Памяти выдающегося исследователя Бородинского поля
Николая Ивановича Иванова

Письмо генерал-фельдмаршала светлейшего князя М.И. Голенищева-Кутузова
графу И.П. Кутайсову и другие реликвии 1812 года.

Портрет М.И. Кутузова в 1811 г. Гравюра Ф. Боллингера с оригинала К. Розенштеттера. Признается наиболее достоверным изображением полководца.

Публикуемое письмо генерал-фельдмаршала М.И. Голенищева-Кутузова принадлежит к числу значительных документов эпохи Отечественной войны 1812 года. За его небольшим, но выразительным текстом стоят судьбы людей, навсегда вошедших в историю России. Научная публикация письма великого полководца, дополненная его факсимильным изображением, осуществляется впервые.

Пожелтевший лист с кратким текстом и подписью «Вашего сиятельства вечно скорбный слуга князь Михайла Г–Кутузов» был выявлен еще в 2000 году в Отделе рукописей Российской Национальной Библиотеки в Санкт-Петербурге. Отдел рукописей тогда возглавляла ныне покойная Людмила Игоревна Бучина, замечательный специалист по эпохе 1812 года. Людмиле Игоревне принадлежит заслуга в обогащении источниковой базы по истории Отечественной войны 1812 года публикациями дневников и мемуаров ее участников (в сотрудничестве с известным источниковедом, специалистом по мемуаристике 1812 года профессором А.Г. Тартаковским^[1]). Без любезного содействия покойной Людмилы Игоревны вряд ли была возможна и настоящая публикация.

Обратимся к содержанию кутузовского письма. Письмо адресовано графу Ивану Павловичу Кутайсову, в нем генерал-фельдмаршал, главнокомандующий русскими армиями, сообщает графу о гибели в Бородинском сражении его сына, начальника артиллерии русской армии при Бородине, генерал-майора графа Александра Ивановича Кутайсова. Личность графа Александра Ивановича Кутайсова привлекает внимание своей особенной незаурядностью среди русского генералитета той эпохи, весьма не бедного личными достоинствами и талантами.

Накануне Бородинского сражения начальник артиллерии соединенных Первой и Второй Западных армий, генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов написал для своих подчиненных, артиллеристов, своего рода инструкцию к действиям в предстоящем бою, простые слова из которой «...артиллерия жертвует собой...» стали знаменитыми. В немногих словах отразились высокое осознание воинского долга, особый настрой армии 1812 года и, конечно, самого генерала. В день великого сражения 26 августа Кутайсову было суждено самому совершить тот подвиг самопожертвования, к которому он призывал своих подчиненных.

Около 10 часов утра, когда шел шестой час чудовищного побоища, французы неистово атаковали «центральный редут» (традиционно называемый русскими историками «батарея Раевского»^[2]) на укрепленном Красном холме Бородинского поля. 1-я пехотная дивизия генерала Морана^[3] преодолела последнюю полосу препятствий перед смертоносным укреплением – волчьими ямами. Ее головной 30-й линейный полк (около 2 тысяч человек пехоты – стрелки-вольтижеры, гренадеры и фузилеры) во главе с бригадным генералом Бонами^[4], ворвался в так называемый «манеж» – обширную полутеналь^[5], левофланговую батарею при редуте, занятую орудиями легкой артиллерийской № 47 роты капитана И. Жураковского^[6]. В жестокой схватке, штыками сокрушая все на своем пути, французы бросились дальше, на центр основной боевой линии русской войск за ручьем Прудки. Преждевременная утрата укрепления и разрыв основной линии обороны за ручьем могли стать переломным моментом в сражении, переломным – в пользу наполеоновской армии. Начальник артиллерии генерал-майор граф А.И. Кутайсов и начальник штаба Первой Западной армии А.П. Ермолов^[7] в это время оказались на линии ручья Прудки (позднее, с зимы 1812/1813 гг., за ручьем устоялось название Огник, поскольку здесь сжигались на огромных кострах останки тысяч павших в сражении). Кутайсов без промедления выдвинул против атакующего неприятеля три резервные конные артиллерийские роты, огнем их тридцати с лишним орудий отбросил неприятеля обратно на Красный холм, а сам повел часть 24-й пехотной дивизии (вероятно, Ширванский и Бутырский пехотные полки и часть егерей бригады полковника Вуича^[8]) в штыковую контратаку севернее кургана, отрезая от него и отбрасывая спешившие на помощь 30-му линейному другие французские полки. Это позволило генерал-майору А.П. Ермолову с батальоном Уфимского полка, майору Вольдемару фон Левенштерну^[9] с другим батальоном того же полка, генералам И.Ф. Паскевичу^[10] и И.В. Васильчикову^[11] с частями их 26-й и 12-й пехотных дивизий и с 18-м егерским полком контратаковать французов на самом редуте. Им удалось отбросить неприятеля далеко за Красный холм, к линии Семеновского ручья. 30-й линейный полк на «батарее Раевского» был окружен и частично уничтожен. Были захвачены неприятельские фаньоны^[12], в плен был взят генерал Бонами. Было восстановлено полностью положение на центральном редуте (он же – «батарея Раевского»), где действовавший именем начальника артиллерии графа А.И. Кутайсова, его старший адъютант И.В. Поздеев^[13] занялся приведением в порядок артиллерии, которая скоро «восстановила свое действие»^[14].

Портрет графа А.И. Кутайсова. С посмертного портрета английского художника Дж. Доу на основе прижизненного миниатюрного портрета. 1820-е гг.

Одно из ранних, довольно точных описаний боя за «батарею Раевского, в котором погиб граф А.И. Кутайсов, мало известно, оно помещено в издании, которым незаслуженно пренебрегают. «Русские егери 12-й и 26-й дивизий упорно защищали кустарник при впадении ручья Семеновского в Колочу, но наконец были вытеснены из него войсками вице-короля Италийского, которые вышли на равнину и явились прямо перед большим русским люнетом. 26-я дивизия генерал-майора Паскевича более получаса удерживала неприятеля, но, наконец, должна была уступить превосходству числа, и генерал Бонами с 30-м линейным полком, под градом русских картечь, ворвался в люнет. Генерал-майоры Ермолов и граф Кутайсов, видя, что этот успех может дать неприятелю возможность прорвать центр армии, решились непременно отвратить угрожавшую опасность: с третьим батальоном Уфимского полка они бросились на потерянное укрепление, с мужеством достойным важности этого случая. В то же время генерал-адъютант Васильчиков, с частью 12-й пехотной дивизии, атаковал неприятеля с правого, 19-й и 40-й егерские полки с левого фланга, а генерал-майор Паскевич, с остальными полками своей дивизии, с тылу: люнет в одно мгновение был взят обратно, и генерал Бонами, покрытый ранами, захвачен в плен. Отступавший неприятель, по распоряжению генерала Барклая де Толли^[15], был преследован двумя драгунскими полками, которые произвели беспорядок даже в подоспевших на помощь неприятельских резервах. При атаке люнета, французы претерпели ужасное поражение; вся площадка перед укреплением была устлана их трупами. С русской стороны пал здесь юный герой, граф Кутайсов»^[16].

Эти же события один из их участников генерал И.Ф. Паскевич описывает с существенным уточнением. Французы ворвались не в основную часть укрепления, собственно редут (или люнет), а в пространство за пристроенной с левого фланга к люнету батареей. «Бывший в голове дивизии Морана 30-й линейный полк французов с генералом Бонами ворвался было в манеж. Вся дивизия его поддерживала. Но в это время под прикрытием приведенного графом Кутайсовым батальона Уфимского полка, построив вновь свою дивизию и взяв 18-й егерский полк, мы бросились на неприятеля.

Помню, что тогда бой на главной батарее представлял ужасное зрелище. Полки 19-й и 40-й егерские атаковали неприятеля с левого фланга. Генерал Васильчиков с несколькими полками 12-й дивизии напал на него с правого фланга. 30-й французский полк был почти истреблен. Генерал Бонами взят в плен. Остальная часть полка была опрокинута на дивизию Морана. Я взял остальные полки 12-й дивизии, пошел за люнет, с тем, чтобы отрезать французские войска, в нем находившиеся. Подкрепляемые кавалерийскими атаками, сильным наступательным движением наши привели в замешательство дивизию Морана. Отступление неприятеля на этом пункте едва не увлекло его войска, занявшие между тем деревню Семеновское. <…> Таким образом, в ? часа люнет был возвращен. Эта схватка была одна из самых ужаснейших и кровопролитных в продолжение всего Бородинского дела. Трупы неприятеля завалили люнет перед укреплением. С нашей стороны убит генерал Коновницын^[17], подо мной лошадь убита…»^[18]

Несколько по-иному, естественно, выглядит этот эпизод у начальника И.Ф. Паскевича, командира 7-го пехотного корпуса, архизнаменитого генерала Н.Н. Раевского: «После вторых выстрелов я услышал голос одного офицера, находившегося при мне на ординарцах и стоявшего от меня недалеко влево; он кричал: «Ваше превосходительство, спасайтесь!» Я оборотился и увидел шагах в пятнадцати от меня французских гренадеров, кои со штыками вперед вбегали в мой редут. С трудом пробрался я к левому моему крылу, стоявшему в овраге, где вскочил на лошадь, и, взъехав на противоположные высоты, увидел, как генералы Васильчиков и Паскевич, вследствие данных мною повелений, устремились на неприятеля в одно время, как генералы Ермолов и граф Кутайсов, прибывшие в сию минуту и принявшие начальство над батальонами 19-го егерского полка, ударили и совершенно разбили голову сей колонны, которая была уже в редуте. Атакованная вдруг с обоих флангов и прямо, французская колонна была опрокинута и преследуема до самого оврага, лесом покрытого и впереди линии находящегося. Таким образом, колонна сия понесла совершенное поражение и командующий ею генерал Бонами, покрытый ранами, взят был в плен. С нашей стороны граф Кутайсов убит…»^[19]

Фрагмент картины П. Хесса «Бородинское сражение» для Военной галереи Зимнего дворца. Слева вверху виден Красный холм, где находилась «батарея Раевского». На холме видны колонны русской пехоты, берущие эту важную позицию обратно у французов. Этот успех был обеспечен действиями графа А.И. Кутайсова, погибшего во главе контратакующих войск северо-западнее «батареи Раевского».

А вот свидетельство простого артиллерийского офицера, чьи мемуары стали основой для описания в романе «Война и мир» переживаний Пьера Безухова, оказавшегося на «батарее Раевского». Подпоручик 12-й легкой артиллерийской роты Николай Митаревский вспоминает: «…все наше внимание обращено было на колонны, по которым тотчас же началась жесточайшая пальба. Стреляли мы, стреляли батареи левее нас, стреляли из люнета^[20] и из-за люнета. Ружейных выстрелов не было уже слышно, их заглушала канонада. Неприятельские колонны шли без выстрела. Кажется, одни только наполеоновские войска и могли наступать таким образом. Зато сколько их и легло на этом пути! По мере приближения к люнету в колоннах начало темнеть и потом все скрылось в дыму и пыли, так что, постреляв еще в колонны почти уже наугад, мы поворотили свои орудия против неприятельских. Как отступали французы от люнета – мы не видали, но конечно не так уже стройно, как наступали. Вскоре стало известно, что неприятель был на люнете, что его оттуда прогнали, и даже прошел слух, что захватили Мюрата^[21] или какого-то генерала. Это был момент, когда несколько наших генералов бросились отбивать люнет. С ними бросился и наш начальник артиллерии, незабвенный граф Кутайсов, молодой, прекрасный, благородный. Он пал в общей свалке. Мы очень о нем жалели, потому что все его любили, и он любил нас не менее»^[22].

Сохранились и воспоминания французов об этом бое. Шарль Франсуа в сражении при Бородино был капитаном того 30-го линейного полка, что лихо ворвался в «манеж» Большого редута и столь дорого заплатил за свою доблесть. «Наш полк получает приказ идти вперед. Мы достигаем гребня оврага и уже находимся на расстоянии половины ружейного выстрела от русской батареи. Она осыпает нас картечью, ей помогают несколько прикрывающих ее батарей, но мы не останавливаемся. Я, несмотря на раненую ногу, скачу, как и мои стрелки, перескакивая через ядра, которые катятся среди наших рядов. Целые ряды, полувзводы падают от неприятельского огня, оставляя пустые пространства. Стоящий во главе 30-го [полка] генерал Бонами приказывает нам остановиться и под пулями выстраивает нас, а затем мы снова идем. Русская линия хочет нас остановить; в 30 шагах от нее мы открываем огонь и проходим. Мы бросаемся к редуту, взбираемся туда через амбразуры, я вхожу туда в ту самую минуту, как только что выстрелили из одного орудия. Русские артиллеристы бьют нас банниками, рычагами. Мы вступаем с ними врукопашную и наталкиваемся на страшных противников. Много французов вперемежку с русскими падает в волчьи ямы. Я защищаюсь от артиллеристов саблей и убиваю нескольких из них. Солдаты были до того разгорячены, что перешли редут шагов на 50. Но другие полки, имевшие свои схватки с русскими, не последовали за нами, и нам помогает только один батальон 13-го легкого. Мы вынуждены отступить и пройти через редут, через русскую линию, успевшую оправиться, и через волчьи ямы. Полк наш разгромлен. Мы снова строимся позади редута, все под пулями неприятеля, и пытаемся сделать вторую атаку, но без поддержки нас слишком мало, чтобы иметь успех. Мы отступаем, имея 11 офицеров и 257 солдат – остальные убиты или ранены. Храбрый генерал Бонами, все время сражавшийся во главе полка, остался в редуте: он получил 15 ран и взят русскими в плен. Я участвовал не в одной кампании, но никогда еще не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские. Вид мой был ужасен: пуля сорвала с меня кивер, полы моего платья остались в руках русских солдат во время моей рукопашной схватки с ними, повсюду у меня были ссадины, а рана моей левой ноги причиняла мне сильные страдания. После нескольких минут отдыха на площадке, где мы снова выстраиваемся, я ослабел от потери крови и падаю без сознания. Мои стрелки приводят меня в чувство и относят в госпиталь, где в то время перевязывали раненного в подбородок генерала Морана»^[23].

И еще свидетельство офицера итальянской гвардии Чезаре Ложье, бывшего очевидцем боя за «Большой редут». «Несчастный 30-й полк не мог удержаться на занятой позиции. Русские, окрыленные успехом, стараются выгнать нас с высот и атакуют правый фланг дивизии Морана… 30-й полк действительно был буквально расстрелян. Оторванные части тел летали в воздухе, и солдаты умирали с криками «Да здравствует император!» Русская дивизия Паскевича, защищавшая редут, должна была, однако, уступить. Только несколько человек 30-го полка проникли туда вместе со своим генералом… В этом именно деле убит был наповал русский генерал Кутайсов, смело ведший в огонь своих кавалеристов (Кутайсов вел пехоту, а кавалерия, драгуны Иркутского и Сибирского полков, пошли в атаку позже и южнее, левее «батареи Раевского» – П. Г.)»^[24].

И, наконец, свидетельствует сам командующий 4-м армейским корпусом вице-король Италии Эжен (Евгений) Богарне^[25], которому в сражении были подчинены и 1-я пехотная дивизия Морана из корпуса маршала Даву^[26], и входивший в ее состав 30-й линейный полк. Богарне пишет в своем рапорте «императору французов», своему отчиму: «<…>я во главе дивизии Морана попытался атаковать большой редут, который занимал центр неприятельской позиции. Дивизия развернула первую линию, а во второй построилась батальонами. Несмотря на 80 орудий и жестокий ружейный огонь эта бравая дивизия вышла из оврагов и в полном порядке выдвинулась на открытое пространство. 30-й линейный полк поднялся на насыпь и проник на редут; но его не могли там поддержать. Генерал Бонами, который шел во главе полка, был ранен и взят в плен на редуте. В то время, когда мы старались закрепиться на открытом пространстве, пять линий русской пехоты выдвинулись, чтобы его отбить, и обрушились на правый фланг (не только на «правый» – П. Г.) генерала Морана. …Руза, 10 сентября 1812. Подписано: Евгений Наполеон»^[27].

Фрагмент плана Бородинского сражения, на котором показано движение возглавляемых графом А.И. Кутайсовым войск северно-западнее «батареи Раевского» – в направлении на запад и юго-запад (север – в правом верхнем углу фрагмента). Контуры «батарея Раевского» показаны вполне удовлетворительно. Ее южная часть – тот «манеж», полутеналь, куда ворвались солдаты во главе с генералом О.Бонами. Центральная часть укрепления в виде редута не была захвачена в этой атаке.

Мы публикуем старый план Бородинского сражения, восходящий ко времени, когда еще были живы и служили участники Бородинского сражения, свидетели подвига генерала Кутайсова^[28]. Ныне этот ценный документ по истории Бородинского сражения также впервые вводится в научный оборот (см. Документ 2). Только на нем показана контратака А.И. Кутайсова, обеспечившая успех действиям Ермолова, Левенштерна, Паскевича и Васильчикова. План изучался автором настоящей публикации вместе Николаем Ивановичем Ивановым^[29], который посвятил немало времени поискам места гибели начальника русской артиллерии. Оказалось, что забытый доныне план «Военно-энциклопедического лексикона» уникален единственной деталью. И эта деталь связана с действиями Кутайсова при Бородине. В целом план повторяет известный план 1814 года, так называемый «план Толя», связанный с именем генерал-квартирмейстера Первой Западной армии К.И. Толя^[30]. План очень интересен точными показаниями конкретных полевых укреплений с обоих сторон на уровне позиции русского правого фланга и центра. Как и на «плане Толя» совершенно не верна топография на левом фланге русских. Расположение войск на плане Военно-энциклопедического лексикона показано приблизительно на окончание сражения за исключением крайнего правого фланга, где показана атака 1-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта И.Ф. Уварова и казачьего корпуса М.И. Платова. Добавлено изображение атакующих русских войск на позиции северо-западнее и западнее «батареи Раевского». Это изображение единственно, оно не повторено в иных картографических опусах. Здесь, безусловно, показана контратака, возглавляемая и направляемая генералом Кутайсовым. Его контратака имеет два связанных единством цели направления: 1-е на запад, вдоль течению Колочи, чтобы задержать движение французских резервов к «батарее Раевского»; 2-е на юго-запад, где часть французов была отброшена на полосу волчьих ям перед «батареей Раевского».

Кутайсов был единственным из генералов, кто полностью оценил ситуацию, когда французы оказались на «батарее Раевского». Он не бросился со всеми прочими командирами в контратаку на «батарею», непосредственно на Красный холм, не стал обходить с флангов противника на Красном холме. Кутайсов видел, что к «батарее Раевского спешат новые колонны французов, в основном от речки Колочи. И эти колонны, если им не воспрепятствовать, ударят по контратакующей русской пехоте во фланг, все усилия Ермолова и других командиров тогда будут тщетны. Поэтому Кутайсов повел бывшие под рукой отдельные полки 24-й дивизии на эти колонны, останавливая их и частью отрезая от Красного холма, частью опрокидывая под ноги бегущих с Красного холма оставшихся в живых солдат бригады Бонами. То, что показано на плане Военно-энциклопедического лексикона, полностью согласуется со словами А.П. Ермолова, которому позднее были приписаны с его же слов исключительные заслуги в отвоевании «батареи Раевского»: «Граф Кутайсов, бывший со мною вместе, подходя к батарее, отделился вправо (курсив мой – П. Г.), где, встретивши часть нашей пехоты, повел ее на неприятеля; но пехота сия была обращена назад, а он не возвращался!.. Вскоре прибежала лошадь его, и окровавленное седло давало подозрение о его смерти. Могло оставаться горестное утешение, что он ранен и в руках неприятеля»^[31].

О том, как погиб генерал Кутайсов, нет точного известия. Последний раз его видели во главе войск, шедших по его приказу во встречный рукопашный бой. Сам герой не вернулся, вернулся его конь. Чепрак был залит кровью и мозгом, поэтому можно предположить, что Кутайсов был убит рикошетом ядра или осколком гранаты. Он мужественно принял смерть воина всего за четыре дня до своего двадцативосьмилетия. Сохранились лишь косвенные свидетельства гибели А.И. Кутайсова. Один из его адъютантов, прапорщик гвардейской артиллерии Н.А. Дивов пишет: «Начальник артиллерии^[32], заметив, что рота полковника Веселитского недостаточно сберегает заряды, отправил меня для передачи этого замечания, и в самое то время когда я, подъехав к полковнику Веселитскому^[33], передал ему несколько слов, он был смертельно ранен. Многие старшие офицеры этой роты были уже перебиты, и подпоручик Я.И. Вальц^[34] принял командование. Возвратившись на то место, где я оставил графа А.И. Кутайсова, я не нашел его уже там. Все усилия мои вместе с полковником Сеславиным^[35] отыскать начальника артиллерии остались тщетными. Вскоре потом увидали бурого боевого коня стоящего неподвижным, не в дальнем расстоянии от батареи, где мы находились. Мы вместе с полковником Сеславиным подошли к лошади и увидали, что она была облита кровью и обрызгана мозгом, что убедило нас в невозвратной потере для всей Российской артиллерии достойнейшего ее начальника»^[36].

Небезынтересно и еще одно свидетельство. «… 27-го числа^[37] раненый офицер доставил в дежурство Георгиевский крест, который, по словам его, был снят с убитого генерала^[38]. Крест сей признали за принадлежавший Кутайсову. <…>»^[39]

О гибели Кутайсова в Петербурге узнали не сразу. О том, как пришла в столицу весть о Бородинском сражении имеется запись в дневнике офицера Свиты Его Величества по квартирмейстерской части (позднее Главный штаб) Н.Д. Дурново^[40], который был в столице вместе с начальником Свиты генерал-адъютантом князем Петром Михайловичем Волконским, сопровождавшим императора Александра I. Вот эти строки. «Август…30. Так как сегодня тезоименитство императора Александра, я отправился на Каменный остров. Курьер привез известия из нашей Главной армии о генеральном сражении, которое было дано 26 числа сего месяца при деревне Бородино. Утверждают, что неприятель был разбит по всем статьям, но, несмотря на победу, мы должны были отступить на следующий день. Это вызывает сомнения. Мы потеряли невероятное количество людей. Вся гвардия была введена в бой. Генералы князь Багратион^[41], князь Горчаков, Тучков, Кретов, граф Воронцов, два брата Бахметевы^[42] были ранены. Граф Кутайсов пропал. Полагают, что он взят в плен. Один из братьев Тучковых^[43] был убит…»^[44].

Очевидно, невнятное сообщение о судьбе начальника артиллерии (как сказано у Дурново: «Граф Кутайсов пропал. Полагают, что он взят в плен») и было причиной обращения старого графа И.П. Кутайсова к главнокомандующему армиями с вопросом о судьбе сына. Это письмо неизвестно, но о нем говорит в своем ответном послании Кутузов. Задержка с ответом, о которой пишет Кутузов, была не велика. Письмо Кутузова датировано 24 сентября. Всего лишь тремя днями ранее был полностью завершен длившийся почти три недели марш-маневр от Москвы и Боровского перевоза к Тарутинскому лагерю, где основные силы русской армии собрались к 22 сентября (старого стиля). Это сложное, сопряженное с арьергардными боями, но блистательное произведенное движение армии Кутузова, по сути, решило судьбу кампании 1812 года. Начальник аналитического отдела русской разведки полковник П.А. Чуйкевич^[45] писал, когда еще не окончилась война: «Во всей истории я не вижу ничего смелее, искуснее и полезнее марша, совершенного нашей армией в виду торжествующего неприятеля, какой мы начали делать 5 сентября с Рязанской дороги на Калужскую»^[46]. Между датой окончания маневра и датой письма М.И. Кутузова графу И.П. Кутайсову интервал весьма незначителен. Интервал тем более незначителен, если принять во внимание огромную занятость Кутузова, колоссальную нагрузку, которая была на нем – управление боевыми силами не только под Москвой, но и координация действий всех вооруженных сил на всех театрах военных действий; вопросы пополнения и переформирования армейских частей; вопросы снабжения армии с перспективой дальнейших военных действий; военно-политическая ситуация после входа в Москву Великой армии Наполеона и московского пожара, фактическое управление территориями, где находилась армия. Забот у 65-тилетнего главнокомандующего было немало. Любые упреки в адрес Кутузова, обвинения в бездействии, которые сохранились и по сие время, не только не обоснованы. Они противоречат элементарным знаниям о ситуации под Москвой в сентябре-октябре 1812 года. По сути, Кутузов ответил старшему графу Кутайсову, как только представилась первая возможность.

Необходимо вспомнить и то, что Кутузов и старший Кутайсов были хорошо знакомы. Если за старшим Кутайсовым сохраняется прочная репутация фаворита императора Павла I, то забывается, что и Кутузов был одним из немногих деятелей павловского царствования, сохранивших доверие императора вплоть до его гибели^[47]. Кутузов был в числе немногих за ужином Павла I в Михайловском замке вечером, всего за несколько часов до его убийства. Доверие императора Павла I к Кутузову, выдающемуся военному, дипломату, администратору и гибкому царедворцу, перешло поначалу и к императору Александру I, который назначил именно Кутузова Санкт-Петербургским военным губернатором на место отправленного в бессрочную отставку и под фактический пожизненный домашний арест главу заговорщиков 11 марта графа П.А. фон дер Палена^[48].

Портрет графа И.П. Кутайсова. С портрета неизвестного художника, ок. 1800 г.

Граф Иван Павлович Кутайсов (1759–1834) был человеком необычной судьбы. Он турок, предположительно родом из города Кутахья («Кутай»)^[49], по другой версии уроженец Кутаиса^[50], вероятно, сын турецкого офицера. Был взят в плен 16 сентября 1770 г. при кровопролитном штурме Бендер^[51] войсками генерал-аншефа графа П.И. Панина^[52] 11-летний сирота-турчонок был привезен им в Петербург и подарен императрице Екатерине II, которая в свою очередь передарила его Великому князю Павлу Петровичу. Турчонок был крещен, определен в обучение парикмахерскому искусству, послан в Берлин и в Париж, где приобрел навыки мастера. По возвращении исполнял обязанности камердинера Павла Петровича. Стал любимцем Великого князя. По восшествии на престол Павла I камердинер И.П. Кутайсов совершает головокружительную карьеру. Ноябрь 1796 г. – гардеробмейстр императора; декабрь 1798 г. – егермейстер (охотничий) Императорского двора; орден Св. Анны I cтепени; февраль 1799 г. – барон Российской империи; май 1799 г. – граф Российской империи; орден Св. Великого князя Александра Невского; январь 1800 г. – обер-шталмейстер (старший конюший) Императорского двора; декабрь 1800 г. – орден Св. Андрея Первозванного. После убийства Павла I – 16 марта 1801 года последовала отставка. Граф И.П. Кутайсов переселился в Москву, вскоре основным местом его пребывания стало подмосковное село Рождествено. Скончался бывший фаворит Павла I 9 января 1834 года в Москве или в селе Рождествено, где и был погребен в сооруженной им церкви Рождества.

К графу Кутайсову-старшему неприменимо шаблонное определение «всесильный фаворит». Он имел все возможности злоупотреблять полученными привилегиями. Казалось, так и было. Из оставивших воспоминания современников почти каждый пользуется возможностью сказать что-либо неблагоприятное о Кутайсове, турке, брадобрее, возвышенном в графы. Кутайсов-старший стал «героем» ряда анекдотов, получивших значительное распространение, благодаря «участию» в них А.В. Суворова^[53], но имеющих сомнительную достоверность^[54]. Добавим, что Кутайсов-старший – еще и персонаж известной «антикрепостнической» оперетты композитора Н.М. Стрельникова^[55] «Холопка» и снятого по ней кинофильма «Крепостная актриса», где также обыгрывается незамысловатое прошлое самодура барина-крепостника.

Словом, отцу бородинского героя очень не повезло как во мнениях современников, так и у потомков. Но, несмотря на множественность негативных свидетельств о Кутайсове-старшем, с окончательными выводами о нем, как и обо всем Павловском царствовании, спешить за старыми штампованными суждениями не следует. Стоит прислушаться к мнению автора одной из первых работ, стремящихся к объективным, обоснованным оценкам краткой павловской эпохи Н.Я. Эйдельмана^[56]. Он давно обратил внимание на то, что «из десятков мемуарных свидетельств <…> только два <…> принадлежит непосредственным участникам переворота»^[57]. Он же, Н.Я. Эйдельман, не случайно иронизировал по поводу упорной приверженности к устоявшимся, несмотря даже на заведую сомнительность представлением: «Русская история должна<...> притворяться, что не знает ничего, кроме того, что сообщают о ней учебники»^[58]. Мнение Н.Я. Эдельмана относительно графа Кутайсова-старшего было немногим лучше, чем у его хулителей, специально личностью фаворита историк-писатель не занимался. Но он точно отметил те скромные качества царского любимца, которые были уважаемы некоторыми свидетелями эпохи, свидетелями «неучтенными» ее критиками, в частности, такими, как М.И. Кутузов. Н.Я. Эйдельман: «…вчерашний брадобрей олицетворял для Павла идеальное послушание, исполнение, дружбу и, стало быть, пользовался максимальным доверием»^[59].

Среди мемуаристов той эпохи есть один, к мнению которого стоит особенно прислушаться. Это соратник графа Кутайсова-младшего, двоюродный брат императора Александра I, генерал принц Евгений Вюртембергский^[60]. В Россию он прибыл в начале 1801 года, и перед тем, как он был представлен Павлу I, его, юного принца, посетил царский фаворит. «…Мне донесли о приезде графа Кутайсова. Этот господин, в красном мундире Мальтийскаго ордена^[61], с белоснежным хохлом, как у попугая, был первым любимцем Государя. Турок по происхождению, в малолетстве попавшийся в плен, он вырос на глазах Императора в числе низшей придворной прислуги и был возведен в камердинеры, потом в обер-гофмейстеры. В России его ненавидели, но понапрасну, так как ничем не доказано, чтоб он сделал какое-либо зло. Он показался мне добродушным»^[62]. Мнение принца Евгения заслуживает внимания, тем более, что это мнение весьма почтенного мемуариста, чьи воспоминания о кампании 1812 года известны как принадлежащие перу одного из наиболее ответственных перед темой авторов^[63].

Итак, адресат письма Михаила Иллларионовича Кутузова, граф Иван Павлович Кутайсов – человек, которого он, Кутузов, хорошо знал и вместе с которым разделял особое доверие императора Павла I, чей герой-сын когда-то начинал службу у него, Кутузова, адъютантом. В напряженные дни, когда неприятель был в Москве, среди множества тревог и забот, великий полководец нашел для отца павшего героя слова, в красоте которых отразилось искреннее чувство утраты и сочувствия родительскому горю. Он, Кутузов, «…не смел приняться за перо, дабы не быть первым горестным вестником родительскому вашему сердцу. Есть ли общее участие, приемлемое всею армиею в значительной потере сделанной ею на поле чести достойного сына вашего может усладить хотя несколько живую скорбь вашу…»

Гибель графа Александра Ивановича Кутайсова была, действительно, невосполнимой утратой для армии, для всей России. Кутайсова оплакивали все, кто знал его или был наслышан о нем – от главнокомандующего до простых солдат, в сановном Санкт-Петербурге и в провинции. Младший сын павловского фаворита, герой Бородинского сражения, генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов с тех пор занял особое место в истории русской армии.

Он родился 30 августа 1784 г. в Санкт-Петербурге. Восьми лет был записан в гвардию, сначала в Лейб-гвардии Конный полк, затем переведен в Преображенский полк. В 1796 г. выпущен в армию капитаном Великолуцкого пехотного полка и определен адъютантом к генералу М.И. Голенищеву-Кутузову. Как ни странно, сын царского фаворита проходил службу без каких-либо видимых привилегий. В 1798 г. он – провиантмейстер. В 1799 г. по собственному желанию был переведен в артиллерию, определен адъютантом к графу А.А. Аракчееву^[64]. Тогда же произведен в полковники. В 1805 г. – генерал-майор артиллерии. Впервые на войне – в зимней кампании 1806–1807 гг. против французов в Восточной Пруссии. В битве при Прейсиш-Эйлау (точнее, Пройсиш-Ойлау) 27 января 1807 г. двадцатидвухлетний генерал проявил талант выдающегося военачальника. Предугадав скрытое движение неприятеля, Кутайсов заблаговременно перебросил на это направление три батареи (36 орудий), мужественно и умело руководил их действием и массированным огнем отбил внезапную атаку корпуса маршала Даву. Был награжден орденом Св. Георгия сразу 3-й степени, минуя низшую 4-ю степень (подобно А.В. Суворову). Юный граф Кутайсов завоевал исключительный авторитет во всей армии^[65]. За последующие сражения получил орден Св. князя Владимира 3-й степени и золотую шпагу «за храбрость» с алмазами. Его талант военачальника был безоговорочно признан военными авторитетами, с ним связывали большие надежды, как с одним из крупнейших полководцев ближайшего будущего.

Молодой Кутайсов не почивал на лаврах, а занимался самообразованием, приобретал новые знания, за которыми поехал в Европу. В 1810–1811 годах он обучался в Вене и в Париже математике, архитектуре, фортификации, изучал организацию артиллерии французской и других европейских армий. Он в совершенстве знал несколько языков (немецкий, французский, английский, итальянский, арабский, турецкий). Перед началом кампании 1812 года он получил назначение на должность начальника артиллерии Первой Западной Армии под командованием М.И. Барклая де Толли. До Бородинского сражения отличился в крупном арьергардном бою под Островно и в кровопролитном сражении при Смоленске, где был ранен. По прибытии к войскам 18 августа 1812 года новый главнокомандующий князь М.И. Голенищев-Кутузов назначил молодого графа Кутайсова начальником всей артиллерии соединенных Первой и Второй Западных армий. Граф А.И. Кутайсов пал смертью храбрых в генеральном сражении 26-го августа при селе Бородине всего за четыре дня до двадцативосьмилетия.

А.И. Кутайсов пользовался прижизненной славой не только как необыкновенный военный талант. Он был любим всеми и везде, от простых солдат до завсегдатаев светских салонов. От походных биваков, от офицерских застолий до роскошных гостиных петербургского высшего света, до кабинетов министерств – нигде у него не было явных врагов или недоброжелателей. Кутайсов-младший обладал удивительным талантом располагать к себе всех и каждого. Поручик 33-й легкой артиллерийской роты Николай Любенков сохранил в своих воспоминаниях свидетельство о Кутайсове, которого в последний раз видел накануне Бородина. После осмотра позиции артиллеристов 17-й артиллерийской бригады, в которую входила рота Любенкова, «…соскочил он с лошади, сел на ковер и пил с нами чай из черного обгорелого чайника. «Я сегодня еще не обедал», – сказал он. Так дружески прощался с нами Кутайсов на закате прекрасной своей жизни; он объяснил нам значение следующего дня, вскочил на лошадь и помчался. Мы следили долго этого любимого нами человека, и кто знает, что в последний раз»^[66]. Это была светлая и ясная личность человека классической эпохи русской и европейской культуры, которая реализовалась в «золотом веке» А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, А.С. Грибоедова, Ф. Шиллера, И.В. Гете – неподражаемых художников слова. Таланты Кутайсова-младшего были разнообразны: он превосходно владел пером, писал стихи, переводил поэзию с нескольких языков (вечером накануне последнего сражения в его руках видели томик Оссиана^[67]), любил музыку и владел скрипкой, увлекался живописью, был известен как незаурядный карикатурист. О готовности Кутайсова-младшего помочь любому достойному человеку свидетельствует его письмо, сохраненное в давно забытой публикации П.И. Бартенева^[68]. Это письмо А.И. Кутайсова генерал-майору К.Ф. Левенштерну^[69], начальнику артиллерии Второй Западной армии князя П.И. Багратиона. Из содержания письма видно, что написано оно перед началом кампании 1812 г., скорее всего не ранее мая. Этим письмом Кутайсов не без изящества, хотя и не без длиннот, составляет протекцию молодому и, очевидно, способному офицеру. Вкратце суть письма такова: «Если вы, генерал Левенштерн, не возьмете к себе Фадеева старшим адъютантом, то это сделаю я. Не задерживайте и предоставьте моему протеже те льготы, о которых я вам сообщаю». О том, что у самого Кутайсова был старшим адъютантом весьма достойный офицер – поручик Поздеев – уже отмечено выше. Это одно из немногих сохранившихся писем Кутайсова – свидетельство той щедрой заботы о людях, которой был известен молодой генерал. Первая, бартеневская, публикация кутайсовского письма прошла незамеченной. Письмо было опубликовано в составе корпуса из нескольких писем, адресованных генералу К.И. Левенштерну видными деятелями первых десятилетий XIX века – графа Аракчеева, барона Меллер-Закомельского^[70], адмирала Грейга^[71], Вел. князя Михаила Павловича. Этот довольно пестрый эпистолярный набор, находился в собрании В.В. Корвин-Круковского^[72], и от него поступил к П.И. Бартеневу в «Русский архив». Публикация такого произвольного подбора документов не способствовала их известности, все они до сих пор не использованы исследователями. Ныне строки, принадлежащие перу А.И. Кутайсова, впервые вводятся в научный оборот^[73] (см. Документ 3).

Графу А.И. Кутайсову посвящена строфа (двадцать восьмая) знаменитой оды Василия Андреевича Жуковского «Певец во стане русских воинов», созданной в сентябре – октябре 1812 года в укрепленном лагере в Тарутино.

А двадцать девятая строфа? О ком написаны эти строки?

О ком это: «пойдет прекрасная в слезах искать, где пепел милой…»? Считается, что строфа посвящена генерал-майору Александру Алексеевичу Тучкову, который, как и А.И. Кутайсов буквально исчез по поле Бородина, возглавив контратаку своей бригады на центральную «флешь Багратиона»^[74] чуть ранее, чем погиб начальник русской артиллерии. Общеизвестно, что безутешная вдова А.А. Тучкова безуспешно искала «пепел милой» на Бородинском поле. Но, если принять датировку и указание на место написания оды самим В.А. Жуковским – «сентябрь–октябрь 1812 года. Тарутино», то с Маргаритой Михайловной Тучковой^[75] эта строфа никак не может быть соотнесена. М.М. Тучкова появляется на поле позже, когда французы уже отступили от Малоярославца, прошли, отступая, Можайск и Бородинское поле, покрытое тысячами тел павших воинов. Она появилась на поле с монахом Лужецкого монастыря в Можайске^[76], а в этот монастырь, занятый до этого войсками генерала Андоша Жюно^[77], монахи вернулись только в ноябре^[78]. Если 29-я строфа в оде В.А. Жуковского не позднейшего происхождения, если авторская датировка верна, то о ком это написано? В пользу того, что датировка оды верна, говорит отсутствие каких-либо намеков на события после оставления французами Москвы, даже на события начиная с боя 6 октября. В нем погиб генерал Багговут^[79], который показан в оде Жуковского среди живых командиров русской армии.

29-я строфа находится в оде среди напоминаний о павших в сражениях генералах, сразу после строфы, посвященной Кутайсову-младшему, и перед строфой, посвященной Багратиону. Скорее всего, и эта 29-я строфа тоже о Кутайсове, а «прекрасная в слезах» - его невеста, юная княжна Анастасия Борисовна Мещерская. О том, что молодой граф Кутайсов ушел на войну женихом, вероятно, знала вся армия. А история его невесты переносит нас на берега подмосковной реки Истры, где менее, чем в пятидесяти верстах от Москвы находится село Рождествено и бывшее имение графов Кутайсовых. На другом берегу Истры находится село Аносино, имение князей Мещерских. Его владелица, вдова, княгиня Евдокия Николаевна Мещерская (урожденная Тютчева, родственница великого поэта), была в добрососедских отношениях с графами Кутайсовыми. Мать молодого генерала, графиня Анна Петровна, была ее близким другом. Судьба единственной дочери владелицы села Аносино, княжны Анастасии, и генерала Кутайсова, по свидетельству современниц, была решена их матерями. Подруги решили соединить судьбы своих детей, что вполне в духе патриархальных подмосковных нравов тех времен.

Из воспоминаний Елизаветы Петровны Яньковой, родственницы князей Мещерских, владельцев села Аносино: «...неподалеку было имение Кутайсовых. Этот Кутайсов турецкого происхождения (уроженец города Кутаиса); он был взят в плен во время турецкой войны и понравился Великому Князю Павлу Петровичу, который его окрестил, к себе приблизил и при своем восшествии на Престол пожаловал графством и немалым имением. При первом взгляде на него было видно его происхождение; он был женат на Анне Петровне Резвой, очень доброй и почтенной женщине, которая умерла гораздо спустя после своего мужа, дожив до преклонных лет. Она была очень дружна с княгиней Мещерской, и они между собой положили, чтобы меньшой Кутайсов, Александр Иванович, женился на княжне Мещерской, когда ей исполнится шестнадцать или семнадцать лет. Но родители улаживали, а Господь решил иначе: 26 августа [1812 г.] граф Кутайсов, не имея еще и тридцати лет, но, будучи уже генералом, был убит под Бородином. Это очень поразило графиню и не менее опечалило и княгиню, которая желала этого брака; но, видно, не было суждено ему совершиться»^[80].

Неужели молодой генерал граф Кутайсов сам был столь же патриархален и позволял женить себя только из сыновьего послушания. Он был человеком сильной и гибкой воли, и вряд ли это сватовство могло состояться против его желания. Приведенное выше письмо Кутайсова генералу Левенштерну весьма показательно. Из него видно, что молодой граф Кутайсов был волевой личностью и умел «свою линию» проводить «в жизнь» без осложнения отношений с людьми. Но и его мать, и ее родня были люди «сильные», тоже отличалась незаурядными личными качествами.

Портрет графини А.П. Кутайсовой. С миниатюрного портрета неизвестного автора, ок. 1780 г.

Графиня Анна Петровна Кутайсова (176?–1848) происходила из купеческого сословия. Она – дочь «именитых граждан» Санкт-Петербурга Петра Терентьевича (1729–1779) и Анны Дмитриевны (+ 1801) Резвых, владельцев обширных рыбных промыслов на Неве и земель по невским берегам. Графиня А.П. Кутайсова была известна высокой образованностью, парадоксально сочетавшейся со старинного образца благочестием. Она прожила долгую жизнь, пережила супруга и обоих сыновей^[81], скончалась в подмосковном селе Рождествено и здесь была погребена рядом с супругом в сооруженной ими церкви^[82].

Стихи В.А. Жуковского дают возможность для предположения, что, скорее всего, намечался «брак по взаимности». Дальнейшая судьба невесты А.И. Кутайсова и его несостоявшейся тещи небезынтересны. Княгиня Мещерская «устроила судьбу» своей дочери, двумя годами спустя, выдав ее замуж за вполне достойного, солидного человека. Сама же княгиня основала в собственном имении монастырь, в котором со временем стала настоятельницей^[83]. Любопытно, что ее преемницей в этой должности стала собственная внучка, дочь Анастасии Борисовны Озеровой (в девичестве кн. Мещерской), бывшей невесты генерала А.И. Кутайсова, о которой, по вполне обоснованному предположению, идет речь в 29-й строфе оды В.А. Жуковского «Певец во стане русских воинов».

Останки графов И.П. и А.П. Кутайсовых. Черепа не обнаружены, поскольку могилы были разорены еще в довоенное время. Раскопки в церкви села Рождествено Истринского района Московской области. Лето 2001 г. Спекшиеся остатки шитья придворного мундира графа И.П. Кутайсова и остатки гроба. Раскопки в церкви села Рождествено Истринского района Московской области. Лето 2001 г.

С селом Рождествено, бывшим имением Кутайсовых неожиданно связалась современная судьба публикуемого письма М.И. Кутузова. Семь лет назад в этих местах неожиданно началась активная деятельность по мемориализации мест, связанных с именем А.И. Кутайсова. Само имение Кутайсовых, бывшее в их владении с 1810 г., находилось вблизи села Рождествено, соприкасалось с ним границами огромного парка. Большой усадебный дом Кутайсовых, благополучно пережив все злоключения, которые выпадали на долю подобных исторических памятников, сгорел по небрежности пользователей в начале 1950-х гг. На месте его руин отстроили неуклюжее, бесформенное здание, в нем разместили элитарный дом отдыха «Снегири» (станция Снегири находится в 2–3 километрах). Еще недавно недалеко от главного корпуса сохранялись остатки живописного грота начала XIX века, ныне он полностью разрушился, но сохранился замечательный пруд, существующий со времени начала формирования парка. Приход построенной графами Кутайсовами Рождественской церкви и администрация пансионата «Снегири», бывшей усадьбы Кутайсовых, начали довольно бурную деятельность по восстановлению исторической памяти в этих местах.

Памятник А.И. Кутайсову. Скульптор Д. Петров. Открыт 12 июня 2003 г. в селе Рождествено - бывшем имении рода Кутайсовых.

В ремонтируемой церкви были вполне профессионально произведены раскопки на месте изуродованных и разоренных могил, обнаруженные останки графов Ивана Павловича и Анны Петровны Кутайсовых были с почестями перезахоронены во вновь обустроенном склепе 9 сентября 2001 г. Отличился также пансионат «Снегири» и его директор М.А. Шмойлов. Молодому скульптору Денису Петрову был заказан памятник графу А.И. Кутайсова. Не прошло и двух лет, как выполненный в академических традициях памятник в виде бронзового бюста на стильном, ампирном пьедестале-колонне был водружен перед главным корпусом пансионата. Состоялось торжественное открытие памятника при значительном стечении местных жителей, обитателей пансионата и приглашенных гостей. При звуках артиллерийского салюта из исторических орудий 1812 года единственный памятник герою Бородинского сражения, начальнику русской артиллерии, генерал-майору графу Александру Ивановичу Кутайсову был открыт 12 июня 2003 г.^[84]

Еще раньше, когда в церкви села Рождествено начинались работы по раскопкам и перезахоронению останков графов И.П. и А.П. Кутайсовых, администрация через археологов обратилась к автору данной публикации с вопросом о том, нет ли каких-либо реликвий, связанных с этим семейством. В распоряжении автора уже около года было письмо М.И. Кутузова старшему графу Кутайсову о гибели его сына. Публикация этого документа предполагалась к 2002 году, к 190-летию Бородинского сражения. Но ситуация сложилась исключительная. Документ связывал судьбы героя Бородинского сражения и его родителей, чьи останки были только что выявлены и должны были с честью перезахоронены. Ничего лучшего «к случаю» невозможно было представить. Факсимиле письма было передано в распоряжение местной сельско-приходской газеты и напечатано вместе с его текстом. Причем архивный адрес был при публикации опущен, поскольку автор забыл предупредить о его необходимости издателей. Кроме того, в тексте кутузовского письма, в самой подписи фельдмаршала, вместо слов «вечно скорбный слуга» прошла ошибка – «вечно скорбным слугой»^[85].

К удивлению автора настоящей публикации через год этот искаженный текст письма появился в печати. Он был перепечатан в «научно-популярном издании» (так указано в выходных данных) в виде брошюры-монографии «Генерал Александр Кутайсов»^[86]. При этом никаких ссылок на первую публикацию не было. То ли в «научно-популярных изданиях» ссылки на источники и историографию давать ныне не обязательно, то ли уровень издания с первой публикацией показался автору брошюры мизерабельным и достойным пренебрежения – что стало причиной столь вольного использования документа с именами Кутайсовых и самого фельдмаршала российской армии М.И. Кутузова?… Сие осталось неизвестным. Но ясно, что для первой научной публикации, снабженной обстоятельным, как того требует столь важный документ великой эпохи 1812 года, документ, за которым стоят судьбы многих выдающихся людей российской истории, подобный повод существует уже давно.

М.И. Кутузов в 1812 году. Гравюра С. Карделли с оригинала А. Орловского. 1813 г.

Представляется необходимым закончить эту публикацию обращением к памяти великого полководца, победителя Наполеона в кампании 1812 года, фельдмаршала, светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Между событием, ставшим основным поводом к написанию этого письма – Бородинским сражением, в котором столь геройски отдал свою молодую жизнь граф А.И. Кутайсов, и временем написания фельдмаршалом письма прошел месяц. За этот месяц, от 24 августа (день предваряющего Бородино Шевардинского боя) по 24 сентября (день написания Кутузовым письма Кутайсову-отцу) на «театре военных действий» произошли события, которые изменили судьбу всей кампании 1812 года. Главным автором этого шедевра военного искусства был старый русский фельдмаршал. И публикацию связанных с ним документов истории 1812 года мы заканчиваем публикацией фотографий самой уникальной реликвии, о которой еще не сообщалось в специальных научных исторических изданиях^[87]. Это фотографии шпаги М.И. Кутузова, с которой он отбыл к армии из Санкт-Петербурга 11 августа 1812 года. Это обычная русская офицерская шпага образца 1798 г. На клинке шпаги с обеих сторон под эфесом выгравирована монограмма из литер М и К. Над ними выгравирована княжеская корона. Титул светлейшего князя Михаил Илларионович Кутузов получил 29 июля старого стиля 1812 года, за десять дней до назначения главнокомандующим всеми русскими армиями (8 августа). Кроме Кутузова, иных князей с инициалами М. и К., кому могла бы принадлежать шпага, ни в 1812 году, ни в ближайшие годы, не замечено. Вполне возможно, что короны над монограммами выгравированы незадолго до отъезда Кутузова из Петербурга к армии, а сама шпага и монограммы на ее клинке более раннего изготовления. С этой шпагой М.И. Кутузов был в сражении при Бородине, на военном совете в Филях^[88]. Эта шпага была при нем, когда он в деревне Леташевке принимал наполеоновского посланца генерала Лористона^[89]. С этой шпагой полководец, очевидно, прибыл в Вильно, перешел через Неман в пределы Польши и Пруссии и продолжал свой последний поход до самой кончины в Бунцлау 16 апреля 1813 года.

Какова же судьба шпаги Кутузова после его кончины? Она прослеживается в обратной последовательности. Шпага долгое время была за пределами России. Основное место пребывания реликвии за границей – Чехия. Здесь, в городке Теплице, находится замок, принадлежавший князю Эдмунду Клари-Альдрингену, за которого в 1841 году вышла замуж дочь графов Финкельмон Елизавета. Вспомним, что ее мать, внучка великого русского полководца, графиня Дарья Федоровна Финкельмон, урожденная графиня Тизенгаузен, была супругой австрийского посла в России графа Карла Людвига Финкельмона. С ним она уехала из России. Скончалась она и похоронена в Чехии, недалеко от Теплице. Графиня Дарья Федоровна Финкельмон была дочерью Елизаветы Михайловны Голенищевой-Кутузовой и графа Федора Ивановича Тизенгаузена.

Потомку древнего рода ливонских рыцарей, графу Федору Тизенгаузену, флигель-адъютанту императора Александра I, было всего 23 года в день Аустерлицкого сражения, когда он ценою своей жизни спас от смерти или плена своего тестя, генерала от инфантерии М.И. Голенищева-Кутузова. Кутузов был уже ранен, вокруг него начиналась паника, когда колонна французских гренадеров внезапно ударила во фланг русской пехоте. Юный граф Тизенгаузен поднял брошенное знамя и повел за собой горсть храбрецов в совершенно безнадежную, но спасительную для его тестя контратаку. Он погиб (взят в плен и вскоре скончался от ран), и его гибель стала прообразом той хрестоматийной сцены романа «Война и мир», где при Аустерлице князь Андрей Болконский со знаменем в руках ведет за собой солдат на глазах раненого Кутузова.

Вспомним, что дом Финкельмонов в Петербурге, их салон, где внучка Кутузова, дочь Тизенгаузена, Дарья Федоровна и ее супруг принимали цвет петербургского общества, был одним из тех домов Петербурга, где любил бывать А.С. Пушкин. Вспомним, что великого поэта связывали дружеские узы и с графами Финкельмон, и с любимой дочерью полководца Елизаветой Михайловной, которая во втором браке она была за генералом и дипломатом Н. Хитрово^[90]. Вполне возможно, что в доме Финкельмонов Пушкину доводилось держать в руках эту шпагу М.И. Кутузова, полководца, чью память он свято чтил, и которому посвятил знаменательные поэтические строки («Перед гробницею святой…»).

Шпага генерал-фельдмаршала Светлейшего князя М.И. Голенищева-Кутузова с его монограммой. Эта шпага была при полководце в походах и сражениях 1812–1813 гг. Частное собрание. Россия.

В конце прошлого столетия шпага полководца вернулась в Россию. Это произошло «по частной инициативе». Вполне естественно, что «частное лицо», которому сейчас принадлежит реликвия, пожелало остаться неизвестным, и автор публикации благодарен ему за возможность сфотографировать этот уникальный предмет и опубликовать фотографии.

Фрагмент клинка шпаги М.И. Кутузова с его монограммой. Частное собрание. Россия.

Эпоха Отечественной войны 1812 года оказалась той почвой, на которой возросла вся последующая великая культура России XIX века. Не удивительно, что и связи выдающихся людей этого, предыдущего и последующего времени возникают в связи с публикуемыми ныне документами с калейдоскопической быстротой, в изобилии и разнообразии. Невероятно широк круг лиц, возникающих в историческом поле публикуемых документов: бывший цирюльник, он же царский фаворит, купец-рыботорговец, холеные аристократы, императоры и великие князья, великие поэты, великие полководцы, генералы, простые, «обычные» офицеры – русские, французы и итальянцы; монахини, даже композитор-автор оперетт. От М.В. Ломоносова (в родстве с ним состоял генерал Н.Н. Раевский) до Софьи Ковалевской (ее отец хранил письмо А.И. Кутайсова) и Ф.М. Достоевского. Целью настоящей публикации было еще раз показать, что история – это жизнь, трагическая и исполненная неувядаемой красоты, подлинная картина которой предстает перед нами при последовательном и детальном изучении ее документальной основы.

К.и.н. Пантелеймон Николаевич Грюнберг, член Пушкинской комиссии ИМЛИ РАН.
Фоторепродукции и фото М.Б. Далибандо и Н.П. Грюнберга.
Октябрь–ноябрь 2007 г.

Документ №2

План Бородинского сражения из Военного энциклопедического лексикона, издаваемого обществом военных и литераторов. Часть вторая. СПб. 1838.

Документ №3