуглубленности как неокультурный иероглиф - одномоментно зримый и говорящий, позволяет завоевать традиционному пейзажному планированию художника территорию отдельности, сделать его труды узнаваемыми и убедительными.

Среди самых существенных завоеваний в живописании петербургских видов, выраженных благодушными митьками с такой делириозной одержимостью, сделать что-то иное весьма трудно. Кажется, что весь материал - от наивного до изощренного уже поступил в топку и переплавлен. У Филиппа Кондратенко, вернее - у его живописи, есть удивительная особенность: он живописует не некие эпизоды, увиденные им, а идею связности, объединяющую то, что мы бессловесно зрим, в мир внятности и точности. Когда я увидел серию его петербургских пейзажей, меня не охватило чувство удивления или удовольствия, нет - я будто бы просто поймал свое собственное зрение, почувствовал его как эфемерную эстетическую плеву, объявшую незримый мир видимого, одновременно доступного и отвлеченного, такового, у которого нет никакой метафизической поверхности.

Николай Кононов