------------------------------------------------------------------ СОБРАНИЕ МАТЕРИАЛОВ ЕЖЕГОДНЫХ НАУЧНЫХ КОНФЕРЕНЦИЙ В Г. МАЛОЯРОСЛАВЦЕ. ------------------------------------------------------------------ 21 октября 2000 г. «Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции» О Г Л А В Л Е Н И Е Васильев А.А. Французский полковник Пенан – участник сражения при Малоярославце. Мищенко Т.К. Чичерин – участник военных действий под Малоярославцем: Из опыта работы с подлинным дневником А.В. Чичерина. Смирнов А.А. Герой Малоярославецкого сражения (Отец Василий Васильковский). Бессонов В.А. Чиновник по военнопленной части Н.Н. Михайлов. Попов А.И. «Иван Сусанин» 1812 года. Шведов С.В. О противоречиях русского менталитета в Отечественной войне 1812 года. Жарский А.П. «Буду служить, покуда не упаду». (О первом начальнике Михайловского артиллерийского училища). Михайлов А.В., Птицын В.В., Огарков В.А. Работники Императорского Тульского оружейного завода – участники Отечественной войны 1812 года. Тотфалушин В.П. Сбор пожертвований на памятник С.И. Беляеву в Саратовской губернии. Малышкин С.А. Калужская губерния на страницах журнала «1812 год». Сингатуллова Н.Л. Потомки славного героя. (О потомках П.П. Коновницына). Пуцко В.Г. Кутузовская икона в Смоленске. Митрошенкова Л.В. Некоторые итоги: обзор материалов Малоярославецких научных конференций. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000.) ------------------------------------------------------------------ 23 октября 1999 г. «Отступление Великой Армии Наполеона из России». О Г Л А В Л Е Н И Е Ульянов А.И. Очаг вольнодумства Васильев А.А. Бой под Медынью 25 октября 1812 года по воспоминаниям Хенрика Дембинского. Митрошенкова Л.В. Из истории Малоярославецкого духовенства. 1812 год. Пинк И.Б. Русское оружие периода Отечественной войны 1812 года в коллекции ТГМО. Шведов С.В. Пленные Великой армии в России. Бессонов В.А. Полицейский надзор за пленными. 1812 г. Целорунго Д.Г. Гумманистические воззрения русских офицеров эпохи Отечественной войны 1812 года. Ляпишев Г.В. Служба офицеров-англичан в русском флоте в 1812-1814 гг. Малышкин С.А. Донское казачество и изгнание Наполеона из России: становление историографической традиции. Елисеев А.А. Участник сражения при Малоярославце Александр Андреевич Жандр. Михайлов А.В., Фетисова Е.В. Артиллеристы Щелкановы в Отечественной войне 1812 года. Мищенко Т.К. Ветераны войны 1812 года в юбилейных торжествах 1912 года. По материалам периодической печати. Пельтцер М.А. Шах и мат Наполеону. Смирнов А.А. Отечественная война 1812 года в творениях А.С.Пушкина (к 200-летию со дня рождения). (Отступление Великой Армии Наполеона из России. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000.) ------------------------------------------------------------------ 25 октября 1997 г. «От Москвы до Парижа (1812-1814 г.)». 185 лет Малоярославецкому сражению. О Г Л А В Л Е Н И Е Серегин А.Г., Шебан Н.К. Путь Наполеона от Москвы до Фоминского. Верховская Л.А. Легенда, ставшая былью. Седов Л.А. Военно-исторический труд Дэвида Чендлера «Военные кампании Наполеона». Шекун О.А. Сражения под Красным 2 августа и 3-6 ноября 1812 года. Целорунго Д.Г. Историко-статистическое исследование данных о ранениях офицеров русской армии, участников Отечественной войны 1812 года (по формулярным спискам). Пчелов Е.В. Отечественная война 1812 г. на карте Океании. Личенко С.И. Произведения, посвященные Отечественной войне 1812 года (из собрания Калужского областного художественного музея). Осипов В.И. Александр Александрович Челищев – Медынский дворянин, участник 1812 г. Демиденко Ю.Б. Наполеоновские войны в игральных картах. (От Москвы до Парижа (1812-1814 г.). 185 лет Малоярославецкому сражению. / Сб. статей. – Малоярославец, 1998.) ------------------------------------------------------------------ 25 октября 1997 г. «От Москвы до Парижа (1812-1814 г.)». 185 лет Малоярославецкому сражению. О Г Л А В Л Е Н И Е Сироткин В.Г. Дипломатический финал в Париже. Безотосный В.М. Российский титулованный генералитет в 1812-1815 годах. Гуляев Ю.Н. Генерал-фельдмаршал светлейший князь М.И.Голенищев-Кутузов-Смоленский. Правда и домыслы. Троицкий Н.А. Домыслы вместо правды (ответ Ю.Н.Гуляеву). Смирнов А.А. Так где же «домыслы»? Бокур Ф. Польский генерал в свите Наполеона во время русского похода 1812 г.: Михал Сокольницкий. Смирнов А.А. 30 августа 1812 года. Шведов С.В. Организация спасения русских раненых в 1812 году и возврата их в строй. Попов А.И. Удивительные встречи или артиллерист на партизанской тропе. Добычина М.А. Послужные списки как источник выявления участников войны 1812 года и изучения их биографий (по фондам Гос. архива Калуж. обл.). Елисеев А.А. Кавалеры ордена Святого Георгия, отличившиеся в 1812 году на Калужской земле. Бессонов В.А. Потери Великой армии в 1812 году на пограничных кордонах Калужской области. Ячник Н.Е. Ф.М.Максимов – участник Отечественной войны 1812 года. Малышкин С.А. От стен Малоярославца до полей Европы: жизненный путь полковника А.Ф.Астафьева. Рязанов А.М. Кирасиры в сражении под г.Красным. Ноябрь 1812 года. Мищенко Т.К. Празднование 100-летнего юбилея Отечественной войны 1812 года (на материалах фондов ГПИБ и периодической печати Отдела зарубежья РГБ). Ткаченко В.А., Ткаченко А.В. Клейма и знаки на пушечных ядрах. Пуцко В.Г. Отечественная война 1812 года и судьбы некоторых художественных древностей. (От Москвы до Парижа (1812-1814 г.). 185 лет Малоярославецкому сражению. / Сб. статей. – Малоярославец: ГП «Малоярославецкая типография», 1998.) ------------------------------------------------------------------ 25 октября 1997 г. «Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г.» Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. О Г Л А В Л Е Н И Е Троицкий Н.А. Е.В.Тарле – историк Отечественной войны 1812 года. Безотосный В.М. Российские генералы французского происхождения в 1812-1815 гг. Попов А.И. Генеральские потери «Великой армии» в России в 1812 г. Шведов С.В. Москва в Отечественной войне 1812 года: «чудный жребий». Гуляев Ю.Н. Документы РГИА о пожаре Москвы в 1812 году. Васильев А.А. Французские карабинеры в бою при Винково 13 октября 1812 года. Кузнецов О.Ю. Конные полки Тульского ополчения в событиях 1812 года (частные иллюстрации общей проблемы). Смирнов А.А. Где же был Кутузов? Митрошенкова Л.В. Последствия Малоярославецкого сражения на территории города и уезда (по опубликованным документам). Добычина М.А. Калужские чиновники – участники Малоярославецкого сражения (на основе послужных списков, выявленных в ГАКО). Бессонов В.А. Военнопленные 1812 года в городе Мосальске. Пуцко В.Г. Калужское духовенство в Отечественной войне 1812 года. Елисеев А.А. Картина художника А.Ю.Аверьянова «Сражение за Малоярославец 12/24 октября 1812 года». Кибовский А.В. Салонный портрет (атрибуция портрета полковника Калужского пехотного полка М.И.Каховского). Мищенко Т.К. Музей 1812 года и судьба его книжной коллекции (по фондам ГИМа и ГПИБ). Покровский Н.В. Герой Отечественной войны 1812 года граф М.А.Милорадович и его родственные связи. (Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 г. / Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. / Сб. статей. – Малоярославец, 1998.) ------------------------------------------------------------------ 26 октября 1996 г. «II этап Отечественной войны 1812 года». Проблемы изучения. Источники. Памятники. О Г Л А В Л Е Н И Е Бокур Ф. Планы Наполеона при оставлении Москвы и выбор направления движения. Безотосный В.М. Эпизод из истории русской разведки в 1812 году. Смирнов А.А. Коллеги по цеху (приложение к статье В.М.Безотосного). Елисеев А.А. Либавский пехотный полк в сражении при Малоярославце. Шевченко Е.А. Отечественная война 1812 г. на территории Рославльского уезда: поиски и находки. Малышкин С.А. Отечественная война 1812 года в воспоминаниях духовенства Смоленской губернии. Попов А.И. Налет отряда И.С.Дорохова на Верею. Епанчин Ю.Л. Н.Н.Раевский в осенних боях под Красным. Шведов С.В. Действия М.И.Кутузова в Березинской операции. Бессонов В.А. Военнопленные в Калуге. Декабрь 1812 г. Смирнов А.А. Старые ошибки в новых учебниках (учебная историография 1992-1996 годов о событиях 1812 года в Калужской губернии). Добров С.А. Сведения о Савве Ивановиче Беляеве в книгах генерального межевания из фондов ЦГАДа. Горшман А.М. Генерал-майор Ю.И.Поливанов. Цоффка В.В. Личность генерала В.И.Левенштерна в оценке французского военного историка М.-А.Вейля. Пчелов Е.В. Род Богарнэ в России. Пуцко В.Г. Произведения ювелирного искусства – трофеи Отечественной войны 1812 г. Малышкин С.А. 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года. Прохоров М.Ф. Из истории музея «Кутузовская изба» (до 1917 г.). Мищенко Т.К. Н.М.Карамзин в 1812 году: по материалам библиографических указателей. Иванова М.И. Неизвестный рисунок М.О.Микешина о войне 1812 года. Ткаченко В.А. Всадники на кафлях (память Отечественной войны 1812 года). (II этап Отечественной войны 1812 года. Проблемы изучения. Источники. Памятники. / Сб. статей. – Малоярославец: ГП «Малоярославецкая типография», 1997.) ------------------------------------------------------------------ 22 октября 1994 г. «События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии». Проблемы изучения. Источники. Памятники. О Г Л А В Л Е Н И Е Дунаевский В.А. Жизнь, прерванная в полете (памяти доктора исторических наук, профессора Б.С.Абалихина). Безотосный В.М. Материалы П.А.Чуйкевича. Шведов С.В. О стратегии «золотого моста» М.И.Кутузова. Ульянов А.И. Бой на реке Чернишне. Малышкин С.А. И.С.Дорохов – «загадки» биографии. Попов А.И. Невольный свидетель. Тотфалушин В.П. Военный совет в Филях по роману Л.Н.Толстого «Война и мир» и историческая действительность. Смирнов А.А. Малоярославецкое сражение в убранстве храма Христа Спасителя в Москве. Пуцко В.Г. Калужская хоругвь: символика локальной иконографии. Кибовский А.В. Личность и портретное изображение майора Калужского ополчения Василия Сергеевича Ергольского. Боевая деятельность его отряда в августе – октябре 1812 года. Монякова О.А. Представители ковровского дворянства – участники сражения за г.Малоярославец в 1812 году. Лошкарева Н.П. Дополнительные сведения, связанные с экономическим состоянием селений и имений Боровского уезда, а также г.Боровска после нашествия французов в 1812 году. Рязанов А.М. Князь Дмитрий Владимирович Голицын – участник сражения под Красным. Крылов В.М., Гуляев Ю.Н. Воспитанники корпуса чужестранных единоверцев в Отечественной войне 1812 года. Крылов В.М., Гуляев Ю.Н. Воспитанники Дворянского полка на службе Отечеству. Личенко С.И. Произведения Е.А.Чернявской, посвященные Отечественной войне 1812 года. Мищенко Т.К. Библиографические источники по теме «Отечественная война 1812 года в Калужской губернии». (События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии. Проблемы изучения. Источники. Памятники. / Сб. статей. – Малоярославец, 1995.) ------------------------------------------------------------------ 22 октября 1994 г. «М.И.Кутузов и русская армия на II этапе Отечественной войны 1812 года». Материалы научной конференции, посвященной 250-летию со дня рождения М.И.Кутузова. О Г Л А В Л Е Н И Е Безотосный В.М. Разведка и планы сторон (заключительный период кампании 1812 года). Троицкий Н.А. Михаил Илларионович Кутузов. Факты. Версии. Мифы. (к 250-летию со дня рождения). Прохоров М.Ф. Фили в 1812 году. Новые документы и материалы. Рязанов А.М. М.И.Кутузов в сражении под г.Красным в ноябре 1812 г. Селедкина С.Н. М.И.Кутузов и Казанский собор. Личенко С.И. Могила М.И.Кутузова в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Крылов В.М., Гуляев Ю.Н. Офицерские династии воспитанников 2-го кадетского корпуса в Отечественной войне 1812 года. Бессонов В.А. Калужский военный ордонанс-гауз. Шведов С.В. О численности и потерях русской армии в сражении при Малоярославце 12 октября 1812 года. Ячник Н.Е. Петр Иванович Быков – Малоярославецкий городничий. Историографический анализ. Тотфалушин В.П. Петровский городничий (штрихи к портрету П.Быкова). Елисеев А.А. «Сражение при Малоярославце» Петера Гесса. Малышкин С.А. Памятники на полях сражений: проект 1835 года и его судьба. Пуцко В.Г. Митрополит Евгений Болховитинов об Отечественной войне 1812 года. Калашникова Л.В. С.Ю.Нелединский-Мелецкий – участник войны 1812 года. Ткаченко А.В. Монетные клады-памятники Отечественной войны 1812 года. Пчелов Е.В. Московский казачий графа Мамонова полк. (М.И.Кутузов и русская армия на II этапе Отечественной войны 1812 года. Материалы научной конференции, посвященной 250-летию со дня рождения М.И.Кутузова. – Малоярославец, 1995.) ------------------------------------------------------------------ 24 октября 1992 г. «События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии». Материалы научной конференции, посвященной 180-летию Малоярославецкого сражения. О Г Л А В Л Е Н И Е Абалихин Б.С. Историческое значение Малоярославецкого сражения. Безотосный В.М. Значение событий под Малоярославцем в 1812 году. Шведов С.В. Калужская губерния – оплот «второй стены» Отечества в 1812 году. Смирнов А.А. «Священный памятник достохвальных подвигов». Ульянов А.И. Тарутинское сражение. Проблемы изучения. Ульянов А.И. Угодка в октябре 1812 года. Дунаевский В.А. Малоярославецкое сражение в отечественной историографии. Поздняков С.В. Историографы Великой армии о Малоярославецком сражении 12 (24) октября 1812 года. Нагаев И.М. Малоярославецкое сражение 1812 г. в советской исторической литературе (краткий обзор). Петрова О.М. Краткий обзор документов, опубликованных в сборнике «Малоярославец в Отечественной войне 1812 года». Морозова Т.В. Документы Отечественной войны 1812 года в фондах КОКМ (Калужский обл. краев. музей). Лошкарева Н.С. Ущерб, причиненный французами Пафнутьеву монастырю в 1812 году. Тотфалушин В.П. Участник Отечественной войны 1812 года П.С.Подъяпольский. Горшман А.М. Атрибуции портретов участников Отечественной войны 1812 года. Личенко С.И. Монументы, посвященные Отечественной войне 1812 года, на территории Калужской губернии. Пуцко В.Г. Отечественная война 1812 г. и Калужские старообрядцы. (События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии. / Материалы научной конференции, посвященной 180-летию Малоярославецкого сражения. – Малоярославец, 1993.) ------------------------------------------------------------------ Васильев Алексей Анатольевич главный специалист РГВИА ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЛКОВНИК ПЕНАН – УЧАСТНИК СРАЖЕНИЯ ПРИ МАЛОЯРОСЛАВЦЕ. Одним из офицеров наполеоновской армии, павших при Малоярославце, был 45-летний полковник Жан-Батист Пенан (Penant), командир французского 35-го полка линейной пехоты. Убитый 24 октября 1812 г. в ходе ожесточенного боя за город, он был похоронен на следующий день своими однополчанами. Точное местонахождение его могилы сейчас уже не найти, но этот храбрый воин заслуживает, чтобы о нем помнили не только соотечественники, но и бывшие противники – россияне. Основные сведения о жизни Пенана мы взяли из биографического очерка, приведенного в «Словаре полковников Наполеона», изданном во Франции в 1996 г. [1] Поскольку в этом справочнике нет каких-либо подробностей о его участии в русской кампании, нами были также использованы некоторые французские источники по истории войны 1812 г. – сборник документов «Campagne de Russie», составленный Габриэлем Фабри, мемуары и переписка Евгения Богарнэ, письма маршала Бертье к вице-королю Италии, опубликованные В. Беляевым, работы Лабома, Де Ложье, Водонкура[2] и др. Жан-Батист Пенан родился 16 января 1767 г. в селении Шони (французская провинция Пикардия, ныне департамент Эна). Известно, что его отца звали Жан, а мать – Катрин (урожденная Дессэн). О детстве и юности Жана-Батиста мы ничего не знаем, но свою военную карьеру он начал в 24-летнем возрасте, в эпоху Великой Французской революции. По-видимому, он был человеком достаточно грамотным, поскольку вступил 23 августа 1791 г. в 3-й батальон национальных волонтеров Эны сразу в звании капитана. Вместе с этим батальоном, входившим в состав Северной армии, Пенан принял участие в кампании 1792 г. против австрийцев. По-видимому, молодой офицер обратил на себя внимание начальства, потому что уже 29 июля 1792 г. получил должность адъютанта при генерал-лейтенанте Д. де Рошамбо – губернаторе французских Подветренных (или малых Антильских) островов. Капитан Пенан 4 августа 1792 г. отплыл в Вест-Индию из порта Лориан и уже в конце того же года принял участие в боевых действиях против восставших рабов (негров и мулатов) на Сан-Доминго. В 1793-1794 гг. он служил на острове Мартиника, где ему пришлось сражаться с англичанами. Весной 1793 г. британский адмирал Гарднер с 13-ю фрегатами и 2-тысячным десантом пытался захватить Сен-Пьер – административный центр Мартиники, но встретил стойкий отпор со стороны французских войск, предводимых генералом Рошамбо, и был принужден удалиться на Барбадос. Капитан Пенан отличился в этом деле, и 29 июня 1793 г. генерал Рошамбо временно произвел его в шефы батальона [3] 32-го пехотного полка (бывшего полка Бассиньи). 5 февраля 1794 г. англичане, усиленные эскадрой из 30-ти линейных кораблей под командой адмирала Джервиса, вновь появились под Сен-Пьером и осадили его. Силы защитников этого города (1200 человек и 29 орудий) во много раз уступали противнику, и 22 марта 1794 г., когда весь остров уже находился в руках англичан, генералу Рошамбо, пришлось капитулировать. К тому времени личный состав французского гарнизона не превышал 300 бойцов. В числе попавших в плен находился и Жан-Батист Пенан, который при обороне Сен-Пьера получил три раны картечью в ноги. Освобожденный англичанами, он 20 мая 1794 г. отплыл во Францию с депешами от генерала Рошамбо к правительству Республики. Прибыв в Брест (порт на побережье Бретани), Пенан был арестован как шпион по приказу одного из комиссаров Конвента – «представителя народа» П.-Л. Приёра из Марны. Бумаги, привезенные офицером, конфисковали и передали в комиссию по делам военно-морского флота и колоний. Только 29 октября 1794 г. Жан-Батист был отпущен на свободу и выехал в Париж, где Комитет общественного спасения оправдал его, признав депеши Рошамбо подлинными. Однако временное производство Пенана в шефы батальона не было утверждено правительством, и он остался капитаном. Состояние здоровья не позволило капитану Пенану вернуться в Вест-Индию, и в 1795 г. он был направлен на службу во Внутреннюю армию. 21 ноября 1796 г. Жан-Батист получил временное звание шефа батальона 81-й линейной полубригады, утвержденное Директорией 16 июля 1797 г. Командуя батальоном, он в 1798-1800 гг. служил в Западной, Английской и Италийской армиях, а в 1800-1801 гг. – в наблюдательной армии Юга (l`armee d`observation du Midi). 22 декабря 1803 г. Пенан был произведен в майоры 42-го полка линейной пехоты и 25 марта 1804 г. стал кавалером ордена Почетного Легиона. В 1804-1807 гг. вместе с 42-м линейным полком он находился в Южной Италии в составе французской «армии Неаполя», из которой в 1808 г. перешел в Италийскую армию (в дивизию генерала М. Ламарка). 15 апреля 1811 г., после 20-ти лет службы, Пенан получил звание второго полковника (colonel en second) и в том же году, императорским декретом от 23 октября, был произведен в полковники и назначен командиром 35-го полка линейной пехоты, тогда стоявшего в итальянском городе Болонья. Во главе этой части Жан-Батист выступил в русский поход, оказавшийся для него последним. С 1811 г. 35-й полк линейной пехоты входил в состав 2-й дивизии Италийского наблюдательного корпуса, возглавляемого вице-королем Италии принцем Евгением-Наполеоном Богарнэ (пасынком французского императора). Этот корпус 1 апреля 1812 г. был переименован в 4-й корпус «Великой армии», а его 2-я дивизия, которой командовал дивизионный генерал граф Жан-Батист Бруссье, – в 14-ю пехотную дивизию. В дивизии 35-й линейный полк вместе с 9-м линейным полком (полковника Виктора Де Вотрэ) составлял 2-ю бригаду, командиром которой был 44-летний дофинэзец Луи Альмера – бригадный генерал и барон империи. В феврале 1812 г. полк Пенана, как и другие части корпуса Богарнэ, покинул Северную Италию и во второй половине апреля, пройдя маршем через австрийский Тироль, Баварию и Саксонию, прибыл в прусскую Силезию. Затем он пересек территорию великого герцогства Варшавского и в первой половине июня переместился в Восточную Пруссию. 24 июня – в день, когда главные силы «Великой армии» Наполеона вторглись в Россию, перейдя под Ковно пограничную реку Неман, войска вице-короля сосредоточились у Кальварии. Оттуда они направились к местечку Прены, лежащему на левом (прусском) берегу Немана. В это время (согласно ведомости от 25 июня) 35-й линейный полк, состоявший из четырех батальонов и полковой артиллерийской роты, насчитывал 76 офицеров, 2456 унтер-офицеров и рядовых. При нем имелись 2 трехфунтовые пушки, а также 74 лошади (4 верховых офицерских и 70 упряжных). [4] Ближайшим помощником и заместителем полковника Пенана в полку был второй майор Жан-Мари Тиссо, произведенный в этот чин 11 апреля 1812 г. Батальонами (1-м, 2-м, 3-м и 4-м) командовали соответственно четыре шефа батальона: Луи-Жорж Фурнье, Пьер Фижье, Ламбер-Арман Ванденас и Никола Марсийи. 30 июня 1812 г. большая часть 4-го корпуса «Великой армии», в том числе и 35-й полк линейной пехоты во главе с полковником Пенаном, перешла на правый берег Немана по мосту, построенному французами у Прен. Последующие три недели войска Богарнэ провели в изнурительных маршах среди литовско-белорусских лесов и болот. 23 июля, при переходе от деревни Бочейково (на реке Улла) к Бешенковичам (на Западной Двине) они впервые столкнулись с русскими. 24 июля 4-й корпус занял Бешенковичи и, выступив оттуда по дороге на Витебск, в течение трех последующих дней вел бои против арьергарда 1-й Западной армии. Полковник Пенан и его полк участвовали только в третьем из этих столкновений – 27 июля (на речке Лучёсе под Витебском). Потери, понесенные в этом деле 35-м линейным, были сравнительно невелики (получил ранение только один из его офицеров - капитан Дранге). С 30 июля по 8 августа эта воинская часть, как и весь корпус вице-короля, стояла лагерем под Суражем. В этот период (по ведомости от 1 августа) 35-й полк имел в строю 1940 человек (в т. ч. 66 офицеров). Кроме того, еще 101 солдат был откомандирован.[5] Таким образом, за первый месяц русской кампании численность полка сократилась на 19,4 % (с 2532 человек до 2041). В сражении 17 августа 1812 г. при Смоленске полковник Пенан участия не принимал, оставаясь вместе с корпусом Богарнэ в резерве армии (под Корытней). 19 августа во главе своего полка он вступил в Смоленск, занятый накануне войсками Наполеона, а 20-го, перейдя на левый берег Днепра, стал биваком на возвышенности к северу от города, слева от Петербургской дороги. 21 августа Пенан присутствовал на большом смотре, который Наполеон устроил 4-му корпусу под Смоленском. После него состоялась раздача наград наиболее отличившимся офицерам и солдатам. Декретом императора от 22 августа шеф батальона Пьер Фижье был произведен во вторые майоры, заменив Тиссо, тогда же переведенного в 92-й линейный полк. Вместо Фижье командиром 2-го батальона 35-го полка стал Клод Фужроль, произведенный из капитанов в батальонные шефы. 23 августа 1812 г. в составе корпуса 35-й полк линейной пехоты выступил от Смоленска к Москве. Тогда, согласно проведенной перекличке, в нем насчитывалось 1946 человек (в т. ч. 68 офицеров) и 63 лошади.[6] Пройдя Вязьму и Гжатск, полк Пенана принял участие в Бородинском сражении. Утром 7 сентября он вместе с другими частями 14-й пехотной дивизии переправился на правый берег реки Колочь, чтобы затем действовать против центрального укрепления русской позиции – Курганной батареи. Около 15 часов бригада генерала Л. Альмера, находившаяся в первой линии, пошла на штурм этого «редута смерти», точнее, его правого (северного) фаса. Перед атакой принц Евгений Богарнэ лично объехал полки, чтобы воодушевить их на воинский подвиг. «Помните, что ваша слава зависит от этого дня», – сказал он, обращаясь к солдатам 35-го линейного. Русское укрепление было захвачено, причем полковник Пенан весьма способствовал этому успеху. В тот день его полк потерял до трети своего состава, в т. ч. 19 или 20 офицеров. Среди раненых, в частности, были два батальонных командира (Фурнье и Фужроль), а также второй майор Фижье.[7] В бою за Курганную батарею был ранен бригадный генерал Альмера, вместо которого 2-ю бригаду дивизии Бруссье временно возглавил полковник Пенан.[8] На следующий день после Бородинского сражения бригада Пенана вместе с корпусом Богарнэ возобновила свой марш на Москву. 9 сентября, не доходя Можайска, войска вице-короля повернули налево, в сторону Рузы, тогда как основные силы Наполеона продолжали двигаться к древней русской столице по большому почтовому тракту. Проследовав через Рузу и Звенигород, 4-й армейский корпус 14 сентября подошел к Москве и стал биваком у деревни Хорошево. 15 сентября он торжественно вступил в город через Тверскую заставу. В тот же день части генерала Бруссье, включая и оба полка бригады Пенана, расположились на Бутырках. 26 сентября по приказу Наполеона они были выведены из Москвы на Можайскую дорогу и продвинулись по ней до деревни Яскино. Там 14-я пехотная дивизия оставалась до 16 октября, после чего перешла на Новую Калужскую дорогу – в село Фоминское, где 21 октября к ней присоединились остальные войска Богарнэ, выступившие из Москвы в авангарде армии Наполеона. 22 октября дивизия Бруссье была выдвинута вице-королем к деревне Котово, а 23-го перешла к Боровску. Полковник Пенан тогда по-прежнему возглавлял 2-ю бригаду этой дивизии, хотя еще 11 октября на должность ее командира был назначен бригадный генерал Гисберт Мартин Корт Хейлигерс. Этот 42-летний голландец, находившийся с 1810 г. на французской службе, возглавил бригаду уже после Малоярославца.[9] Известно, что в сражении при Малоярославце бригада полковника Пенана приняла самое активное участие. Вместе с остальными частями 14-й дивизии она утром 24 октября 1812 г. двинулась по дороге, ведущей из Боровска к Малоярославцу, чтобы оказать помощь 13-й пехотной дивизии генерала А.-Ж. Дельзона. Подойдя к городу в 11-м часу утра, ее полки (9-й линейный, тогда возглавляемый вторым майором Верхорстом, и 35-й линейный, которым вместо полковника командовал второй майор Фижье) развернулись на левом берегу речки Лужи, у моста. К тому времени в восьми батальонах бригады Пенана, по-видимому, насчитывалось не более 2000 человек. Примерно в половине 11-го часа первая бригада дивизии Бруссье под командой полковника Л.-М. Госсара (18-й легкий и 53-й линейный полки) перешла на правый берег Лужи, а затем, поддержав 13-ю дивизию, вступила в город и очистила от русских егерей Спасскую слободу. Вторая бригада оставалась у моста в резерве, но около полудня настала и ее очередь идти в огонь. Когда русские войска под начальством генерал-лейтенанта А. П. Ермолова снова овладели Малоярославцем, принц Евгений Богарнэ послал против них 9-й и 35-й полки линейной пехоты. Ведомые полковником Пенаном, они смело бросились в атаку и после жестокого уличного боя с Либавским и Вильманстрандским пехотными полками прорвались к Соборной площади.[10] Город в четвертый раз оказался в руках французов, но им недолго пришлось радоваться своему успеху. Со стороны россиян последовала очередная контратака, в которой участвовали батальоны Софийского, Томского, Полоцкого пехотных и 6-го егерского полков. Французская пехота была опять выбита из Малоярославца, понеся чувствительный урон. Очевидно, именно в этот период сражения погиб полковник Пенан, чья смерть вполне могла поколебать дух его подчиненных. Тем не менее, части 2-й бригады 14-й пехотной дивизии продолжали драться с русскими до позднего вечера и не раз еще врывались в город. В тот памятный день 24 октября 9-й линейный полк потерял 9 офицеров (из них 4 – убитыми), а 35-й линейный – 15 или 16 (кроме полковника Пенана был также убит капитан Бодуэн; в числе раненых находились шефы батальона Фурнье и Ванденас).[11] Полковник Пенан был похоронен на следующий день после сражения где-то рядом с городом. Эжен Лабом, осматривавший Малоярославец 25 октября, был свидетелем этой церемонии. «Ниже плато, – пишет он, – мы увидели гренадеров 35-го полка, отдающих последние почести своему храброму полковнику».[12] ПРИМЕЧАНИЯ [1] Quintin D., Quintin B. Dictionnaire des colonels de Napoleon. Paris, 1996. P. 673-674. [2] Fabry G. Campagne de Russie (1812). T. 1-5. Paris, Nancy, 1900-1903; Du Casse P.-E. A. Memoires et correspondance politique et militaire du prince Eugene. T. 8. Paris, 1858; Беляев В. К истории 1812 года. Письма маршала Бертье к принцу Евгению-Наполеону Богарне, вице-королю Итальянскому. Спб., 1912; Labaume E. Relation circonstanciee de la campagne de Russie en 1812. Paris, 1815; Ложье Ц. Дневник офицера Великой армии в 1812 году. М., 1912; Vaudoncourt F. G. de. Memoires pour servir a l`histoire de la guerre entre la France et la Russie en 1812. T. 1. Londres, 1815. [3] Сhef de bataillon – звание, с 1793 г. введенное во французской республиканской армии вместо подполковника. [4] Fabry G. Op. cit. T. 4. Documents annexes. P. 289-291. [5] G. Fabry. Op. cit. T. 4. Documents annexes. P. 293. [6] Ibid. P. 389. [7] В списке офицерских потерь 35-го линейного полка при Бородино, опубликованном в справочнике А. Мартиньена, значатся 19 человек. Майора Фижье среди них нет, но он показан в числе офицеров, раненых 24 октября 1812 г. при Малоярославце (Martinien A. Tableaux par corps et par batailles des officiers tues et blessйs pendant les guerres de l`Empire (1805-1815). Paris, 1898). В то же время, в биографическом очерке о Пьере Фижье, приведенном в «Словаре полковников Наполеона», ничего не сказано о его ранении под Малоярославцем, но отмечено, что он был ранен разрывом гранаты в левую бровь в битве «при Москве-реке» 7 сентября 1812 г. (Quintin D., Quintin B. Op. cit. P.336). Кроме того, в ходе русской кампании Фижье получил огнестрельную рану в правое колено в сражении при Красном (16 ноября 1812 г.), что подтверждают оба вышеупомянутых источника. [8] За отличие в сражении «при Москве-реке» Луи Альмера 16 октября 1812 г. был произведен в дивизионные генералы. При отступлении «Великой армии» он попал в плен к русским под Красным (15 ноября) и возвратился во Францию лишь в августе 1814 г. [9] Генерал Г. М. К. Хейлигерс командовал 2-й бригадой 14-й пехотной дивизии под Вязьмой и Красным. В последнем сражении (16 октября 1812 г.) он был ранен и попал в плен. Ни в одном из известных нам источников не встречается какое-либо упоминание об его участии в бою при Малоярославце. [10] В моей статье о сражении при Малоярославце, опубликованной в 1992 г., бригада Пенана ошибочно названа первой бригадой дивизии Бруссье, а бригада Госсара – второй (Васильев А. А. Сражение при Малоярославце 12 октября 1812 года. – Малоярославец (очерки по истории города). К 180-летию Отечественной войны 1812 года. Малоярославец, 1992. С. 41-44). На самом деле 9-й и 35-й линейные полки вступили в бой позже, чем 18-й легкий и 53-й линейный. [11] Мartinien A. Op. cit. P. 138, 201. Две цифры офицерских потерь 35-го полка связаны с неясностью относительно ранения майора П. Фижье (см. примечание 7). [12] Labeaume E. Op. cit. P.262. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 3-9.) ------------------------------------------------------------------ Мищенко Татьяна Константиновна Главный библиограф, ГПИБ России А.В. ЧИЧЕРИН – УЧАСТНИК ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ ПОД МАЛОЯРОСЛАВЦЕМ: ИЗ ОПЫТА РАБОТЫ С ПОДЛИННЫМ ДНЕВНИКОМ А.В. ЧИЧЕРИНА. В исторических архивах, в фондах Государственной публичной исторической библиотеки России, Российской государственной библиотеки, Российской национальной библиотеки, Государственного исторического музея и др. множество документов и изданий по эпохе Отечественной войны 1812 года, среди которых достойное место занимает один из интереснейших памятников 1812 года – рукописный дневник поручика Лейб-гвардии Семеновского полка Александра Васильевича Чичерина[1], который хранится в отделе редких книг Исторической библиотеки России (ГПИБ). Начат «Дневник» 6 сентября 1812 года в лагере под Подольском, последняя запись в нем относится к 13 августа 1813 года и сделана она в Саксонии в лагере Гроссе Котте незадолго до битвы под Кульмом, в которой 20-летний Чичерин был смертельно ранен. В предисловии к «Дневнику», находящемуся в ОИК Исторической библиотеки, Чичерин упоминает о том, что были еще две тетради дневниковых записей, относящихся к 1812 году (хронологически они охватывали события с января по сентябрь 1812, включая выход русских войск из Петербурга в поход к границам России в марте, последующее отступление русской армии до Москвы, Бородинское сражение). Эти тетради были утеряны при отступлении из Москвы. Внешне «Дневник» [6 сент. 1812 - 13 авг. 1813 г.] представляют собой небольшую тетрадь (приблизительно размером 20х25 см, объемом в 278 страниц) в твердом коричневом переплете, украшенном узкой рамкой из мелких золотых листиков (бумага английского производства 1808 года с водяными знаками). Написан дневник по-французски красивым мелким убористым почерком разными чернилами, без помарок и исправлений. Местами текст не поддается прочтению, вероятно ввиду того, что автор «Дневника» порой часто разбавлял чернила, а возможно из-за плохого (рыхлого) качества бумаги. Записи в «Дневнике» делались во время привалов в перерывах между военными действиями. Текст «Дневника» содержит непосредственные впечатления от войны; каждая запись сопровождается датой и часто названием населенного пункта, где она сделана. Особый интерес вызывают рассуждения на разные темы (военные, философские и др.). Зачастую автор дает им названия «Размышления о военной кампании», «Советы рассудка», «Искусство и природа», «Религия» и т.д. Чичерин на каждой странице оставляет место для примечаний и порой возвращается к предыдущим событиям и комментирует их. Кроме того, в текст «Дневника», на мой взгляд, вплетены совершенно законченные художественные произведения – небольшие новеллы или рассказы о людях и отдельных событиях («Говорун», «Музыкант» и др.). В предисловии к «Дневнику» и в его тексте автор несколько раз подчеркивает, что «Дневник» не предназначен им для прочтения другими людьми, что он пишет его только для самого себя. Однако Чичерин сам себе противоречит, неоднократно упоминая в дневниковых записях о том, что его текст читают близкие ему люди (окружение 1812-1813 гг.), но возможно будет читать и более широкий круг родственников и друзей. Предполагал ли Чичерин впоследствии его опубликовать сказать трудно, но думается, что автор лукавит, когда говорит, что «Дневник» пишет исключительно для себя. Этот рукописный памятник – классический пример литературного жанра путешествий в стиле произведений Д. Дефо, Л. Стерна, Н.М. Карамзина; а его автор предстает перед нами как документалист, философ, беллетрист. Но всем вышесказанным достоинства «Дневника» Чичерина, как памятника эпохи 1812 года не исчерпываются. А.В. Чичерин снабдил свой текст большим количеством иллюстраций (81 рисунок: 2 виньетки, 16 иллюстраций выполнены карандашом и пером, 63 – акварелью). Рисунки касались различных тем: военных действий, бивуачной жизни и быта русской армии и т.д.; иногда – это просто пейзажи. Безусловно, иллюстрации «Дневника» – это его украшение, его особенность; сделаны они ярко и талантливо. Любопытно, что краски рисунков, выполненных почти 190 лет назад в отличие от текста не выцвели. В 1966 году в издательстве «Наука» вышла в свет книга под названием «Дневник Александра Чичерина» [2] , включающая в себя русский перевод текста «Дневника» и писем А.В. Чичерина с комментариями (перевод и комментарии М.И. Перпер), вступительную статью (Л.Г. Бескровный), биографический очерк об А.В. Чичерине (С.Г. Энгель). Издание прежде всего разочаровывает своим внешним видом. В книге приведено лишь несколько иллюстраций из «Дневника» Чичерина в черно-белом варианте. На мой взгляд «Дневник», как единый памятник эпохи, представляет собой неразрывный комплекс текста и видового (иллюстративного) ряда к нему. Ведь все рисунки делались также в период 1812-1813 гг., во время передышек и привалов. Часть из них автор сопровождал надписями. Кроме того, предисловие к русскому переводу «Дневника» и биографический очерк о А.В. Чичерине изобилует рядом неточностей. Авторы вступительной статьи и биографического очерка грешат небрежным отношением к цитированию текста «Дневника», подчас искажая смысл написанного Чичериным, объединяя цитаты из различных эпизодов или безжалостно выхватывая отдельные предложения из контекста «Дневника», что в конечном итоге ведет к несоответствию подлинного текста и выводов, которые публикаторы делают из него. Рисуя образ Чичерина они все сводят к его революционности, зачастую больше внимания уделяя не самому автору «Дневника», а положению крестьянства, будущему декабризму и т.д. Перед нами пытаются создать образ человека, угодного идеологической концепции советского времени, уложив в «прокрустово ложе» 1960-х молодого дворянина 1810-х годов со всей неоднозначностью его личности, особенностями, характерными для людей, живших за 150 лет до времени, когда «Дневник» наконец был переведен и напечатан. Несколько слов о переводе: это безусловно огромный и талантливый труд; русский текст несомненно обладает литературными достоинствами. Но порой вызывает недоумение как можно было переводить абсолютно нечитаемые куски подлинного текста? Биографический очерк о Чичерине изобилует не только неточностями в цитировании самого текста «Дневника», но и ошибками в цитировании воспоминаний современников А.В. Чичерина о нем. Так при цитировании Н.Н. Муравьева-Карского, сослуживца Чичерина, в ссылках на источник, где были опубликованы мемуары Муравьева-Карского (в данном случае это журнал «Русский архив») нет ни одной правильно указанной страницы, откуда тот или иной отрывок цитируется. В ссылке на книгу В.А. Францева о памятнике на могиле русских воинов, скончавшихся от ран в 1813 году в Чехии, «протестантское кладбище» в Праге, где находится памятник, превращается в «русское кладбище» и т.п. Иногда дело доходит до анекдотических ситуаций. Так в биографическом очерке о Чичерине приводится эпизод из текста его «Дневника», когда Чичерин говоря о том, что находясь в чрезвычайно трудном материальном положении он очень сочувствует простым солдатам, и не может из-за своей бедности подкормить и угостить чаркой пива приглянувшегося ему пожилого солдата. Во-первых, чарками (чуть более 100 грамм) пиво не пили; во-вторых, вряд ли пожилой солдат предпочел бы пиво более крепкому напитку. И, как выясняется из подлинного текста источника, у Чичерина речь шла «о чарке водки»; да и сетовал он на свое стесненное материальное положение вовсе не из-за того, что был беден, а из-за того, что деньги протратил и с нетерпением ждал денежного перевода из дома, который вскоре получил (уже следующая запись «Дневника» – прим. Авт.), и на полученные средства угощал своих батальонных друзей пивом. Автор биографического очерка, объединив два разных эпизода, рисует нам образы нужные ему: бедного дворянина, революционно настроенного, сочувствующего солдатам (революционность и сочувствие солдатам, впрочем имело место – прим. Авт.), и простого русского мужика-солдата, который и водки не пьет, а если и пьет, то пиво, но дозами малыми – чарками. В целом же после изучения текста «Дневника» перед нами возникает образ молодого дворянина-военного, образованного и умного, обладающего склонностью к философствованию, подчас очень критически настроенного по отношению к своему государю и государству, человечному в отношении к простым солдатам; талантливого литератора и иллюстратора, иногда ветреного и легкомысленного, что, впрочем, свойственно молодости вообще... Что же – человек всех времен существо отнюдь не однозначное... При изучении формулярных списков Лейб-гвардии Семеновского полка и мемуарной литературы удалось уточнить биографические данные об А.В. Чичерине, хотя они оказались довольно скудными. Александр Васильевич Чичерин родился в 1793 (?1794?) году. Точная дата и место его рождения неизвестны. Семья Чичерина принадлежала к известному дворянскому роду. Его отец – генерал-лейтенант (по материалам С.П. Аглаимова – генерал-майор) Василий Николаевич Чичерин, сподвижник А.В. Суворова, прославивший себя в войнах с Турцией и наполеоновской Францией. В период Отечественной войны 1812 года В.Н. Чичерин – заместитель начальника Московского ополчения, который писал о нем: «...Благоразумным распоряжением, свойственным ему рвением и мужественным примером В.Н. Чичерин способствовал к отражению атак на корпус генерал-лейтенанта Тучкова у Утицкого кургана».[3] Мать Чичерина – Екатерина Александровна (урожд. Салтыкова), многое сделала для воспитания и образования сына и была им очень любима, что следует из писем А.В. Чичерина 1812-1813 гг. Из послужного списка А.В. Чичерина: в 12-летнем возрасте он определен в Пажеский корпус в Санкт-Петербурге, состоял при царском дворе в службе пажом с 3 марта 1806 года; с 4 апреля 1808 года он – камерпаж; в январе 1809 года Чичерин находился при короле Прусском (в период пребывания короля в Петербурге); в дальнейшем Чичерин произведен в подпрапорщики, а затем и прапорщики Лейб-гвардии Семеновского полка; 5 октября 1811 года в 18-летнем возрасте Александр Чичерин становится поручиком того же полка; 9 марта 1812 года вместе с Семеновским полком он выступает из Санкт-Петербурга в поход; во время отступления русской армии от Вильны до Бородина он в ее рядах; 24 и 25 августа при Бородине вместе с полком находился в резерве (резерв подвергался атакам французов и отражал их); 26 августа А.В. Чичерин принимал участие в военных действиях при Бородине; 6 октября Чичерин вместе с полком в резерве при Тарутине; 11-12 октября в резерве под городом Малоярославцем; Чичерин участвует в преследовании неприятельских войск на протяжении всего пути отступления французской армии от Малоярославца до границ Российской империи (1812 г.) [4] ; и далее в военных действиях на территории Саксонии (до 17 авг. 1813 г.). По мемуарной литературе можно также воссоздать образ А.В. Чичерина. Современники вспоминают о нем как о человеке хорошо образованном, умном, красивом, характер имевшем порой вспыльчивый, но отходчивый; иногда Александр очень ироничен, а порой весьма мягок. Во время пребывания в Петербурге Чичерин бывал в доме Н.П. Голицыной и в доме ее дочери С.В. Срогановой, которую, со свойственным ему лиризмом и поэтичностью, называл «прелестной графиней». Здесь он встречал Г.Р. Державина, В.А. Жуковского, Н.М. Карамзина. Чичерин связан с внуками Н.П. Голицыной – Александром Строгановым и Владимиром Апраксиным, в письмах к которым за 1812-1813 гг. Чичерин рассказывает о событиях войны. К сестре Апраксина Наталье Александр Чичерин испытывал нежное чувство и симпатию. Н.Н. Муравьев-Карский вспоминал о своем конфликте с А.В. Чичериным (ок. 1811 г.): «Дежурные смотрители водили колонновожатых учиться фронтовой службе в экзерциргауз, где их ставили во фронт для командования войсками. Это делалось по окончании экзаменов до объявления Высочайшим приказом производства в офицеры. Однажды, когда была моя очередь вести колонновожатых на ученье, был приведен Семеновского полка батальон, в котором находился прапорщик Чичерин, прекрасный собою и образованный молодой человек. Это случилось зимою, когда в камине экзерциргауза разводят огонь <...> На это время огня в камине не было <...> Чичерин сказал при всех, что если колонновожатых водят на учение, то надобно бы по крайней мере заставить их таскать дрова в камин. Услышав сию насмешку, я смешался <...>, но по возвращении домой, написал ему письмо, в котором напомнил дерзкие слова его и просил удовлетворения с предложением выбрать ему к следующему дню оружие и место для поединка. Между тем я пошел к некоторым из представленных в офицеры колонновожатых и рассказав им о случившимся предложил, чтобы они в случае смерти моей, по очереди дрались бы после меня с Чичериным, пока его не убьют. Товарищи благодарили меня и с удовольствием приняли мое предложение. Но вскоре я получил от Чичерина ответ, которым он извинялся на трех страницах в сказанных им словах <...> После сего я иногда видался с Чичериным и короче познакомился с ним.»[5] Случай, наверное, очень непонятный для нашей сегодняшней жизни, но очень хорошо характеризующий среду и образ жизни молодого русского дворянина эпохи 1812 года, когда по пустячному, на наш взгляд, поводу вызывали на дуэль, когда друзья, вплоть до своей смерти готовы были отстаивать честь товарища, когда можно было искренне раскаяться и оскорбленная сторона принимала извинения, не помнила обид, а в результате оскорбленный и его враг становились друзьями. С.П. Аглаимов, историк Лейб-гвардии Семеновского полка в своем труде вспоминает Чичерина.[6] Он пишет: «9 марта 1812 года. Суббота. Мы выступили из Санкт-Петербурга. Я был командиром 9 роты в составе 165 рядовых и 16 унтер-офицеров. В нашей роте числились офицеры: Чичерин, два князя Трубецких и я.» Далее Аглаимов неоднократно пишет о Чичерине вплоть до конца военных действий под Малоярославцем, здесь же он описывает тот эпизод, когда под Малоярославцем М.И. Голенищев-Кутузов ночевал в палатке А. Чичерина (этот эпизод описан в «Дневнике» А.В. Чичерина. См. цитату дальше по тексту – прим. Авт.). Из воспоминаний Аглаимова следует, что Александр Чичерин не был человеком легкого нрава; между Аглаимовым и Чичериным часто возникали ссоры. Кто был больше виноват в этих ссорах сказать трудно. Однако с уверенностью можно утверждать то, что молодой Чичерин не боялся перечить старшему офицеру, если считал, что тот не прав. А.В. Чичерин был человеком незаурядным: умным, талантливым, храбрым. На протяжении военных действий 1812-1813 годов он неоднократно сетовал на то, что ему не приходилось принимать участие в настоящих атаках (его полк находился в резерве), а лишь приходилось преследовать неприятеля. Но на его долю все же выпал случай встретиться с врагом в открытом бою, в бою 17 августа 1813 года под Кульмом и 20-летний Александр Чичерин ринулся в этот бой с отвагой и безотчетной храбростью, так присущей его натуре, его воспитанию, его молодости. В том сражении поручик Чичерин был смертельно ранен и через несколько недель умер в госпитале в Праге. Н.Н. Муравьев-Карский вспоминал по этому поводу: «Ермолов приказал 2-му батальону Лейб-гвардии Семеновского полка идти на защиту орудий. Никогда не видал я, что-либо подобного тому, как батальон этот пошел на неприятеля. Небольшая колонна эта хладнокровно двинулась скорым шагом и в ногу. На лице каждого выражалось желание скорее столкнуться с французами. Они отбили орудия, перекололи французов, но лишились всех своих офицеров, кроме одного <...> Якушкина, который остался батальонным командиром...» [7] Далее Муравьев пишет о поведении Чичерина во время этой атаки: «...Поручик Чичерин примером своим ободрял солдат: он влез на пень, надел коротенький плащ свой на конец шпаги и, махая оной, созывал людей своих к бою, как смертоносная пуля поразила его сзади под лопатку плеча; лекаря не могли ее вынуть, и он через несколько недель умер в ужасных страданиях. Чичерин к наружной красоте присоединил отличные качества души...»[8] Сослуживец и друг Чичерина И.Д. Якушкин 4 сентября 1813 года по поводу смерти А.В. Чичерина писал из Теплиц И.Н. Толстому: «Ты не поверишь, как известия о Чичерине, нас огорчили всех.»[9] О памятнике на могиле славных русских воинов, умерших от ран в госпитале в Чехии (1813 г.) писал В.А. Францев (1913 г.): «Памятник первоначально воздвигнут был на военном кладбище в пражском предместье Карлине у подножья Жижковой горы; ныне он находится на Ольшанском протестантском кладбище, куда перенесен был, вместе с останками русских воинов в 1906 году, когда Карлинское кладбище было уничтожено. С двух сторон памятника на русском и немецком языках сделана следующая надпись: «Памятник храбрым русским офицерам, которые от полученных ими ран в сражениях под Дрезденом и Кульмом в августе месяце 1813 года в городе Праге померли. Да пребудет священ ваш прах сей Земле, незабвенными останетесь Вы своему Отечеству». [10] На других двух сторонах, на черных мраморных досках (тоже по-русски и по-немецки) высечен список имен погребенных под памятником офицеров.» Двенадцатым в списке из 45 имен названо имя поручика Лейб-гвардии Семеновского полка А.В. Чичерина.[11] Память об А.В. Чичерине осталась не только в надписях на памятнике в Праге, досках в Пажеском корпусе в Санкт-Петербурге и мемуарах его современников. Чичерин оставил после себя удивительный документ той эпохи – свой «Дневник», в котором он вспоминает и размышляет о военных действиях, связанных с Малоярославцем. Чичерин дважды упоминает о Малоярославецком сражении в «Дневнике» (12 октября и 22 декабря) и один раз в письме от 6 декабря 1812 г. из Вильны: «12 октября. Лагерь в семи верстах от Малого Ярославца. Позавчера еще я занимался украшением нашего бивака под Тарутином: устроил печку, набил диван, дабы удобнее было спорить об истинном счастье, мысленно подобрал себе собеседников для воспоминаний о прошлых радостях, привел в порядок свое хозяйство и попытался устроить получше свой скромный уголок; приготовил даже план конюшни, позади которой должен был стоять дровяной сарай, впереди - кухня, направо – погреб (чтобы сохранять на холоде молоко и сливки). И вдруг четыре удара барабана в одно мгновение разрушили все мои планы. Прощайте конюшня, сливки, споры, философия! Ядра, батареи, раны, слава вытеснят из моего воображения мирные картины. Французская армия отступает к Боровску, Дохтуров уже выступил вдогонку, он будет теснить ее с тыла и, где возможно перерезать ей дорогу. Мы следовали позади в шести верстах, повернули вправо, прошли еще четыре версты и остановились на ночлег под открытым небом, всякую минуту ожидая приказа двигаться дальше. Однако ж наши колонны двинулись лишь в 8 часов утра. Переход был в двадцать пять верст. Подходя к Малому Ярославцу, мы услышали сильную канонаду и провели остаток дня и всю ночь в версте от города. <...> Французы двумя корпусами пытались его взять. В полночь канонада еще продолжалась. Наконец ночью, потеряв от 7 до 8 тыс. человек, они отступили вправо, а мы, понеся почти такие же потери, отошли на семь верст влево. Нами захвачено одиннадцать пушек, четыреста пленных; двенадцать человек утонуло, убито много лошадей. Сегодня вечером мы продолжаем преследовать неприятеля. Прощайте покой и сибаритское существование; усталый, грязный, полуголодный, без постели, я все-таки готов благословлять небо, лишь бы успехи наши продолжались. Теперь у меня нет даже палатки. Сегодня утром светлейший (Кутузов – прим. Авт.) в весьма учтивых выражениях попросил ее у меня, а я не так дурно воспитан, чтобы отказать. И вот я перебрался к Вадковскому, где очень неудобно; а в моей палатке укрыты судьбы Европы...»[12] Далее в письме из Вильны от 6 декабря 1812 года Чичерин пишет: « Александру Строганову и Владимиру Апраксину. Любезные и дорогие друзья, <...> Вот мы и на зимних квартирах, наконец, в покое, на месте и отдыхаем <...> Поляки приняли нас очень хорошо. Во время спектакля (устроенного для русских воинов – прим. Авт. ) раздавались приветственные возгласы, сцена была украшена портретом Светлейшего с перечислением всех побед, им одержанных, внизу, на транспаранте: Бородино, Ярославец, Вязьма и т.д. Но так как в газетах, которые мы здесь нашли, французы хвалятся, что убили под Ярославцем 20 тыс. русских, взяли там 200 пушек и 30 тыс. пленных (только и всего!) <...> то нашелся шутник, который доказывал, что по прибытии Светлейшего понадобилось только сменить портрет, а раньше там красовался Наполеон, а Бородино, Ярославец и прочее обозначались, как его победы. Говорили также, что Наполеон сдержал слово: находясь в Москве, он грозил нам, что его армия перезимует в глубине России. В действительности она вся либо в наших руках в Тульской губернии и в других местах, либо замерзла на дорогах...»[13] И вновь Чичерин размышляет о Малоярославце в Дневнике: «22 декабря. Вильна. Продолжение размышлений о кампании. 11-го (октября – прим. Авт.) мы оставили Тарутино и пошли к Малому Ярославцу. Неприятель отступал, и мы направились туда, чтобы не пустить его к Калуге и заставить вернуться на прежнюю дорогу, там уже завязалось дело. Приди туда Наполеон несколькими часами раньше и прояви больше решимости, он мог свободно идти на Калугу, ибо мы были очень удивлены, застав французов в Малом Ярославце: этого мы никак не ожидали. К тому же другие наши корпуса уже отошли отсюда, и атаки тех двух, кои были налицо, хотя и живо проведенные, имели столь малую поддержку, что исход дела представлялся сомнительным – оно казалось скорее диверсией, чем действительной попыткой дать сражение. У нас было только четырнадцать пушек. И все же вечером неприятель отступил, а мы тоже отступили, ибо город нас не интересовал: мы должны были охранять дорогу и от взятия города отказались. Тем временем французская армия немного нас опередила, и несмотря на грязь, стеснявшую ее движение, нам нелегко было ее догнать. Наш авангард вел параллельное преследование, казаки беспокоили неприятельские тылы, а мы, двигаясь обходными дорогами, перерезали путь на Вязьму. Это было 23 октября. Наш марш был недостаточно быстр, и поэтому успех был только половинный. Неприятель покинул город, мы поспешили к Ельне, чтобы прикрыть дорогу; 40-тысячный авангард продолжал преследовать французов. Мы еще не осознавали всей нашей удачи и предполагали, что неприятель остановится в Смоленске. Но его отступательный маневр с каждым днем становился для него все более опасным, и он бежал, бросая пушки, снаряжение и все тяжести; его армия была совершенно рассеяна, а мы стремились более всего догонять его передовые отряды.»[14] Французская армия начала отступать к границам России после сражения под Малоярославцем. В заключении хотелось бы отметить, что осенью 2000 года совместными усилиями сотрудников военно-исторического музея 1812 года Малоярославца и сотрудников Научно-библиографического отдела ГПИБ России в Малоярославецком военно-историческом музее 1812 года экспонировалась выставка наиболее раритетных и редких дореволюционных изданий и рукописей из ОИК и основного хранения Исторической библиотеки. Одним из самых интересных экспонатов выставки являлся подлинный рукописный «Дневник» А.В. Чичерина. Как удалось выяснить, эта рукопись попала в ГПИБ из комиссионного магазина в 1941 году и была приобретена библиотекой за 100 рублей. Хочется надеяться, что «Дневник» Чичерина будет переиздан в русском переводе, возможно с факсимиле страниц подлинного текста и, конечно, с иллюстрациями в их полном объеме, а также объективным научным биографическим очерком о короткой, но светлой жизни А.В. Чичерина. Будущим исследователям можно лишь пожелать более бережно относиться к первоисточникам. Ведь многие из них являются истинными шедеврами: военно-историческими, философскими, литературными, изобразительными к каковым по праву можно отнести «Дневник» А.В. Чичерина – подлинный памятник Отечественной войны 1812 года, отражающий историю Малоярославца – небольшого русского города, где «разбилась» великая армия Наполеона. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Chicherin A. (Чичерин А.) Journal commence. 1812-1813. - Рукопись. - ГПИБ. ОИК. [2] Дневник Александра Чичерина. 1812-1813 /Пер. с фр. и коммент. М.И. Перпер; Отв. Ред. Л.Г. Бескровный; Биогр. очерк. С.Г. Энгель. М, 1966. 279 с. [3] ЦГВИА, ф.103, оп. 208а, д.61, лл. 57-60. [4] ЦГВИА, ф.318, оп.1, д.9508, л.1. См. также: Аглаимов С.П. Отечественная война 1812 года; Исторические материалы Лейб-гвардии Семеновского полка. Полтава, 1912. С.516. [5] Муравьев-Карский Н.Н. Воспоминания //Рус. Арх. 1885. Кн. 3. С.29-30. [6] Аглаимов С.П. Указ. Соч. С.7-9,11,12,17,19,61,65. [7] Муравьев-Карский Н.Н. Указ. соч //Рус. Арх. 1886. Кн.1. С.24. [8] Там же. С.26. [9] Якушкин И.Д. Записки, статьи, письма декабриста И.Д.Якушкина. М,1951. С.199. [10] Францев В.А. Русские в Чехии в 1813-1823 гг. Прага, 1913. С.14-15. [11] Там же. С. 15. [12] Дневник Александра Чичерина. 1812-1813. М., 1966. С.39-40. [13] Там же: С.246. См. также: Чичерин А.В. Письма //Старина и новизна. М.,1914. Кн.17. С.361-373. – фр. яз. [14] Дневник Александра Чичерина. 1812-1813. М, 1966. С.92. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 10-20.) ------------------------------------------------------------------ Смирнов Александр Александрович Ученый секретарь ГИМ. ГЕРОЙ МАЛОЯРОСЛАВЕЦКОГО СРАЖЕНИЯ (Отец Василий Васильковский). В 1998 г. музейный фонд России через собрание Малоярославецкого военно-исторического музея 1812 г. пополнился замечательным творением батальной живописи — полотном художника А.Ю. Аверьянова «Сражение за Малоярославец». Описание этой работы безусловно заслуживает самостоятельного глубокого изучения. И все же я не боюсь заявить, что это лучшее из всех созданных за 188 лет произведений изобразительного искусства о малоярославецком сражении 12 октября 1812 г. с точки зрения достоверности всего представленного на ней, начиная от униформы и кончая передачей общей динамики боя. Это первое и единственное на сегодня произведение изобразительного искусства, на котором запечатлен подвиг скромного священнослужителя Русской Православной Церкви. Кто же этот герой в рясе с крестом в призывно поднятой руке впереди атакующей колонны егерей? Это отец Василий Васильковский. Он родился в 1778 г., окончил Севскую семинарию и в 1804 г., в 26 лет был рукоположен в сан Священника, служил в Ильинской церкви города Сумы. Однако вскоре умерла его жена и отец Василий остался с малолетним сыном Симеоном на руках. Мальчику было около четырех лет. Вначале отец Василий с сынишкой перебрался в Старо-Харьковский монастырь на жительство. Но вскоре Господь указал ему путь трудного, опасного и ответственного служения. 15 июня 1810 г. отец Василий был назначен священником 19-го Егерского полка. Уже через полгода шеф полка полковник Т.Д. Загорский в «Списке о поведении полкового священника», датированном 5 января 1811 г., отмечал порядочность, рассудительность и прекрасное владение искусством красноречия отца Василия, а также его образованность — знание математики, физики, географии и истории, владение иностранными языками — латынью, греческим, немецким и французским. Отец Василий пользовался вполне заслуженным уважением в полку, с которым встретил Отечественную войну 1812 г. Оба действующих батальона 19-го Егерского полка состояли в егерской бригаде 24-й пехотной дивизии 6-го корпуса 1-й Западной армии. После того как 1-я Западная армия отступила в Дрисский лагерь, Наполеон решил, обойдя ее, отрезать ей путь на Москву, для чего направил войска к Полоцку и Витебску. Сознавая опасность создавшегося положения, император Александр I приказал главнокомандующему 1-й Западной армией генералу от инфантерии М.Б. Барклаю де Толли оставить Дрисский лагерь и идти к Витебску для сближения с войсками 2-й Западной армии генерала от инфантерии князя П.И. Багратиона. 11 июля 1812 г. 1-я армия подошла к Витебску. Чтобы задержать наступление неприятеля до получения известий о состоянии 2-й армии, Барклай выдвинул к местечку Островно, перед Витебском, отряд прикрытия, который 12 июля вступил в бой с передовыми частями Великой армии. На следующий день разыгралось ожесточенное сражение. 14 июля сражение продолжил арьергард 1-й армии у селения Какувечина близ Витебска, но вынужден был отойти к деревне Добрейка, расположенной в 8 верстах от Витебска. 15 июля состав арьергарда был изменен. Наряду с другими частями в него вошел и 19-й Егерский полк под командованием полковника Н.В. Вуича. В это время Барклай получил известие от Багратиона о его стремлении соединиться с войсками 1-й армии у Смоленска. Приказав арьергарду задержать неприятеля, Барклай двинулся с главными силами к Смоленску. С раннего утра 15 июля и почти до 17 часов арьергард сдерживал превосходящего неприятеля. Отличились в бою на берегах Лучесы и батальоны 19-го Егерского полка, а с ними и отец Василий. Докладывая 18 июля о действиях полка, полковник Вуич отмечал бесстрашие полкового священника, вдохновлявшего егерей и поддерживавшего их боевой дух в сражении, несмотря на то, что был ранен, а потом и контужен от удара пули в его наперсный крест.[1] Этот кипарисовый крест в серебряной с позолотой ризе долгие годы хранился в церкви 19-го Егерского полка, а потом — в церкви сформированного на его основе Волжского пехотного полка. Он имел в высоту около 30 сантиметров. На его лицевой стороне был гравирован год сформирования полка — «1797». На тыльной стороне его рукояти имелась трещина, стянутая винтом. В нижней лицевой части креста крепилась расколовшая его в бою неприятельская пуля, а на оборотной стороне была сделана надпись: «Ранен в сражении 15 июля 1812 года при г. Витебске, — продолженная по бокам креста, — с отбитием мизинца священнику Василию Васильковскому». [2] «Отец Василий Васильковский был также ранен в ногу в июле 1812 г. (в сражении при Витебске), однако продолжал исполнять свои обязанности священника», — утверждает А.А. Васильев.[3] Оправившись вскоре после контузии и ранения, отец Василий вернулся в полк. 18 августа 1812 г. начальник 24-й пехотной дивизии генерал-майор П.Г. Лихачев обратился к члену Святейшего Синода его высокопреподобию обер-священнику армии и флота протоиерею и кавалеру ордена Св. Анны 1-й степени И.С. Державину с просьбой о достойном награждении отца Василия за проявленное мужество в бою под Витебском: «Во вверенной мне дивизии 19-го егерского полка священник Василий Васильковский во время бывшего 15 июля 1812 г. близ г. Витебска сражения по искреннему его усердию находился при начале оного впереди с крестом, благословил полк, потом в самом жарком огне, поощряя всех на побеждение неприятеля, и исповедовал тяжело раненых, где от рекошета ядра землею в левую щеку получил рану, но и с оною находился еще в сражении, пока вторично получил в крест, бывший у него на груди, удар пулею и от оной сильную в грудь контузию; я долгом поставляю о таковой отличности священника Васильковского сообщить Вашему высокопреподобию и просить покорнейше за ревность его к вере и пользе Монаршей о исходатайствовании пристойного награждения, которого он по всей справедливости заслуживает». [4] По ходатайству Лихачева полковой священник Васильковский был представлен к награждению «камилавкой», как знаком отличия белого духовенства. Позади осталось Бородинское сражение и арьергардные бои, пожар Москвы и Тарутинский лагерь, 7 октября Наполеон выступил из Москвы на Калугу, Кутузов решил преградить ему путь через Малоярославец. Первым 12 октября прибыл к городу и завязал бой 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д.С.Дохтурова. «Понимая важность удержания Малоярославца до подхода основных сил армии Кутузова, генерал Дохтуров направил в город 19-й Егерский полк, — пишет А.А. Васильев ... — Вместе с офицерами и солдатами 19-го Егерского полка в бою за Малоярославец принял активное участие его полковой священник, отец Василий Васильковский, который с крестом в руке воодушевлял идущих в атаку егерей». [5] 31 октября 1812 г. Дохтуров, ходатайствуя о награждении Васильковского, докладывал главнокомандующему генерал-фельдмаршалу светлейшему князю М.И. Голенищеву-Кутузову, что «священник Васильковский в этом бою все время находился с крестом в руке впереди полка и своими наставлениями и примером мужества поощрял воинов крепко стоять за Веру, Царя и Отечество и мужественно поражать врагов, при чем сам был ранен в голову».[6] Кутузов поддержал ходатайство Дохтурова, обратившись к императору Александру I с рапортом, в котором писал, что отец Василий «шел впереди полка с святым крестом и примером своего мужества поощрял воинов к поражению неприятеля, при чем он получил рану пулею в голову; сверх того отличился он подобным же поступком в сражении при г. Витебске, где также ранен в ногу». [7] 12 марта 1813 г. Кутузов в г. Калише, где размещалась тогда Главная квартира российских войск, начавших заграничный поход, подписал приказ по армиям № 53, один из пунктов которого гласил: «19-го Егерского полка священник Васильковский в сражении при Малом Ярославце, находясь впереди стрелков со крестом, благоразумными наставлениями и личною храбростию поощрял нижних чинов сражаться без ужаса за Веру, Царя и Отечество; причем жестоко был ранен в голову пулею. В сражении же при Витебске оказал он таковую же храбрость, где и получил рану пулею в ногу. Начальничее засвидетельствование о столь отличных неустрашимых в сражениях поступках и ревностной службе Васильковского подносил я Государю Императору, и Его Величество высочайше указать соизволил наградить его орденом Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса».[8] Это был первый в истории ордена и православного духовенства случай награждения военного священника орденом Святого Георгия. 17 марта 1813 г. орден был вручен отцу Василию. О столь необычайном событии обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода князь А.Н. Голицын 27 марта 1818 г. уведомил И.С. Державина специальным письмом: «Генерал-адьютант князь Волконский (Петр Михайлович. - А.С.) сообщил мне, что Государь Император по представлению господина генерал-фельдмаршала князя Михаила Ларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленского всемилостивейше изволил пожаловать орден Св. Великомученика Георгия 4 класса священнику 19-го Егерского полка Василию Васильковскому за то, что он, находясь в сражении при Малоярославце шел впереди полка и примером своего мужества поощрял воинов к быстрому поражению неприятеля, при чем он получил рану пулею в голову. Сверх того, отличился он подобным же поступком в сражении при городе Витебске, где тоже ранен в ногу».[9] Не могла обойти молчанием это историческое событие газета «Московские ведомости», которая сообщала: «Санкт-Петербург, апреля 2 (1813 г. - А.С.). Его Императорское Величество по представлению генерал-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова-Смоленского, всемилостивейше пожаловать изволил орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-го класса священнику Васильковскому, находящемуся при 19-м Егерском полку в корпусе генерала Дохтурова».[10] В юбилей этого памятного награждения 11 марта 1836 г. газета «Русский инвалид или Военные ведомости» так напомнила своим читателям: «Геройское мужество священника Васильковского, находившегося при 19-м Егерском полку, ... заслуживает признательность соотечественников. Сей достойный и ревностный служитель алтаря во время бывших при Малом Ярославце и Витебске сражений, неся пред воинством святой крест, личным примером своим поселил в воинов вещую храбрость, поощрял их на праведную брань с полною уверенностию, что под сению честного и животворящего креста они прославятся победою над врагами. В первом из сих сражений священник Васильковский ранен пулею в голову, а во втором — в ногу».[11] В 1842 г. увидела свет книжка В.С. Глинки, сына участника, современника и свидетеля событий 1812 г. С.Н. Глинки, родного брата Ф.Н. Глинки, «Малоярославец в 1812 году, где решилась судьба большой армии Наполеона». Я умышленно акцентирую внимание на родственных связях автора только для того, чтобы подчеркнуть, под чьим влиянием рассказывается о героических событиях на страницах этой книжки. Вот как описан в ней подвиг отца Василия: «Неприятель бросился, смял полки наши и отбил город. Но вот идет колонна наших оправившихся войск и перед ея рядами, перед знаменем 19 Егерского полка (ошибка, в 1812 г. егерским полкам знамена не полагались и они их не имели, — А.С.) идет Священник Васильковский .., идет вместе с духовными детьми своими умирать за веру и отечество. Высоко поднятый золотой Крест блещет в его руках, и за этим-то святым знамением бросается дружно весь полк, лезут по трупам на неприятеля, гонят его и долго оспоривают площадь перед монастырем...». [12] Именно этот момент запечатлел на своем полотне художник А.Ю. Аверьянов. Как же сложилась дальнейшая судьба отца Василия? На вышеописанном кресте указано, что священник умер 24 декабря 1812 г., но при награждении орденом Св. Георгия 4-го класса Васильковский был жив. 3 апреля 1813 г. И.С. Державин просил его прислать копию с высочайшего рескрипта о награждении. А.А. Васильев написал, что отец Василий «умер от ран в 1814 г.». [13] Возможно это случилось до 25 апреля 1814 г., ибо этим числом датирована просьба и.о. командира 19-го егерского полка о назначении нового священника вместо умершего отца Василия Васильковского. Е.В. Сергеева поддерживает мнение протопресвитера А.А. Желобовского, стоявшего во главе военного духовенства в 1888-1910 гг., и протопресвитера Г.И. Шавельского, последнего главы военного духовенства вооруженных сил Российской Империи в 1911-1917 гг., о том, что отец Василий умер 24 ноября 1813 г. Л.А. Бублик и И.А. Калашников также писали о смерти Васильковского в конце 1813 г. Однако автор энциклопедической статьи «Духовенство военное» писал, что протоирей Васильковский «скончался от ран во время похода во Францию». [14] Иначе говоря, единого мнения исследователей нет, ибо еще не найдены документы, позволяющие дать однозначный ответ о времени смерти отца Василия. Мы не знаем, где затерялась могила первого священника — кавалера ордена Св. Георгия, но имя его не утрачено и подвиг его живет в памяти поколений. Загадкой остается вопрос — почему имени Василия Васильковского не было и нет на памятных досках Храма Христа Спасителя в Москве? Нет его имени и в списках Георгиевских кавалеров 1812-1814 гг. на мраморных досках Георгиевского зала Большого Кремлевского дворца. И снова возникает вопрос — почему? Но вряд ли у кого-то возникнет сомнение в том, что в наградах 19-го Егерского полка знаками на кивера «За отличие» и серебряными трубами с надписью «За храбрость против французов при Краоне и Лаоне», проявленные в 1812-1814 гг., немалая заслуга самоотверженного пастыря Василия Васильковского. Ибо сказано Христом Спасителем: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».[15] ПРИМЕЧАНИЯ [1] Сергеева Е.В. С крестом и молитвою шли они в бой // Мера. № 2. 1995. С. 119. [2] Там же. [3] Васильев А.А. Сражение при Малоярославце 12 октября 1812 года // Малоярославец. Очерки по истории города. Малоярославец, 1992. С.35. [4] РГИА, Ф.806, оп.1, д.2159, л.З. Копия документа любезно предоставлена С.Н. Селедкиной. [5] Васильев А.А. Указ. соч. С.34. [6] Шавельский Г.И. Военное духовенство в борьбе России с Наполеоном. М. 1912. С. 23. [7] Аветиков М. Герои-пастыри // Тысяча восемьсот двенадцатый год. № 17-24. 1912. С. 139. [8] М.И. Кутузов. Сборник документов. Т.V. М. 1956. С.400. [9] Цвиркун В.И.. Крестная сила. Духовенство в Отечественной войне // Родина. № 6-7. 1992. С.83. [10] Смирнов А.А. С крестом в руке впереди полка ...// Наука и религия. № 9. 1991. С.32. [11] Военный анекдот. 252 // Русский инвалид. № 64. 11 марта 1836. [12] Глинка B.C. Малоярославец в 1812 году, где решалась судьба большой армии Наполеона. СПб, 1842. С.68. [13] Васильев А.А. Указанная работа. С.35. [14] Духовенство военное. // Военная энциклопедия. Т.II. Пб., 1912. С.245. [15] Ювеналий, митрополит. «Не убий» не значит «не защити» // Советский воин. № 15. 1989. С.81. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 21-27.) ------------------------------------------------------------------ Попов Андрей Иванович кандидат исторических наук, доцент Самарского государственного университета. «ИВАН СУСАНИН» 1812 ГОДА. Общеизвестно, что в 1812 г. русский народ проявил патриотизм и массовый героизм. Примерами множества подвигов наполнены книги об этой войне, и ни один из них не ставился историками под сомнение; напротив, некоторые из этих «историй» ещё и дополнялись фантазиями позднейших сочинителей. Подобное мифотворчество, начавшись уже в 1812-1813 гг., возродилось затем в год столетнего юбилея и достигло своего апогея в советской литературе. Попытка А.К. Дживелегова вернуть освещение данного вопроса в рамки объективности, успеха не имела по причине последовавшего вскоре «воцарения» марксизма в отечественной науке. Лишь недавно А. Ильин-Томич заметил, что многие подобные истории сочинялись в пропагандистских целях для возбуждения народного духа сотрудниками «Сына Отечества». « Многие их истории вызывают законное сомнение, — резюмировал автор, — Опыт многих войн убеждает, что такого рода пропагандистская деятельность, как правило, не скована преклонением перед фактом. Вот и в случае с «анекдотами» 1812 года крайне трудно отличить реальные события войны и вымысел во благо спасения Отечества». [1] Трудно, согласимся мы, но всё-таки возможно. Прежде всего удивление вызывает самый знаменитый сюжет — «русский Сцeвола». Можно ли, находясь в здравом уме и рассудке, поверить в то, что Наполеон насильно вербовал в своё войско русских крестьян, да ещё и клеймил их при этом? Их могли использовать только в качестве возниц и носильщиков, но рекрутский набор был только в Литве. В эти литовские полки пытались также включить дезертиров из русской армии, уроженцев Литвы и Белоруссии, но затем Наполеон приказал отправить их во Францию. Впрочем, в прошлом веке не стеснялись именовать «русским Сцeволой» и помещика П. Энгельгардта, расстрелянного по доносу собственных крестьян за уничтожение неприятельских фуражиров.[2] Другой излюбленный нашими историками сюжет гласит, будто 3-х тысячный отряд французов с 4 пушками и во главе с генералом , следуя «от города Духовщины к Белой по большой Смоленской дороге, захватил деревни Новоселок крестьянина Семена Силаева... для указания пути к удобнейшему проходу в Белую», но находчивый герой сумел обмануть врага, убедив его, что местность там непроходимая. [3] Не понятно, на каком основании советские писатели стали утверждать, что «он повторил подвиг Ивана Сусанина, как и многие другие крестьяне», науке, правда, неведомые.[4] Откуда же взялась эта байка об Иване Сусанине 12-го года? Обратимся к фактам. После того как 29 июля/10 августа собранное в Бельском уезде ополчение убыло в Дорогобуж, по инициативе уездного предводителя дворянства Л.И. Коленова было сформировано «внутреннее охранное уездное ополчение» (аналогичное кордонам в Калужской губернии), для защиты от мародёров. 10/22 сентября в г. Белый прибыл отряд подполковника барона И. Дибича 1-го. [5] Изначально у Дибича сложились неприязненные отношения с жителями города, посчитавшими, что он слишком много просит для пропитания своего небольшого отряда. Дибич даже хотел арестовать Коленова, а тот жаловался на него начальству. В частности, он писал, что Дибич «8 октября пропустил ложный слух, якобы неприятель идет к г. Белому в больших силах, с артиллерийскими орудиями , приказывая всем жителям города удалиться из домов своих, угрожая им, буде они не выйдут сей час, то велит их грабить, а дабы еще более увеличить во всех страх, приказал пехоте со всем своим обозом ретироваться по безопасной дороге к г. Ржеву, чрез что навлек к городу и уезду страх и ужас, отчего бедные жители города принуждены были, оставя свои дома, а иные и имущество, бежать для сыскания убежища в лесах, или где кому случилось».[6] Действительно, 9/21 октября подполковник М.Г. Чернозубов 8-й, находившийся возле Теплухи, донёс, «что он получил известие от подполк. бар. Дибича, будто отряды от корпуса ген. Виктора заняли Белый и идут к Осташкову и Сычевке ». В ответ И.Д. Иловайский 4-й приказал Чернозубову «пресекать дороги к Петербургу». Видимо, из-за этой же мифической опасности в Сычевке были умножены караулы из обывателей, а некоторые из них отправлены в уезд на разведку.[7] Когда жители г. Белого переполошились из-за намерения Дибича отступить ко Ржеву, Коленов упросил хорунжих Белоусова и Ионова сделать поиск, чтобы открыть неприятеля и, если удастся, отклонить его нападение от Белого. Эти офицеры с 30 казаками и несколькими помещиками «отправились к г. Духовщине и по пути узнали, что неприятель, в числе 500 человек, действительно подходил к границам Бельского уезда, но без артиллерии. Этот отряд был отведен сметливыми бельскими крестьянами и оставил свое намерение сделать нападение на г. Белый». 12/24 октября Чернозубов донёс Иловайскому: «Сейчас получил я от исправника Сычевскаго округа Богуславскаго известие, что неприятеля ни в г. Белом, ни в уезде онаго нет; исправник же Бельскаго округа уведомил его, что французы в числе 700 ч. приблизились Бельскаго уезда до д. Новоселок, но услышав от жителей, что в городе расположено 7 полков , стремительно ретировался в Духовщину, от куда оне приходили; 40 казаков отряда подполк. Дибича преследовали их 10 в.». «Судя по сему донесению, — заключил Иловайский, — что показание подполк. Дибича оказалось неверным и партии ген. Виктора посланы были из Духовщины для фуражировки . [8] Невозможно точно сказать, что это были за неприятельские войска. В то время дивизии 9-го корпуса располагались в Смоленске, Бабиновичах, Мстиславле, и 8/20 октября они получили приказ выступить в Витебск и Оршу, на помощь группировке Л. Сен-Сира. Возможно, появление этого загадочного отряда за Духовщиной связано с тем, что К. Виктор в то время формировал в Смоленске дивизию Л. Барагэ д'Ильера и собирал для неё транспортные средства.[9] В бумагах Виктора, опубликованных Ж. Фабри, и в других французских источниках ответа на этот вопрос мы так и не нашли. Через 14 лет после войны А. Елоховский писал, что к Белому были отряжены от неприятеля несколько батальонов, но, не дойдя до города 36 вёрст, они возвратились, « может быть, не надеясь взять Белаго, или получив повеление следовать в другое место. Но в Бельском уезде относят защищение города Белаго крестьянину деревни Новоселок Семену , попавшемуся тогда в неприятельския руки. Когда его спрашивали, не был ли он в городе? — «Только что приехал», — равнодушно отвечал поселянин. «Есть ли там русское войско?» — «Много, очень много: пятьдесят полков и все казаков». Его стали истязать. Крестьянин от побоев начал убавлять число и наконец остановился на десяти полках и никак не согласился уменьшить . Хвала и благодарность доброму поселянину, ежели подлинно от угроз его неприятель не нес далее грабительнаго своего оружия!». Заметим, что историк признает сказанное слухом, а крестьянин фамилии не имеет. Спустя ещё 36 лет, другой историк сообщал следующее: «Неприятельский отряд дошел до деревни Новоселки и здесь захватил крестьянина Семена Силаева (70 лет от роду); от него-то французы потребовали, чтобы он указал им путь на город Белый... По сохранившемуся преданию , на вопрос неприятеля: есть ли в г. Белом войска и сколько их, Силаев отвечал, что в г. Белом собрано 700 казачьих полков» (!). Заметим, что уже после этого ответа можно было понять, что у старца не всё в порядке с головой, и что нет смысла его допрашивать, но, согласно преданию, «начальник отряда, видя ложный ответ, начал допрашивать Силаева с насилием; тогда он ответил, что сказал ложь от страха, но что в действительности в Белом 20 полков казаков, все они готовы пуститься, а город и подступы к нему укреплены. И этот ответ не удовлетворил французов, но Силаев стоял на своем». Ему угрожали расстрелом, но он продолжал уверять, что дорога к г. Белому непроходима из-за болот, что в лесах сделаны засеки, которые охраняют русские войска. Французы хотели пройти через д. Чечаты, но Силаев заявил, что и эта дорога завалена и охраняется войсками и ополчением. После этого неприятель отступил, сломав за собою мосты. Вскоре после этого подоспели казаки под командой Белоусова и Ионова; они бросились преследовать врага по направлении к Духовщине. В завязавшемся бою донцы взяли пленных и трофеи. [10] Как видим, наш герой обретает фамилию и возраст, однако и эта версия не даёт права сравнивать Силаева с Сусаниным, ибо он никуда врагов не заманивал, а, напротив, отговаривал их идти в непроходимые места. Впрочем, существует ещё одна версия данного рассказа, которая ставит под сомнение «классовую принадлежность» самого героя. Согласно данному варианту, упомянутый французский отряд «захватил в плен помещика Семена Силаевича Воеводскаго , от котораго старался узнать дорогу в Белый. Но ни угрозами, ни истязаниями, командующий отрядом не мог добиться от него указаний... Воеводский говорил, что гати не существует, дороги непроходимы и в Белом много войск, оставленных для охраны магазинов... Побуждаемый французами, Воеводский указал им совершенно непроходимую дорогу, причем уверял, что при входе в лес находятся вооруженные крестьяне... Отряд, пройдя несколько времени, убедился в непроходимости дороги и с трудом отступил обратно. Воеводский же, сговорившись с одним крестьянином , знавшим хорошо места около Свицкаго моха, бежал из плена». [11] Так, можно сказать «испарился» образ героя-крестьянина, «оставив в осадке» героя-помещика. Между тем, псковский губернатор известил П.Х. Витгенштейна и Александра I «о движениях неприятельских на Торопец, Белой и Сычевку». 14/26 октября царь написал Витгенштейну, что, по сведениям партизан, части корпуса Виктора движутся из Смоленска к главной армии, «следовательно, все сие кажется должно удостоверить о несправедливости донесений, сделанных Псковскому гражд. губернатору или можно полагать, что неприятельския партии посланы единственно для отвлечения вас от предпринятых уже движений», чего император и опасался. Но на всякий случай Александр приказал генералу П.М. Волконскому, чтобы он составил из трёх уральских казачьих полков «отряд, подобный находящемуся под командою бар. Винцингероде и соединил с отрядом подполк. Дибича I, который был в Белом, а равно подкрепив себя из уездов Сычевскаго и Бельскаго внутренним их ополчением, иметь ему свои партии в Белом и Торопце» и установить связь с корпусами Витгенштейна и Винцингероде. «Для подкрепления же г.-ад. кн. Волконскаго подчинен в его команду отряд, расположенный в Новгороде под начальством г.-м. Новака, в коем состоит 3 батальона 2-го Морского полка, 1 пешая рота, 1/2 конной роты артиллерии, а также Новгородское и С.-Петербургское ополчение до 6.000 чел.». 20 октября/1 ноября Витгенштейн ответил царю, что он был извещён об этой опасности, но имея точные сведения о корпусе Виктора, «те известия не полагал справедливыми». Он написал псковскому губернатору и великолуцкому маршалу, чтобы они не тревожились «неосновательными слухами», а сам продолжил преследовать противника. «Теперь уже наверное известно, — писал Витгенштейн, — что войск корпуса маршала Виктора в Торопце, Белом и Сычевке не находится и подполк. Дибич 1-й рапортует мне, что неприятель отступил 90 в. к Смоленску и он полагает, что сии движения были деланы для скрытия настоящаго направления его корпуса по случаю занятия нашими войсками Москвы». [12] Весьма странное объяснение со стороны Дибича.[13] 27 октября/8 ноября Волконский писал Аракчееву из Осташкова: «Препровождаю целую историю г. Дибича, выдуманную о неприятельских движениях, которую он сочинял целую неделю и заставил меня послать к нему полковника Балабина, для узнания истины. Все что он писал, оказалось ложно и весьма большия вышли жалобы на него от Бельскаго предводителя». Эти жалобы генерал переслал полковнику Ивашинцову, присланному военным министерством для расследования инцидента, а отряд Дибича разоружил. Башкирские полки Волконский отправил к Витгенштейну, а сам ожидал подхода отряда Новака. «Поход сих войск , — писал он, — был может быть напрасен, но здешнее место довольно удобно для помещения войск». Однако Александр I был недоволен разоружением команды Дибича, и Волконский был вынужден 2/14 ноября объяснять Аракчееву, что «сие было сделано единственно для возстановления спокойствия в Бельском уезде, от разорения и грабительства Дибичем производимых». При этом он послал царю ведомости «о числе вещей им награбленных и у него найденных» и заявил, что местные обыватели «его не иначе почитают как разбойником или сумашедшим . Зная весьма Дибича, признаюсь весьма для меня удивительно как можно доверять ему какое либо поручение».[14] Как видим, ложные панические слухи, переданные Дибичем, привели к значительной передислокации войск, а через много лет историки «раздули» масштаб подвига очередного «народного героя», который на поверку оказался дворянином. Механика фальсификации проста — чтобы придать вес «подвигу», раздувается масштаб якобы грозящей опасности. Во время самой войны такое случалось нередко. Например, дружина рославльских обывателей была разбита возле с. Черепова отрядом неприятельских фуражиров под командой полковника Ж.П. Делляра (103 кавалериста и 150 пехотинцев), который пришёл из Смоленска. Убедившись, что г. Рославль и уезд защищают не казаки, а мещане, неприятель утром 14/26 сентября подошёл к городу. «Жители бросились бежать со всем имуществом по Большой дороге к Брянску», вслед за ними отступила партия подпоручика Еничева из 20 казаков. «Французы преследовали казаков и бежавших жителей своею конницею на разстоянии десяти верст», захватили жителей и «обратили с возами в город, даже верст за 12-ть от онаго». В Рoславле французы пробыли всего «несколько часов. К соляным анбарам и питейной конторе приставили свой караул, объявя о себе, что они опять в скором времени прибыть имеют. В тот же день из города вышли. По отбытии их, мещанами караульные их побиты, и они в другой раз уже не возвращались».[15] Итак, отряд фуражиров всего на несколько часов зашёл в город, но в панических донесениях Ф.Е. Бухмейера и Я.И. Лобанова-Ростовского этот случай был раздут до размеров реальной угрозы Брянскому арсеналу и Черниговской губернии! Так, Бухмейер, узнав, что Рoславль занят отрядом из 250 чел ., 15/27 сентября просил П.Н. Каверина и Н.В. Гудовича выслать для защиты Брянска отряды «внутреннего ополчения» (Калужского и Черниговского). 16/28 сентября Каверин велел В.Ф. Шепелеву принять меры для защиты города. 18/30 сентября Гудович сообщил Кутузову, что враги заняли Рoславль и « стремятся на Брянск, где нет никакой защиты»; он приказал «одной тысяче защитникам выступить по дороге от Рoславля к Брянску и тем отрезать покушение неприятеля на Брянск». На основании этих донесений, Кутузов приказал Шепелеву выделить для прикрытия Брянска 5-тысячный отряд , и 29 сентября/11 октября отряд генерала В.М. Яшвиля выступил из Калуги через Мещовск и Жиздру.[16] Столь неадекватная реакция на действия неприятеля вполне объяснима во время войны — у страха глаза велики, но когда эти же ложные донесения ретранслируют, да ещё и преувеличивают позднейшие историки, это свидетельствует, мягко говоря, об их неосведомлённости. Б.С. Абалихин, например, уверял, что «22 июля французы овладели Пинском», захватили Давид-городок и Туров, вследствие чего «над Киевом нависла угроза». Но русские отряды «нанесли чувствительный удар по французским войскам, действовавшим в этом районе. 2 сентября был освобождён Пинск. Угроза Киевской губернии была ликвидирована». На самом же деле район Пинска был занят австрийским отрядом генерала Й.Ф. Мора, который должен был прикрывать левый фланг корпусов Шварценберга и Рейнье; никаких наступательных задач Мор не имел. Абалихин также писал, что «в середине сентября противник начал наступление на Украину... Наступление французских войск на юг началось одновременно в двух направлениях: от Бобруйска на Чечерск и Речицу и от Ельни на Рославль - Брянск - Мглин ». «Напряжённая обстановка создалась и в районе Брянска. Наступавшие от Ельни наполеоновские войска заняли Рославль и, не встречая сопротивления, двинулись на Брянск и Мглин ». Но в конечном итоге «на Брянском направлении наступление противника было также успешно отбито. Прибывший отряд калужского ополчения при активной поддержке черниговских ратников освободил Рославль... Угроза взятия Брянска была ликвидирована». [17]> Читатель может оценить, насколько это описание соответствует тому, что в реальности было под Рoславлем. Действия польских, а вовсе не французских войск в районе Рогачева и Чечерска также искажены Абалихиным по причине незнания им французских и польских источников. Здесь находились только 1 батальон и 1 уланский полк поляков, которые совершали поиски и фуражировки, но никакого наступления на Украину вести и не думали. Можно привести и другие примеры пропагандистских измышлений и историографических фальсификаций. Но сначала мы напомним историю истинную, чтобы «механика» мифотворчества стала яснее. Драгун Ермолай Четвертаков , взятый в плен под Царево-Займищем, через несколько дней бежал из Гжатска на юг. Он явился в дер. Басманы, где «крестьяне приняли его вполне равнодушно», как одного из русских мародёров, так как неприятельских они ещё не видели. «Четвертаков стал подбивать крестьян вооружиться чем попало и стать на защиту своих деревень от толпы грабителей». Не найдя здесь поддержки, он собрал партию из 47 чел. в дер. Задково. В дер. Красная они уничтожили 12 кирасир . Четвертаков устроил свою штаб-квартиру в Басманах, где к нему пристали 253 чел. Он расставил пикеты в с. Семёновское и Мокрое; «на обязанности их лежало как защита деревень от мелких шаек, так и давать знать в штаб-квартиру о появлении более сильных партий». Кроме того, были посланы разъезды к Колоцкому монастырю, Медыни и с. Никольскому и Михайловке. Крестьяне в числе 4000 чел. прогнали из с. Скугарева батальон с 2 пушками. Стычки с мародёрами имели место при с. Антоновке, дер. Крисово, в с. Цветки, Михайловке и Драчевом; у Гжатской пристани крестьяне отбили две пушки . [18] Во время наступления Паскевич встретил Четвертакова в с. Тёплое. Находившийся при Паскевиче капитан К.И. Теннер вспоминал, что 19 октября/1 ноября они следовали из с. Губино к д. Ботовой. «Там приехал к нам верхом, на хорошей лошади, человек средних лет в простом драгунском мундире с французскою каскою на голове . Явившись к генералу Паскевичу, он сказал: «Честь имею явиться к вашему превосходительству Киевского драгунского полка рядовой Ермолай Васильевич, командир полка вооруженных крестьян»». Он рассказал, что «обучал здешних крестьян фронтовой службе, чтобы защищаться от нападений неприятельских партий. Крестьяне, очень довольные этими распоряжениями, избрали его, в знак благодарности, своим командиром. Он употребил вооруженных крестьян, имевших лошадей, для рассылки патрулей и для выставления ведетов, так что он всегда заблаговременно был уведомлен о приближении неприятельских фуражиров». [19] Итак, рассказ о действиях Четвертакова сомнений не вызывает: здесь названы место действия и реальные цифры вражеских потерь, а главное, он подтверждается свидетельством Теннера. Но другие известные персонажи подобного рода — солдаты-организаторы народных дружин — являются фигурами вымышленными. Это своего рода реминисценции подвигов Четвертакова. Судите сами. Федор Потапов по прозвищу Самусь, гусар Елизаветградского полка, «получа тяжелую рану в одном из арьергардных дел на Московской дороге » (варианты: у Валутиной горы, в Бородинском сражении), укрылся у крестьян в соседних селениях; через некоторое время, жалея о «бедственной участи поселян... он сообщает чувства и намерения свои усердным крестьянам ». Те единодушно избирают его своим начальником, и «сия верная дружина», простиравшаяся до 3000 чел., ходила «почти всякий день на сшибки с неприятелем», так что «вскоре более 200 человек оделись в латы французских кирасиров. Они достали даже пушку. Самусь ввёл удивительный во всех подчиненных ему деревнях порядок. У него все исполнялось по знакам, которые подавались посредством колокольного звона» (ничего удивительного, заметим, здесь нет — так делали крестьяне повсюду). «Самусь сохранил почти все имущество храбрых своих крестьян», точно также, как Четвертаков. Наконец, «Милорадович и Ермолов, проходя с авангардом через селения, которых крестьяне подчинили себя храброму Потапову, отдали ему полную справедливость» и произвели в унтер-офицеры (заметим, что эти генералы шли тем же самым путём, что и Паскевич). «По справкам оказалось, что ополчение сие истребило более 3000 французов». Ни время, ни место действия «сего ополчения» обычно не называются. Н.Ф. Гарнич, правда, писал, что Потапов явился «в район Колоцкого монастыря», однако трудно верить маститому фальсификатору. [20] Окончательную ясность внёс А. Елоховский, который писал, что Федора Самуся Милорадович встретил в Гжатском уезде (!), и назвал «первоисточник» наших сведений об этот герое — сочинение С.Н. Глинки. [21] Получается, что Потапов-Самусь действовал точно там же, где и реальный Четвертаков, так что его «подвиги» есть ни что иное, как дублирование подвигов последнего. Иногда приводят и ещё более удивительный сказ об унтер-офицере Киевского драгунского полка Ермолае Васильеве (впрочем, Е. Тарле назвал его крестьянином). Будучи ранен в бою под Миром, он сумел добраться до окрестностей Дорогобужа (!). Здесь в лесу он встретил крестьян и сагитировал их на борьбу с захватчиками. С отрядом из 600 бойцов он начал делать налёты не только в пределах Дорогобужского уезда, но «ходил на запад до города Красный и на восток до Гжатска» (!). С 15 августа по 20 октября он истребил около тысячи врагов.[22] Не говоря уже об удивительном совпадении имён и места службы, поражает масштабность действия этого отряда. Этому позавидовал бы даже Д.В. Давыдов, партия которого действовала в районе Вязьмы, прошла путь от Царева-Займища до Красного, но такового героя Давыдов ни разу не встречал. Так что весь этот рассказ — пропагандистская подделка. Ещё один известный пример. В.В. Верещагин «запустил в публику», а Вороновский поддержал «авторитетом учёного» сказ о том, что в Красненском уезде Смоленской губернии действовал отряд старосты одной из деревень С. Архипова, из нескольких сот крестьян, который истребил более 1500 и взял в плен около 2000 врагов; разведчиком в отряде был некий дьячек (как это знакомо!). Архипов якобы был расстрелян французскими гусарами в начале ноября по приказу Наполеона. [23] Этот рассказ мы полагаем ни чем иным, как «патриотической выдумкой», ибо он не может быть подтверждён ни одним документальным свидетельством и противоречит фактам и логике. Через Красненский уезд проходила главная коммуникация «Великой армии» по которой почти беспрерывно двигались войска, а в самом уезде действовали отряды фуражиров, так что французское командование попросту не допустило бы здесь существования столь крупного «партизанского» отряда. И с чего это вдруг Верещагину или его «сказителям» пришло на ум, что Архипова расстреляли именно гусары? Другой знаменитый сюжет, который обессмертил своей искусной кистью Верещагин — «Не замай — дай подойти!». Эта картина стала символом, своего рода «визитной карточкой» народной войны 1812 г. «В своих поисках, — писал художник, — я собирал что только мог из устных народных преданий стариков, как, например, предание о партизане, старосте одной из деревень Можайского уезда Семене Архиповиче, которого я изобразил на картине». Что ж, художник — не историк, и ему отчасти простительно девственно-наивное доверие к народным преданиям, но историки-то... В своё время Дживелегов пытался указать на неисторичность данного полотна, но его замечания остались без внимания — патриотическая легенда почти всегда брала верх над бесстрастно-объективным научным взором. Между тем, лживость этой картины, как говориться, на лицо — когда неприятельские войска отступали по Можайскому уезду никакого снега, тем более таких сугробов и заносов, каковые изображены на полотне, попросту не было! Если же признать, что на обеих картинах Верещагина изображён один и тот же персонаж (сравните имена!), то фантастичность этого сюжета становится ещё явственнее, ибо возникает вопрос, каким образом отряд этого Семена Архиповича мог переместиться из одного уезда в другой? Но это лишь одна сторона дела. Помимо того, сами же историки перевирали эти и им подобные истории. Известно, что В. Кожина была женою старосты хутора Горшков Сычевского уезда, но некто А.Е. Зарин уверял, что она проживала в с. Сычевка Поречского уезда, где сформировала партию из 28 чел., с которою выходила на большую дорогу; сам М.И. Кутузов лично повидал её! Этот автор поп-книжёнки не только позволял себе фантазировать, но и перепутал Кутузова с Ф.В. Ростопчиным, который действительно видел старостиху. Гарнич писал, что «Кожина создала целый отряд из женщин, девушек и подростков... Захваченное оружие врага распределялось среди своих бойцов-женщин, которые быстро научились стрелять из ружей, карабинов и пистолетов, рубить саблями и палашами... Засады на дорогах и в населенных пунктах и внезапные ночные нападения всегда обеспечивали победу героическому женскому отряду». На самом деле Василиса занималась конвоированием пленных; на карикатурах она изображена именно в виде конвоира. Не заметив этого противоречия, Бычков писал, что Василиса «получила всероссийскую известность своими энергичными выступлениями против наполеоновских войск: она водила в Сычовку пленных». Под «энергичными действиями» надо понимать тот случай, когда Василиса однажды убила косою пленника. [24] Солдат 1-й гренадерской роты Московского пехотного полка С. Еременко был ранен 5 августа под Смоленском и находился на излечении у помещика села Мичулова. 30 октября/11 ноября он узнал, что в соседние деревни Млекино и Ползино прибыла французская команда из 47 чел. Он собрал крестьян, убил семерых врагов, а 40 пленных отвёл к казакам в Городок. По уверению же советских авторов, Еременко «создал народный партизанский отряд из местных жителей и... произвёл ряд нападений на войска захватчиков». Е. Тарле даже писал, что его отряд начал действовать ещё до выступления Д. Давыдова. [25] Бабкин фантазировал, будто отряд Г. Курина, имевший до 8 тыс. бойцов, вместе с Владимирским ополчением «истребил до 5 тыс. неприятельских солдат», разгромил и выбил из Богородска корпус Даву. А вот что поведала о Курине одна недоучившаяся журналистка со слов некоего доморощенного краеведа: «Сколоченный Куриным... партизанский отряд так бил французов, что сам Кутузов дважды вызывал его в Москву, лично награждал Георгиевским крестом и медалью «За храбрость»»! Портрет народного вожака, написанный А. Смирновым, оказывается, «был предназначен для знаменитой Военной галереи Зимнего Дворца» (!), куда, заметим от себя, попали даже не все представители русского генералитета. «У Курина, — продолжает она, — было 6000 пеших и 1000 конных партизан . Противником отряда Курина (замечу, плохо вооруженного) были отборные когорты лучшего, известнейшего наполеоновского маршала Нея. Сам вышедший из низов, Ней, несомненно, знал психологию простых людей, что использовал в своей борьбе с партизанами». Отряд Курина «в семи боях разбил две дивизии Нея , а не два эскадрона», как обычно пишут, и «именно за эту операцию Кутузов лично наградил Курина большой серебряной медалью «За храбрость»».[26] Такими вот измышлениями потчевали «широкого советского читателя». И это при том, что сохранились как описание подвигов самим Куриным, так и рапорт М. Нея об экспедиции к Богородску. По словам Нея, в его отряде было 3 тыс. чел., а о разгроме двух эскадронов писал сам же Курин, который лично с Кутузовым не встречался.[27] Из Богородска и Дмитрова неприятельские войска вовсе не были выбиты ополченцами и партизанами, как живописуют Бабкины, — они ушли оттуда по приказу Наполеона. Известен также сказ о некоей «кружевнице Прасковье», которая отвергла наглые притязания вражеского полковника, убила его и стала щеголять в его каске. Под пером позднейших авторов эта мифическая героиня превратилась в предводительницу партизанского отряда. Упомянутый сочинитель Зарин фантазировал, будто она возглавила отряд из 20 чел. и наводила такой страх на врага, что губернатор Смоленска А. Жомини доложил самому Наполеону о ней и о невозможности собирать провиант в Духовщицком уезде! Поразительно, но даже уважаемые советские историки ретранслировали эту сказку, не позаботившись отыскать её фактического подтверждения.[28] В 1911 г. Н.П. Поликарпов писал, что инициаторами и руководителями народной войны в Мосальском уезде Калужской губернии были сокольник В. Половцов и бурмистр Ф. Анофриев в с. Спасском Деменской волости. По его словам, они решили «противодействовать партиям французских фуражиров и мародеров и стали вербовать в свою партизанскую партию волонтеров -крестьян». 350 крестьян они расположили по границам вотчины полковника М.П. Нарышкина, и в дер. Чебышах разбили партию из 47 чел. Лишь позднее в уезд прибыл 4-й полк Калужского ополчения. [29] Теперь обратимся к документам: это два свидетельства, выданные указанным лицам исправником Суходольским, начальником кордонов уезда С. Суходольским и командиром 4-го полка ополчения майором П. Яковлевым. В них говорится, что, когда стали появляться мародёры, Половцов «от баревых стрелков» набрал «50 верховых стрелков и 300 человек для кардону. Всегда в готовности продержал их с дозволения г. Нарышкина на щот вотчины». С 50 конными он всегда делал мужественный отпор разбойникам ещё до подхода 4-го полка и совершенно защитил «имение от вторжения». [30] Отсюда видно, что Половцев набирал крестьян для кордона , то есть по приказу свыше, так как они создавались по распоряжению губернатора П.Н. Каверина ещё до появления неприятеля. Кроме того, он действовал с дозволения своего помещика. Так где же здесь «инициатива и руководство», где «волонтёры»-крестьяне? Упомянутый в свидетельствах разгром партии из 47 чел., надо полагать самое крупное дело, относится, вероятнее всего, к 31 октября/12 ноября, когда действиями руководил сам С. Суходольский.[31] Цель нашего обзора состояла в том, чтобы показать «механику» мифотворчества, передёргиваний и фальсификаций. Этот обзор показал, что отечественные историки, в угоду той или иной априорной концепции — будь то единение сословий вокруг престола или решающая роль народных масс в истории — пренебрегали одним из важнейших принципов исторического познания, именуемый «критика источника». Иными словами, освещение «народной войны» в отечественной литературе всегда было заидеологизировано. В итоге, на страницах не только популярных, но и вполне научных изданий попадали пропагандистские поделки литераторов и так называемые «народные предания», имевшие к действительности весьма косвенное отношение. Вывод из наших наблюдений может быть один — пора перестать бездумно ретранслировать заведомо ложную информацию о псевдо-подвигах народных героев, и перевирать действительные подвиги настоящих героев. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Ильин-Томи А. Кто придумал русского Сцеволу? // Родина. 1992. № 6-7. С. 126-127. [2] Елоховский А. Преданность к своим государям и Отечеству жителей Смоленской губернии. // Отечественные записки. Т. 25. Кн. 3. СПб., 1826. С. 414. [3] Смоленская старина. Вып. 2. Смоленск. 1912. С. 15; Вороновский В.М. Отечественная война 1812 г. в пределах Смоленской губернии. СПб., 1912. С. 281-282, 386; Бычков Л. Крестьянское партизанское движение... // Исторический журнал. 1938. № 10. С. 71. [4] Вороновский. 281-282; Вершигора П.П. Военное творчество народных масс. М., 1961. С. 374; ВИ. 1972. № 1. С. 123; Абалихин Б.С. Особенности классовой борьбы в России в 1812 г. // Из истории классовой борьбы в дореволюционной и советской России. Волгоград. 1967. С. 138-139; Орлик О.В. Великий подвиг народный. М., 1981. С. 20; Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 223; Абалихин Б.С., Дунаевский В.А. 1812 год на перекрёстке мнений советских историков. М., 1990. С. 132. [5] Вороновский. 281-282; Вершигора П.П. Военное творчество народных масс. М., 1961. С. 374; ВИ. 1972. № 1. С. 123; Абалихин Б.С. Особенности классовой борьбы в России в 1812 г. // Из истории классовой борьбы в дореволюционной и советской России. Волгоград. 1967. С. 138-139; Орлик О.В. Великий подвиг народный. М., 1981. С. 20; Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 223; Абалихин Б.С., Дунаевский В.А. 1812 год на перекрёстке мнений советских историков. М., 1990. С. 132. 5 Состав: 150 казаков донского генерала Краснова полка, 6-й резервный эскадрон Оренбургского драгунского полка (55 чел.) и около 100 пехотинцев. Н. Поликарпов уверял, что партизаны Дибича «были нашими первыми по времени партизанами 1812 года», причём «партизанами «идейными», то есть действовавшими по своему добровольному желанию во имя идеи», а не по приказу. Отряд действовал между корпусом Виктора и тылом главной французской армии с 14 августа по 20 ноября. Таким образом, отряд пребывал « среди неприятельских войск, при полной отчужденности его от своей армии в продолжение столь долгаго времени, не имеет другого примера ни в нашей, ни в иностранной военной историях». Историк признавал, что архивных данных о деятельности отряда очень мало, и этот недостаток он компенсировал собственной фантазией. В юбилейном угаре он уверял, будто Дибич отбил у французов город Белый, способствовал формированию крестьянских партизанских отрядов; французы якобы поджидали и ловили его . Всё это является чистой воды вымыслом, так как Дибич действовал по приказу Барклая, на южных границах Бельского уезда появлялись лишь шайки мародёров, а конные партии из отряда высылались в расположенные к югу уезды (Поликарпов Н. Неведомый и неуловимый русский партизанский отряд... // Тысяча восемьсот двенадцатый год. 1912. № 13-14. С. 468-472; № 11-12. С. 416; Левшин А.Г. Партизаны в Отечественную войну. М., 1912. С. 19-22; ВИ. 1972. № 1. С. 118). Недавно Троицкий повторил ложное предание, будто в городе Белом «похозяйничали французы... откуда они ушли дальше на восток» (Троицкий Н.А. Первый армейский партизанский отряд в России 1812 г. (Отряд Ф.Ф. Винценгероде) // Военно-исторические исследования в Поволжье. Вып. 2. Саратов. 1997. С. 71). [6] М.Д. Город Белый и его уезд в 1812 году // Военный сборник. 1872. № 5. С. 119-120. [7] Материалы ВУА. Т. XIX. СПб., 1912. С. 94; РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 192. Л. 89. [8] Военный сборник. 1872. № 5. С. 120; ВУА. XIX. 94. [9] Fabry G. Campagne de 1812. Documents relatifs a l'aile gauche. Paris. 1912. P. 66-67, 91-92, 96-97. [10] Елоховский А. Преданность к своим государям и Отечеству жителей Смоленской губернии // Отечественные записки. ґ. 26. Кн. 72. С. 87-88; М.Д. Город Белый и его уезд в 1812 г. // Военный сборник. 1872. № 5. С. 120-121. [11] Смоленское дворянское ополчение. Смоленск. 1912. С. 42-43. [12] ВУА. XIX. 315, 267. [13] В этой связи вспоминается и другой случай. При начале отступления неприятеля (в конце октября по новому стилю) в Бельский уезд был послан сычовский исправник Богуславский с приказом собрать крестьян и выставить кордоны по границам уезда, чтобы защитить его от неприятельских мародёров и фуражиров. Но Дибич был против этого; он считал, что французы пойдут по дороге к Духовщине — какой вред могут нанести им эти партии и пикеты? Нужно ломать мосты, чтобы задержать неприятеля. Богуславский исполнил приказ Дибича и с десятком крестьян ломал мосты из Духовщины в Белый; а инженер-поручик Вейценбрейер был позднее награжден «за испорчение дорог, сожжение мостов и срубление дерев для задержания неприятеля». Но неприятель в этом направлении не пошел и раздраженный исправник пожаловался на Дибича своем начальству (РС. 1900. № 9. С. 658-659; РА. 1901. № 5. С. 16, 18-19). [14] Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников. СПб., 1882. С. 299-300, 309. [15] Ассонов В.И. Калужская губерния в 1812 г. Калуга. 1912. Док. С. 153 (в этот отряд входили польские войска); Ахлестышев Д.П. Двенадцатый год. СПб., 1912. С. 253; Dellard J.P. Memoires militaires. Paris. 1892. P. 276. [16] Ассонов. Док. 153-154; Ахлестышев. 252; М.И. Кутузов. Сб. док. Т. IV. ґ. 1. М., 1954. С. 339; Ливчак Б.Ф. Народное ополчение в вооружённых силах России 1806-1856 гг. Свердловск. 1961. С. 126. [17] Абалихин Б.С. Украинское ополчение 1812 г. // Исторические записки. Т. 72. М., 1962. С. 98, 100-105. [18] Альбовский Е. Один из партизанов 1812 г. // РС. 1898. № 7. С. 97-102; Вороновский. 272-274; Кутузов. IV. 2. 729-730. Советские авторы перевирали деятельность Четвертакова, кто как мог. «При деревне Скугаревой произошло целое сражение между крестьянами-партизанами и регулярным батальоном наполеоновской армии, вооружённым артиллерией, - писал Бычков,- батальон, не вступив в бой с крестьянами-партизанами, отошёл к Гжатску». Гарнич сочинил, будто, «расположившись со своими партизанами на Большой Смоленской дороге в районе Гжатска, то есть на основной тыловой дороге главных сил Наполеона, Четвертак чрезвычайно умело провёл целый ряд нападений на войска и транспорт неприятеля... Удары партизан были нанесены в самый важный участок тыла всей армии Наполеона ». Бескровный заявлял, что отряд «держал под контролем весь Гжатский уезд» (Андреев П.Г. Смоленская губерния в Отечественной войне 1812 г. Смоленск. 1959. С. 90; Гарнич Н.Ф. 1812 год. М., 1956. С. 229; Исторический журнал. 1938. № 10. С. 66; Бескровный Л.Г. Отечественная война 1812 г. М., 1962. С. 485). [19] 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 150-151. [20] Бумаги Щукина. Ч. 3. М., 1898. С. 43; Тысяча восемьсот двенадцатый год. 1912. № 13-14. С. 449; Левшин. 24-25; Гарин Ф.А. Изгнание Наполеона. М., 1948. С. 444, 447; Бычков. 66; Гарнич. 230. [21] Елоховский. 89-90; Глинка С. Подвиги генерала Милорадовича. [22] Вороновский. 269-270; Гарнич. 230, 227-228; Тарле Е.В. 1812 год. М., 1994. С. 223. [23] Вороновский. 262; Рябков Г.Т. Крестьянское движение в Смоленской губернии в период разложения крепостничества. Смоленск. 1957. С. 25. [24] Зарин А.Е. Женщины-героини в 1812 г. М., 1913. С. 5-13; Гарнич. 228-229; Тарле Е. Нашествие Наполеона на Россию. М., 1938. С. 239; Исторический журнал. 1937. № 8. С. 67; 1938. № 10. С. 70. [25] Тысяча восемьсот двенадцатый год. 1912. № 13-14. С. 472-473; Левшин. 23; Гарнич. 230; Троицкий. 235. [26] Бабкин В.И. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 г. М., 1962. С. 140, 148-149; Куляева Н. Кто же он Герасим Курин? // Сын Отечества. 1990. № 24. С. 9. [27] Chuquet A. Lettres de 1812. Ser. 1. Paris. 1911. P. 69-70; Народное ополчение в Отечественной войне 1812 г. Сб. док. М., 1962. С. 116. [28] Зарин. 16-19; Тарле Е.В. 1812 год. М., 1994. С. 224; Троицкий. 238. [29] Поликарпов Н. Очерки Отечественной войны // Новая жизнь. 1911. № 8. С. 138-139; Тысяча восемьсот двенадцатый год. 1912. № 13-14. С. 474; Левшин. 25-26. [30] РГВИА. Ф. 103. Оп. 208 а. Св. 0. Д. 1. Л. 510-511 об. [31] ГАКО. Ф. 260. Оп. 1. Д. 187. Л. 243-243 об. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 21-27.) ------------------------------------------------------------------ Шведов Сергей Вячеславович старший научный сотрудник музея истории г. Москвы. О ПРОТИВОРЕЧИЯХ РУССКОГО МЕНТАЛИТЕТА В ВОЙНЕ 1812 ГОДА. Под менталитетом (поскольку устойчивого определения не сложилось) мы понимаем устойчивые особенности психического и умственного развития этносов, носящие часто неосознанный характер и передающиеся внебиологическим путем. Менталитет или национальный характер существует несмотря на то, что отдельные индивидуумы могут иметь совершенно разные эмоциональные качества и склад ума. Национальные черты этносов остаются неизменными на протяжении столетий. Это наталкивает на мысль, что нельзя разобраться в причинах схожих исторических коллизий разных веков и вырваться из круга устоявшихся оценок, не установив влияние черт национального характера, способствовавших подобной схожести. По наблюдению многих исследователей на свете не было страны, где было бы больше противоположностей: с одной стороны – последняя ступень рабства; с другой — полная свобода, законы не действуют, делай что хочешь. С одной стороны — верность, доброта, сострадание, набожность; с другой — отсутствие страха божьего, эмоциональные перехлесты от исступления до самоуничижения, раскаяния. Отечественные историки только приступают к научному изучению черт национального менталитета (известны работы по крестьянскому менталитету). Между тем, крупные историки уже высказывались о происхождении черт национального характера. В.О. Ключевский объяснял развитие особенных качеств характера великороссов, главным образом, сложными географическими условиями, которые приучили россиян «смотреть в оба», приучили к изворотливости. Невозможность сообразить заранее план действий сказалась на манере мышления, он стал больше осмотрительным, чем предусмотрительным, он привык к тому, что по кривому проселку быстрее достигнешь нужного места, чем по столбовой дороге. Жизнь удаленными деревнями не приучила его к работе дружными массами. Он необщителен, себе на уме. Привыкнув жить в чрезвычайно опасных условиях, быстро мобилизуются на преодоление внезапных катаклизмов, но затем, поскольку ежедневная работа не ведется, снова настает необходимость авральных работ. Отсюда Ключевский делает вывод, что великоросс взятый в отдельности лучше великорусского обществах[1]. Н.М. Карамзин в известной работе «О древней и новой России» сделал ряд замечаний созвучных мыслям В.О. Ключевского: «Одно из важнейших государственных зол нашего времени есть бесстрашие. Везде грабят и кто наказан?... Доносят плуты — честные терпят и молчат, ибо любят покой»[2] ... К столь же неутешительным выводам пришел такой знаток русской души как А.П. Чехов: «Когда я писал пьесу (Иванов — С.Ш. ), то имел в виду...одни только типичные русские черты...Так чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость – чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются и потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомленных»[3]. Русские военные деятели независимо сделали ряд интересных выводов о влиянии и неизменности национального характера, подтверждающие наблюдения, приведенные выше.Так, А.Ф. Ланжерон сообщает в своих записках о своих спорах со многими выдающимися русскими генералами о том, как преодолеть беспорядок, своеволие, казнокрадство, жестокости в армии. Те отвечали — если поддерживать строгий порядок, исчезнет русская удаль, привычка к постоянно тяжелым условиям быта, что гораздо важнее для армии. Ланжерон, заглядывая в будущее, чувствовал громадные перспективы: «Чего бы можно было ожидать от победоносной русской армии, если бы существовала человеческая власть достаточно могущественная для исправления в ней злоупотреблений»[4]. В. Флуг, в статье, написанной на основе опыта Мировой войны 1914-1918 гг. и Гражданской войны в России и посвященной путям совершенствования высшего командного состава, выделил ряд черт национального характера отрицательного свойства: пассивность, умственная апатия, неспособность к продолжительному напряжению воли (лень), беспечность и небрежность (русский авось), отсутствие солидарности и взаимное недоверие, отсутствие гражданской дисциплины, нервность (чувствительность к внезапным угрозам на флангах и в тылу). Как черты просвещенной части армии автор отметил: способность быстро падать духом, боязнь риска и ответственности (недостаток мужества, самоуверенности и предприимчивости, духа дерзания), слабое развитие чувства долга, болтливость, сильно развитая способность к анализу и критике сильно развитая способность к анализу в ущерб синтезу — «смотрению на дело в целом» и склонность к критике. Первые тревожные симптомы понижения качеств национального характера проявились, по мнению автора, в ходе Крымской войны, но меры были приняты в неверном направлении — не в духе усиления энергии русского народа, что и подтвердила Русско-японская война 1904-05 гг.[5] Мы сознательно привели высказывания русских исследователей. Иностранные писатели оставили гораздо больше мнений на этот счет, но с древних времен все негативные замечания у нас отметаются на том основании, что иностранцы сознательно или несознательно чаще дают только тенденциозные негативные отзывы, стремясь принизить силу и гений русского народа ввиду резких различий в религии, культуре, геополитических интересах. Словом, это отношение к иностранцам само является важным пунктом в российском менталитете. Тем не менее, приведем здесь как свидетельство весьма значительной их близости к высказываниям отечественных знатоков вопроса, мнение немецкого военного историка Ф. Меллентина, участвовавшего в боях Второй Мировой войны 1939-1945 гг. на русском фронте: «Трудно представить себе границы его терпения и выносливости – черты характера складывавшиеся в течение веков страданий и лишений. Благодаря природной силе этих качеств русские стоят выше более сознательного солдата Запада... Он необычайно смел и отважен, и тем не менее временами проявляет трусость... он поступает в зависимости от своего настроения, совершенно непонятного для жителя Запада... Русские солдаты... инстинктивно осознавали, что если они будут предоставлены сами себе, они погибнут...В этом инстинкте можно видеть как паники. Так и величайшего героизма и самопожертвования...До некоторой степени высокие боевые качества русских снижаются несообразительностью и природной леностью»[6]. Перечисленные мнения людей, которые вполне могут быть названы экспертами в данном вопросе, единогласно показывают объективную обусловленность формирования национального характера и указывают на схожий набор качеств в разные эпохи. Укажем их: — быстрая возбудимость, переходящая, в случае отсутствия быстрого успеха, в разочарование, усталость, критику и поиск виноватых; — энтузиазм, воодушевление, т.е. преобладание чувства над разумом, приводит к формированию доверчивости, легковерия, склонности к эмоциональному заражению. С последним может передаваться не только социально положительные чувства (стойкость, самопожертвование и т.д.), но и такие как паника, эгоистическое отношение к патриотическим призывам; — чрезвычайная гибкость ума, следствием которой была выработанная веками переменчивость правил, изворотливость, при этом в просвещенной части общества чрезмерное развитие получил дух анализа, естественно, в ущерб синтезу идей. Противоречивость менталитета народа часто играла как в пользу русских, так и против, смотря по тому, кто попадался на незнании этого качества, противник или власть предержащие. О том, что власти очень часто ошибались в своих расчетах по воплощению в жизнь тех или иных проектов, свидетельствует ныне крылатое присловие: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Приведем некоторые исторические примеры. Победа на Куликовом поле стала возможной благодаря росту национального самосознания и военной энергии народа. Духовным руководителем воинов, вдохновившим их на бой был, по общему признанию, Сергий Радонежский. Его главная мысль заключалась в необходимости встать на защиту русской земли, смирения перед богом, не гордиться перед сражением, но и не бояться врага, помнить: «Не в силе бог, но в правде». Однако, битва подорвала силы Великого княжества Московского, оскудела земля ратными людьми, появилась слабость военного духа. Поэтому, когда в 1382 году стало известно о внезапном нападении хана Тохтамыша, настроение как князя Дмитрия Донского, так и московского народа было далеко не боевым. Князь уехал в Кострому собирать войско, не дав подробных распоряжений. Народ выбрал воеводу, который, таким образом, попал в полную зависимость от колебания настроения большинства вече. Когда некоторые из бояр и купцов попытались, вслед за семьей князя и митрополитом попытались, спастись из города, их выпустили лишь подвергнув наказанию в виде грабежа имущества. Три дня жители, несмотря на большие потери, успешно отбивали штурм, но на четвертый, поверив лживым мирным заверениям хана, настояли на открытии ворот. Дорого заплатили москвичи за быстрое моральное утомление, потерю стойкости и легковерие [7]. Очевидно, что такой поворот событий оказался бы неожиданностью и для большинства политиков последующих эпох. Во времена смуты начала ХVII века государственная «шатость» или изменчивость всех слоев населения Московского государства, несмотря на многочисленные призывы патриарха и верхов постоять за православную церковь и законного царя, свидетельствовала, что в силу раскола общества государственно-патриотические идеи в сознании большой части населения, отступили на задний план [8] . Симпатии московских низов были подвержены частым переменам. Иногда не проходило и двух месяцев между призывом очередного претендента на престол и возмущением против него. Низам была присуща, по мнению Д.С. Лихачева, хитроватость, переходящая в легковерие, сначала верят всем обещаниям, потом проклинают. Так в 1610 году, исходя из тактических соображений, на престол был приглашен польский королевич Владислав. Он не мог не вступить в конфликт с обычаями и правослаными традициями России. Москвичи в тайном письме в Калугу уговаривая жителей поддержать их план предупреждали, что уже тайно сговорено заменить королевича в случае невыполнения поставленных перед ним условий. В результате, неорганизованное восстание в Москве было потоплено в крови. Разлад в обществе, низкий боевой дух войска сделал нормой опору на иностранных наемников, позволили полякам в течение двух лет открыто присутствовать в Москве. Долгое время обращения иерархов церкви с целью поднять народ на защиту церкви и русской земли, оставались гласом вопиющего в пустыне. Только в середине 1612 года, желание народа выгнать врага стало обретать реальные перспективы. Между тем, задолго до ХVII века сформировалась высокая национальная самооценка. Еще в ХVI веке Московия заявила о себе, как о наследнице Рима и Византии. После смуты высокая самооценка никак не пострадала. Длительные вероисповедные дискуссии с предствавителями Папы Римского об истинности христианских вероучений, возникшие в связи с брачными расчетами царя Михаила Федоровича, произвели большое возбуждение в обществе. Д. Иловайский писал по этому поводу: «Известно, что великорусского человека ничто так не увлекает, как разговоры о вере и, особенно, споры о превосходстве православия над другими исповеданиями, доказательство истинности православия по сравнению с католичеством и реформаторскими учениями»[9]. В ХVIII веке, благодаря серии победоносных войн, чувство национального превосходства получило значительную подпитку. В массовом сознании были забыты времена борьбы с различными завоевателями (включая шведского короля Карла ХII), против которых приходилось применять стратегию изматывания сил, сочетавшую многомесячные обороны крепостей (Псков, Смоленск, Троице-Сергиев монастырь, Полтава), глубокоэшелонированную оборону подвижных отрядов, выжигание подножного корма в «диком» поле, создание завалов в лесах на засечной линии и.т.д. Вновь приобретенный стереотип военного мышления привел к формированию убеждения, что отступление есть немецкая тактика, а главнокомандующие ее проводящие — либо дураки, либо изменники. В отношении 1812 года данный стереотип ярко проявился в стратегии так называемого «скифского отхода». Наиболее тонко почувствовал главную проблему 1812 года С.М. Соловьев: «...Не могли не признать, она (система отступления — С.Ш.) необходима, составляя последний вывод из всей борьбы с Наполеоном... Самое сильное возражение было, что войско, которое постоянно отступает, падает духом... Система отступления была крайне неудобной в стране союзной (1805-1807 гг.). Столь же сильные неудобства она встречала и в родной стране... Но в народе есть сознание, что войско, на которое так много жертвуется, существует для защиты родной страны. И если вместо защиты оно отдает родную землю врагу, отступает, то народ видит тут уклонение войска от самой существенной своей обязанности, начинает скорбеть и роптать, подозревая дурное, не зная и не понимая высших военных соображений... Это отношение войска и народа к системе отступления составляет самую печальную сторону войны 1812 года до самого выхода Наполеона из Москвы»[10]. Примерно то же написал в своем историко-психологическом очерке Г. Чулков: «Ни солдаты, ни полководцы не хотели отступления, обманом их понуждали отступать, почему армия и не теряла мужества. Все-таки работал подсознательный инстинкт, сражаясь уходить все дальше вглубь страны»[11]. Но первым, кто отметил это кричащее противоречие, направлявшее развитие событий, был Жозеф де Местр: «С самого начала кампании, мы видим осуществление плана, явившегося для всех совершенной неожиданностью»[12]. Проблема заключалась в том, как не унижая умерить чувство национальной гордости, чтобы получить согласие общественного мнения на использование в обороне такого действенного средства как большие пространства. Императоры Наполеон и Александр, вступили в спор о том, против кого повернется противоречивое русское общественное мнение. Смена главнокомандующих оказалась тем средством, благодаря которому удалось сохранить боевой дух и собственно армию, выждать время, когда полученные преимущества стали очевидны для всех [13]. Главная интрига 1812 года заключалась в том, что императоры Наполеон и Александр вступили в спор о том, против кого повернется противоречивое русское общественное мнение. Император Александр верно выделил главную опасность — не поражение русской армии в боях, а потрясение основ государства с помощью соблазнов и лукавых обещаний противника по отношению к народу. Главное средство заключалось в вовлечении широких масс в народную войну, в противостояние увлекательным, но лживым идеям освобождения и равенства французов, которые смущали сердца, рождали сомнения и страхи в душах верных подданных. Не менее серьезная опасность таилась в ропоте и неудовольствии, насмешках над правительством, имевших место в случаях, когда войны велись на отдаленных театрах. Противостояние этой опасности ускорило принятие решения — «поднять народ на ноги». Об этом он откровенно рассказал перед встречей в г. Або с наследным шведским принцем Бернадотом мэру города Гельсингфорс (ныне Хельсинки) И.Э. Эренстрему, своему доверенному лицу в переговорах со шведами в 1808 году: «Когда исход войны не был благоприятен для государства, то поднимались клики против правительства, утверждавшие, что оно могло бы избежать войны, что война велась дурно, выбор генералов был плохой и т.д. Вследствие чрезвычайной отдаленности театра военных действий, людям праздным и пустым болтунам представлялась хорошая пища для измышлений, т. к. даже наиболее прискорбные события войны, которой они мало интересовались, затрагивали их только косвенно» [14]. Вовлечение народа в войну резко ограничивало возможности пропагандировать против государя, поскольку тут же встречало активную антипатию — советы и угрозы на улице[15]. Лучшие национальные качества, стойкость, самопожертвование и бесстрашие оказались крепко связаны с русским «авось», отсутствием гражданской дисциплины, порядка в делах, с легкомысленным отношением к собственности (т.е. применению поджогов, склонностью к грабежам). Как указывалось выше, Ланжерон сообщает в своих записках о спорах со многими выдающимися русскими генералами о том, как преодолеть своеволие, жестокости в армии, мародерство в деревнях. Те отвечали — если поддерживать строгий порядок, исчезнет русская удаль, привычка к постоянно тяжелым условиям быта, что гораздо важнее для армии. Отсюда следует, что правящий класс должен был идти на значительный риск, призывая людей вооружаться. В настроении людей по прошествии даже небольшого времени часто происходили разительные перемены. Бушевание страстей по разным поводам сменялось усталостью, апатией, пессимизмом. Проявлением эмоционального перехлеста была тяга дворян к заимствованию внешней стороны западной культуры, в одежде, времяпрепровождении, французской речи спектаклей, книг [16] . Несоответствие внешней и внутренней культуры критиковалось как более умными, так и теми, кто следовал допетровским традициям. В высшем обществе недоверчивость и пессимизм выражались в виде повышенного критицизма. По той же причине постоянно боролись между собой группировки генералов, общественное мнение делало колебания от восторженного поклонения до тотальной критики, иногда одного и того же лица. Широкие народные массы по-видимому, не обладали развитыми гражданскими добродетелями. Патерналисткие отношения с государством, со своими помещиками формировали у людей инфантилизм, чувство постоянной виноватости. По мнению психиатра Р. Морозовой такие люди, не имея «своей» жизни становились простым резервуаром для призывов власти к священной войне. Призывы пали на подготовленную почву. Об отношении к свободе как к исполнению, даже вопреки закону, своей воли в России писали многие авторы. Местр сообщал в своих письмах: «... русскому отвратительны повседневные обязанности и мелочные правила. В обыденной жизни он не встречает на своем пути никакой власти. Делай что хочешь – вот главный закон России, и без всякого преувеличения можно сказать, что здесь злоупотребляют свободой. Министр А.О.Балашев в конфиденциальных донесениях Александру 1 по результатам осмотра черноземных губерний весной 1820 года писал: «...сердце Ваше содрогнется при раскрытии всех подробностей внутреннего состояния губерний... Не только воровство в городах, не только частые и никогда, почти не отыскивающиеся грабежи на дорогах, но целые шайки приезжали в усадьбы, связывали помещиков и слуг, разграбляли дома и пожитки... – убийцы не находились. В селениях власть помещиков не ограничена, права крестьян не утверждены, а слухами повиновение последних к первым поколеблено и ослушаний тьма... Дел в присутственных местах кучи без счету, решают их по выбору и произволу... Все части идут раздельно, одна другой ход затрудняя, и, едва ли которая подается вперед[17]. Перечисленные противоречия сделали многие события Отечественной войны 1812 года темными для логического осмысления и не могут быть объяснены без изучения национального характера. Императору Александру постоянно противостояло консервативное большинство дворянского общества, небезосновательно опасавшееся глубоких реформ (конституционных, крепостных отношений) [18] . Противостоявшая им партия за глаза называлась немецкой, поскольку многие образованные чиновники-реформаторы обучались или родились за рубежами России. Выразителями мнения консерваторов были Г.Р. Державин, Д.П. Трощинский, А.С. Шишков, Ф.В. Ростопчин. С некоторыми из них был дружен М.И. Кутузов [19] . Н.М. Карамзин сформулировал их тезисы так: «Россия наполнена недовольными, жалуются в палатах и хижинах... Александр захотел новостей в главных способах. Правило мудрых — всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости, ибо одно время дает надлежащую твердость уставам, ибо более уважаемо то, что давно существует и все делаем лучше от привычки» [20] . Свою недальновидность консерваторы выказали дав отрицательную оценку созыва Земской милиции в 1807 году. Критики почему-то не хотели брать в расчет, что благодаря ей русский народ незаметно для себя становился на сторону правительства в споре с наследником французской революции. Главная роль милиции была охранительная[21]. Предрасположенность к широковещательной критике распоряжений начальства, к фронде была скрытой формой борьбы с властью, проявлением неверия в способность армии ответить на вызов времени, одержать победу над Наполеоном. В свете сказанного становится понятным, почему в 1812 году общество разделилось на партию ярых сторонников М.И. Кутузова, восторгавшихся каждым его шагом, и тех, кто говорил о его ошибках. В высшем слое дворянства и чиновничества причиной тому служили обиды и неудовлетворенные амбиции. Критицизм из высших слоев распространялся среди молодежи, бывших сослуживцев и подчиненных. Ущерб для проводимой стратегии в 1806-1812 годах., как свидетельствует Жозеф де Местр: «Общественное мнение часто отсутствует или предвзято. В 1805 году превозносили фельдмаршала Каменского, но скоро все увидели, что прав император и Каменский лишь опасный безумец особого рода, совершенно непригодный для дела. Монархия сия есть и должна быть военной, но откуда взялась непримиримая вражда между двором и армией, такая что, если двор появлялся, в армии все рушилось... Два средоточия интриг. Одна в армии – между протежируемыми офицерами и другая — в столице, состоящая из их родственников и доброхотов. Пример – война в Молдавии. Генерал-адъютант князь В.С. Трубецкой и генерал-лейтенант граф П.А. Строганов сцепились с генералом С.М. Каменским. Они вернулись сюда и говорят даже, что были прогнаны своим генералом. Здешние их сторонники изо всех сил стараются разрушить репутацию Каменского. У императора достаточно мудрости, чтобы не вступаться в сии интриги. Зато сами приехавшие весьма довольны собой, и никому неизвестно, на чьей стороне правда. Возможно, национальный характер и обстоятельства вынуждают повелителя к такому поведению» [22] . В 1812 году вовлечение верхушки правящего класса, а за ней и широких масс гражданского населения в обсуждение стратегии первого периода войны, оказало крайне вредное, главное неизбежное (в силу свойств менталитета) влияние, было неизбежным эффектом начинавшейся народной войны. Петербургское общество с самого начала войны оказалось в противостоянии со своим императором: «Всеобщее уныние и страх усугубились по получению здесь (СПб. — С.Ш.) 10 июля манифеста, коим призывал Государь всех сынов России на защиту Отечества, с сокрушенным сердцем оный читали, но дыша злобой и мщением на врага, охотно приняли предлагаемый способ, коим надеялись отмстить ему за стыд и горесть... начали надеяться, что, может быть план (отступления — С.Ш.) переменится.» В конце июля высшее общество нашло свое решение проблемы обороны: «Между тем, (в СПб. — С.Ш.) все в один голос кричали, что место ему (Кутузову — С.Ш.) не здесь, что начальствовать он должен не мужиками С.П.б. губернии, но армией, которую оберегая, Барклай отдает Россию... Имя его (Барклая — С.Ш.) сделалось ненавистным, никто из прямо русских не произносил его хладнокровно, иные называли его изменником, другие сумасшедшим или дураком. Но все соглашались в том, что он губит нас и предает Россию...Одна у всех мысль, один разговор, старые, молодые, словом, все состояния, все возрасты нарекали его (Кутузов — С.Ш. ) единодушно спасителем отечества»[23]. По существу в обществе зрел заговор против императора. Великая княгиня Екатерина Павловна, с которой он был близок, предупреждала о существовании тяжелых обвинений, в том числе: «нарушение слова данного Москве, которая ждала Вас с крайним нетерпением, что Вы ее бросили... при желании (многих – С.Ш. ) всем жертвовать для отечества, говорят: «К чему это поведет, когда все изничтожается, портится вследствие неспособности начальников?»[24] Восторг жителей Петербурга по поводу успеха армии при Бородино, спустя две недели (день коронации) сменилось гробовым молчанием толпы, когда к ней приблизился император. По воспоминаниям графини Эдлинг, «достаточно было малейшей искры, чтобы все вокруг воспламенилось». В течение двух месяцев царь, практически, никого не принимал и все его решения передавались через Аракчеева. Пребывание армии в Тарутинском лагере, а потом преследование противника с прицелом на окружение врага в районе реки Березины, обострили споры в высшем обществе. Одни восторгались каждым движением фельдмаршала, другие предрекали уход армии противника из расставленной ловушки. Точку в их спорах должна была поставить операция на р. Березине В течение двух месяцев царь, практически, никого не принимал и все его решения передавались через Аракчеева. Пребывание армии в Тарутинском лагере, а потом преследование противника с целью окружения врага в районе реки Березины, обострили споры в высшем обществе. Одни восторгались каждым движением фельдмаршала, другие предрекали уход армии противника из расставленной ловушки. Точку в их спорах должна была поставить операция на р. Березине. «Великие сии свершения показали, в то же время, и всю силу предрассудков, подкрепляемых духом нетерпимости и национальной кичливостью. Сия последняя непременно желает иметь своего героя и он был сотворен точно так же, как сколачивают ящик или шьют туфлю...»[25]. Сам полководец не мог не воспользоваться таким положением, чтобы поддержать свою популярность и славу. Объективно его переписка с женой неизбежно становилась известна в обществе[26] . Екатерина Ильинична состояла в переписке с госпожой де Сталь, находившейся в тот момент в Стокгольме. Наследный принц Юхан через нее живо интересовался мнениями Кутузова. Когда Кутузов не желал огласки его мнений или советов в обществе, это специально оговаривалось в письмах. Неслучайно его супруга жаловалась на то, что Аракчеев читает, задерживает адресованные ей письма и не допускает личной встречи с ней курьеров из армии[27]. Свобода полемики в обществе создавала иллюзию неучастия большинства в войне, чем наносился ущерб, сплоченности нации, мобилизации всех моральных сил, особенно вследствие наличия таких черт характера, как недостаток гражданской дисциплины, избыток эмоциональности, индивидуализма и критичности. К тому же, просвещенный русский государь опирался в отношениях с дворянством не на силу и страх, а на любовь и закон. Во время войны нет возможности сохранить единство воли народа и боеспособность армии без жестких мер. По классификации Н. Макиавелли царь относился не к разряду львов, а лис. Лисы побеждают львов, в конечном итоге[28]. Указанный парадокс отчасти объясняет тот шаг «от великого до смешного», который сделал Наполеон в 1812 году. Александр демонстрировал свою слабость в отношениях с аристократией и провоцировал у Наполеона надежды на то, что бояре не позволят царю вести столь разорительную для них стратегию. «Лиса Кутузов» также демонстрировал слабость после Бородино, после оставления Москвы и тем «подвел» Наполеона. Хитрость, умение найти лазейки там, где их быть не должно также считается чертой русского менталитета. Начала войн в России практически всегда сопровождалось вспышкой патриотических чувств, которые в свою очередь доказывают большую эмоциональность и возбудимость русских людей. В 1812 году основная вспышка произошла 11-12 июля, когда Александр I выступил с призывом к народной войне перед дворянством и купечеством Москвы еще до ознакомления с манифестом от 6 числа.. Он произнес проникновенную, вместе с тем глубокую и откровенную речь, в которой была названа главная опасность, главный источник силы – народ и главная задача всех сословий — жертвовать ради Отечества частью своего достояния, с тем чтобы не потерять все[29] . Подобная четкость, глубина и простота сказанного соперничала с напутствиями перед боем Сергия Радонежского в 1380 г., архимандрита Дионисия в 1612 г. После таких слов становится понятен масштаб всплеска патриотизма, передавшийся и в провинцию [30] . Ф.В. Ростопчин сделал все возможное для решительного поворота общества на путь народной войны[31]. Он нашел и следовал четырем правилам, которыми руководствовались «старые русские»: Русский бог велик; служить государю верой и правдой; два раза не умирают; чему быть того не миновать. Ныне значение Ростопчина в истории 1812 года — далеко не первостепенное. Поворот общественного мнения в отношении Ф.В. Ростопчина, пожалуй, более всех сделавшего для практического подъема народной войны, ярко показывает превратность судьбы кумиров публики. Использование московским главнокомандующим Ф.В. Ростопчиным информационных листков для эмоционального настроя людей на победу над врагом, причем с применением достаточно грубых форм пропаганды, в той обстановке было как нельзя кстати: «...не бойтесь ничего, нашла туча. Да мы ее отдуем... а берегитесь одного; пьяниц да дураков; они распустя уши шатаются, да и другим в уши врасплох надувают. (Потому) прошу, если кто из наших или из чужих станет его (Наполеона — С.Ш.) выхвалять и сулить и то и другое, то какой бы он ни был, за хохол — да на съезжую..»[32] . Те же особенности были характерны для контрпропаганды накануне Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: В.А. Невежин отметил: «...странное сочетание несомненной эффективности пропаганды с ее низким уровнем»[33]. При помощи афиш Ф.В. Ростопчин решил воздействовать на настроение москвичей, устраняя тем самым возможность распространения нелепых и опасных слухов: «Чернь есть такое существо, в котором живость радости и живость скорби равно требуют благоразумного обуздания. Видя приближение неприятеля, рассуждающие не теряли упования, но невежды взирали только на расстояние какое оставалось неприятелю до Москвы, по мере сего все более и более предаваясь отчаянию... Если бы правительство своим молчанием попустило их, то кто докажет, что сии унывшие, предоставленные самим себе, из коих некоторые все утешение в скорбях черпают в воспламеняющих струях Бахуса, кто докажет, что они остались бы спокойными и не устремились бы к своевольству и к буйству.» В сих листах простонародным языком, знакомым и внятным для черни, забавным для людей средних понятий и достойных удивления в глазах просвещенного по той цели, к которой сие средство стремилось[34]. Отсутствие планомерной эвакуации гражданского населения и имущества определялась древней русской традицией, согласно которой ни один способный носить оружие и помогать обороне не мог покинуть крепость самовольно, строго соблюдалась и в 1812 году. Восприятие Наполеона как Антихриста не позволяло штатским людям заблаговременно эвакуировать имущество и семьи. Беглецы считались предателями. Между простонародья распространялась враждебность к уезжающим из города. В июле власти вполне поддерживали такие настроения. Примером может быть Смоленск. М.Б. Барклай запретил не только выезд гражданским чиновникам и вообще обывателям из Смоленска, но и вывоз архивов. Денежную казну главнокомандующий все же разрешил отправить, но ночью. Только накануне подхода противника 4 августа, была разрешена массовая эвакуация. Возможности спасти местные архивы уже не было[35]. В первой половине августа, например, одному помещику для того, чтобы беспрепятственно выехать за заставу, пришлось переодеться женщиной. С середины августа Ф.В. Ростопчин стал размышлять, как поощрить выезд из города всех тех, кто не может быть реально полезен при подходе неприятеля к городу. И он сделал это, слегка пожурив тех, кто позабыл свой долг: «Я рад, что барыни и купеческие жены едут из Москвы для своего спокойствия, но нельзя похвалить и мужей, и братьев, и родню, которые при женщинах в будущих (будучи – С.Ш.) отправились без возврата. Если по их есть опасность, то непристойно, а, если нет её, то стыдно. По показаниям жителей выехать из города не выслушав, как минимум, оскорблений и угроз, было затруднительно даже для женщин. Отставному генералу Д.М. Волконскому, в начале сентября «унтер-офицер в кабаке доказал... грубостью, сколь народ готов уже к волнениям, полагая, что все уходят от неприятеля»[36]. Местр, живший в Петербурге и не знавший русского языка, также сообщает об открытых угрозах, услышанных от простолюдинов [37]. Поддержание воинственного народного духа потребовало от общества молча сносить обиды, связанные с большой возбудимостью русских людей. Формально, ни один чиновник не мог без разрешения сверху без опасения за свою карьеру начать подготовку к эвакуации. Так, 21 августа, т.е. за три-пять дней до подхода к месту главных сил армии, в распространении слухов об отступлении русской армии за Можайск был обвинен и.о. генерал-полицмейстера М.И. Левицкий. Ему пришлось письменно объясняться, говорил ли он с местными чиновниками только об отсылке госпиталей и обозов или об эвакуации всего города (хотя это прямо вытекает из его распоряжений — С.Ш.)[38]. Негласный запрет на отъезд из Москвы был снят лишь дней за 10 до ее оставления. Сам главнокомандующий армиями, стремившийся вывезти семью дочери Е.М. Хитрово из-под Тарусы, должен был прибегнуть к хитрости, приказав калужскому губернатору П. Каверину отправить отставного генерал-майора Хитрово под караулом во Владимирскую губернию [39]. После чего женщины уже смогли смело и открыто эвакуироваться, т.к. с детьми на руках они ничем не могли принести вред врагу[40] . В конце августа, когда по реке плыли высланные под охраной из Москвы в Нижний Новгород иностранцы, «в селениях по реке Оке ниже Коломны, мужики нередко обращались с нами дерзко и грубо за то, что мы оставляем матушку Москву в такое смутное время. Крестьяне отказывали продать колесо или ось — тогда у них отнимали и бросали им деньги».[41] Итак, в момент разжигания патриотического энтузиазма, ни власти, ни жители даже не могли помышлять, чтобы кому-то из людей состоятельных было разрешено «бежать» от исполнения своего долга защитника. В тот момент никто не смеялся над «жалкой милицией», как было в 1807 году. Этим моральным запретом объясняется тот удивительный факт, что основная масса москвичей бросилась из города накануне его оставления, захватив лишь самую малую часть имущества, которое было быстро ими оставлено на дороге. Однако, уже через две недели симпатии дворян, осознавших размер ущерба своей собственности, отвернулись от Ростопчина [42] . Поднялся громкий ропот, который был доведен до царя его сестрой Екатериной Павловной. Ростопчин в мае 1813 года решил дать ответ на обвинения в свой адрес в журнале «Русский вестник»: «Есть много русских, кои меня бранят за то, что они от нашествия злодея лишились домов и имущества, и многие, ничего не имевшие – миллионов! Мое дело было сохранить спокойствие в столице. И тишина в ней пребыла до 2 сентября... Купцы начали отправлять свои товары с половины июля; дворянство тронулось с августа... Кого я задержал? У кого взял лошадей и повозки? ...Теперь еще спрошу у вопиющих героев, решившихся отчаянно защищать столицу, выехав из оной: За что Вы на меня негодуете? Ответ: «За то, что поверил вашим словам, оставили все свое имущество в домах и оно всё сожжено и разграблено. Вопрос: А Вы где же изволили быть? Ответ: О, да мы давно уехали. В 1812 году меня бранят для того, что (если смею сказать) для многих здоровых людей рубль дороже жизни»[43]. Те же люди, бранившие Ростопчина, всерьез мнили себя защитниками отечества, звание это к концу войны хотелось носить всем. По наблюдению Ф.В. Ростопчина «каждый духовный мнил себя Палицыным, а купец — Мининым». Дворянская общественность не изменила своего мнения ни тогда, ни после. Ростопчин умер в 1826 году, оплакиваемый только родственниками. Вслед за современниками перехлест в защите своей позиции (в силу того же менталитета) передался историкам. Исследование А.Н. Попова («Москва в 1812 году») построено на подробнейших цитатах из воспоминаний Ф.В. Ростопчина и последующей критике, хотя бы нескольких слов из них. Автор стремился доказать, что Ф.В. Ростопчин был не в ладах со здравым смыслом: «Говоря с народом... в дружеских своих посланиях, он беседовал с обывателями, как заботливый и приветливый друг..., в то же время питал самое оскорбительное для русского народа подозрение... Уверовав в какую-нибудь мысль, гр. Ростопчин доводил ее до крайности... Неутомимо боролся он с воображаемым заговором мартинистов и восстанием народа, которого будто бы неприятель может склонить на измену, обещанием освобождения от крепостной зависимости, и упустил из виду действительные события (организацию эвакуации всего государственного и частного имущества — С. Ш.). Он не понимал ни силы неприятельского нашествия, ни способов для обороны; полагая, что неприятель никогда не достигнет до Москвы, думал противопоставить ему ополчение из жителей столицы и ее окрестностей, которого, однако же, не составлял, объявляя только, что кликнет клич, когда настанет время...Он не только не способствовал жителям Москвы удалиться и спасти свое имущество, но помешал им самим вовремя принять эту меру. Начав вывозить из Москвы государственные сокровища, когда огромное количество перевозочных средств потребовалось уже для приближавшихся войск...естественно, он лишил возможности воспользоваться ими в надлежащем количестве, как жителей Москвы, так и войско. Неминуемым последствием был ропот первых и негодование кн. Кутузова, которое усилилось, когда он узнал, что не приготовлено никакого ополчения для ее защиты»[44]. Таким образом, обстоятельный историк мыслил точно также, как и потерявшие свое имущество «защитники отечества». Произошло это, по всей видимости, неумышленно, поскольку сильные эмоции, переживаемые им, как и многими современниками 1812 года, помешали заметить противоречия в своих логических построениях. Аналогичные ошибки бывают и у современных авторов. Современные историки много критиковали наблюдательного мемуариста Д.П. Рунича за одну из мыслей по поводу природы патриотизма русских крестьян: «Патриотизм здесь ни при чем... русский крестьянин уничтожал хищных зверей, уничтожавших его скот». Однако, в действительности, Д.П. Рунич говорил о ненависти низшего класса к иностранцам, вследствие различий в религии, нравах, языке. «Нападение французов на собственность жителей и эта исконная ненависть были единственными (причинами? — С. Ш.) всех зверских поступков, коих были жертвою в течение войны, внесенной Наполеоном в пределы России. Патриотизм был тут ни при чем, и Растопчин, которому это было отлично известно, сумел только воспользоваться этой ненавистью. Ненависть, которую русские проявили, совершая разные жестокости против иностранцев, пришедших опустошать их родные земли, доказывает, что русский человек защищал в 1812 году НЕ СВОИ политические права. Он воевал для того, чтобы истребить хищных зверей, пришедших пожрать его овец и кур»[45] . Итак, Рунич настаивал на том, что у крестьян не могло быть зрелой гражданской позиции. Спор историков с Д.П. Руничем свелся к надуманному противопоставлению гражданского патриотизма и желания сберечь свою собственность. Он подтверждает давно подмеченное неприятие русскими критических оценок своих духовных качеств, что в основе патриотизма крестьян лежала в том числе ненависть к иностранцам. Некоторые историки видели в этих словах инсинуации в адрес русского народа. Между тем, на протяжении веков культивировалось мнение о превосходстве русского православного народа над иностранцами, являвшимися для него еретиками, устанавливались запреты на проживание их вместе с православными, не говоря уже о появлении в церквях во время богослужений, становится очевидным, что в его словах есть большая доля истины. Д.Н. Рунич подробно описал переживания простых людей в связи с приходом в их дома неприятеля [46]. К тому же ряду явлений относилась жестокость крестьян, особенно в тех случаях, когда чужеземцы были беззащитны. То была месть за перенесенные унижения, оскорбления [47]. Проявлением перехлеста в критике данного явления были подозрительность и ненависть к иностранцам также вовсе не были проявлением дремучего бескультурья низших сословий. Православная церковь издавна считала иностранцев (т.е. иноверцев — С.Ш.) еретиками. Общение с ними считалось гибельным для души русского человека. В ХVII веке их подозревали в непременном желании совращать православных в свою веру. Им запрещали носить русскую одежду, принимать в услужение в дом русских [48] . Накануне 1812 года Министерство внутренних дел ввело тщательный контроль за всеми, проживающими и прибывающими в страну, иностранцами. Система подобной работы была хорошо описана в записках маркиза де Кюстина, путешествовавшего по России позже, в 1839 году[49]. Накануне войны «июня 1812 года вышел циркуляр на имя всех губернаторов: «1) чтобы в губерниях оставить только тех иностранцев, в благонадежности которых губернатор примет на себя ответственность. Что они ни личными внушениями, ни другими средствами не могут подать повода к нарушению спокойствия по или к совращению с пути русских подданных; 2) всех иностранцев, которые окажутся неблагонадежными, выслать заграницу морем; 3) тех из них, коих отправление заграницу сочтется неуместным по уважению, что разглашениями в чужих краях о внутреннем нашем положении они могут подать повод к неблагопрятным или невыгодным для России последствиям, выслать во внутренние губернии»[50]. Правительство понимало, что если не вести русскую пропаганду, народ может подхватить слухи, клонящиеся в пользу неприятеля, стремилось стимулировать проявления народной бдительности, даже если 99 % задержанных в действительности не совершили чего-либо противозаконного. Подобным образом поддерживалось злость, боевой дух, не допускающий каких-либо контактов с неприятелем. По призыву Ростопчина бдительные москвичи каждый день приводили к нему подозрительных, на их взгляд, людей. Они или плохо говорили по-русски, не могли или не хотели перекреститься по-православному, или сообщали какие-то слухи не в пользу правительства. Ростопчин наказывал их для вида и отпускал. Поступать наоборот — значило разрушать патриотические порывы москвичей. Пик шпиономании пришелся на момент оставления Москвы, когда пытались арестовывать офицеров за незнакомый им мундир. Городской глава г. Ростова (Владимирская губерния) Маракуев писал, что народ считал каждого иностранца французским шпионом и не только делал грубости, но и большие обиды [51]. А.Н. Попов был не прав. Граф Ростопчин проявил себя глубоким знатоком характера народа, когда уже нельзя было откладывать обещанное вооружение народа. С учетом господствовавших страстей и отсутствия дисциплины, оружие могло быть использовано не только против французов. «Раздача оружия состоялась 25 августа. Он обратился за помощью к митрополиту Платону, отслужить молебен и обратиться к народу с речью. С помощью двух дьяконов Платона ввели на амвон, его бледное старческое лицо казалось встревоженным. По окончании молебна, на котором он присутствовал в качестве молящегося, один из дьяконов стал рядом с ним, чтобы говорить от его имени, потому что он сам уже был не в силах возвысить свой слабый голос. Пастырь умолял народ не волноваться, покориться воле Божьей, доверяться своим начальникам и обещал ему свои молитвы. Митрополит плакал. Рыдания послышались со всех сторон. «Владыка желает знать, — продолжал дьякон, — насколько он успел вас убедить. Пускай все те, которые обещают повиноваться, становятся на колена. Все стали на колена. Старец осенил крестным знамением преклоненные пред ним головы, а граф Ростопчин выступил вперед и обратился, в свою очередь, к народу: «Как скоро вы покоряетесь воле Императора и голосу почтенного святителя, — сказал он, — я объявляю вам милость Государя. В доказательство того, что вас не выдадут безоружными неприятелю, он вам позволяет разбирать арсенал. Защита будет в ваших руках. Я прикажу сию минуту отпереть арсенал». Толпа, проводив Платона, возвратилась за оружием[52]. События последовавшие перед вступлением французов в Москву, а также в момент ухода из нее, показали обоснованность опасений генерал-губернатора. Массовые народные выступления, как правило, сопровождались разграблением имущества тех бояр и купцов, которые считались виновными в нарушении долга перед государем, своих обязанностей перед городом. Например, — неучастие их в его обороне. Так поступали в 1382 году с теми, кто пытался уехать из Москвы накануне штурма ее ханом Тохтамышем. Так поступили с боярами, заподозренными в заговоре или входившими в окружение ставшего ненавистным царя во времена смуты. Их имущество считалось законно перешедшим к тому, кто его взял. То же происходило с имуществом, вынесенным при пожаре. Так. во время великого московского пожара 1649 г. низы занимались выносом имущества из горящих домов, которое потом делили поровну[53] . О связи бесстрашия и грабежей писал еще Н.М. Карамзин[54] . Однако, в вопросе об участии гражданского населения в грабежах во время пожара Москвы 1812 года и особенно при выходе из нее французов, в историографии прозвучало обвинение в клевете на москвичей. Так, И. Липранди восклицал: «Зачем пятнать, основывать на догадках обвинение русских»[55]. Между тем, в участии подмосковных крестьян в подобном деле нет ничего удивительного, если учесть, что грабеж – это форма возмездия, проявления духа народной вольности, классовой ненависти, черта менталитета. Еще до прихода в столицу французов, 2 сентября А.Я. Булгаков видел следующие картины: «Кабак разбит. У острога колодники бегут; их выпустили или поломали замки сами. Против Пушкина солдаты убивают лавочника. Еду по Басманной. Ужасная картина, грабеж везде ранеными и мародерами».[56] Известный в начале XIX века актер Сила Сандунов рассказал С.Н. Глинке о виденном им русском грабеже в Москве по уходу французов: «Из русских ничего не сделаешь (европейца? – С.Ш. ). Лишь только облетела московские окрестности молва, что французов нет в Москве, со всех сторон нахлынули крестьяне с возами. Поднялся ужасный грабеж... С горы, мимо моего дома (видимо, нынешний Сандуновский переулок — С.Ш.), неслось повозок до сорока... Навстречу им спешили крестьяне с пустыми возами. Завязался бой, засвистели кистени, дубины, вилы и ружья. Казалось, что злые духи вынырнули из адских пропастей. Раздался крик, вопль, гул и кровь полилась ручьями. Тяжело было при неприятеле, но тут было ещё тяжелее. Объятый ужасом, я бросил свой дом, свои бани и бежал на Украину к знакомому нашему Палицину». С.Н. Глинка оправдывал крестьян в следующих словах: «Вы видели русских в минуту исступления. Вы знаете, как ожесточаются воины, когда после упорной обороны, приступом берут крепость. Крестьяне одичали в лесах. Настал час грабежа и крестьяне ринулись на грабеж» [57] . По сообщению московского католического священника Изарна, в течение нескольких дней до прихода казаков толпы крестьян «бегали по улицам грабить соляные магазины... днем и ночью по улицам пешком и на телегах тянулись шайки по 10-20 мужчин, женщин и детей»[58]. В донесении начальника владимирского ополчения Б.А. Голицына М.И. Кутузову от 30 октября 1812 г. говорится: «... после ухода французов тотчас начался грабеж, который остановлен войсками, в столицу вступившими отчего и народ из Москвы начал выходить, по прибытии же моем почиталось только до 6000 жителей» [59]. Прекрасно понимая, что русские грабили в Москве вместе с французами, а в момент подготовки к уходу – не оглядываясь на них, правительство дало распоряжение, запрещавшее предъявлять к кому-либо иски о возвращении имущества бывшим владельцам. Многие москвичи видели на рынках свои собственные вещи, стоимость которых была весьма небольшой[60] . Во время отступления французов крестьяне часто шли вместе с казаками по бокам большой дороги и грабили разбитые французские обозы [61]. Итак, мы видим корни склонности к грабежам в отсутствии привычки к законопослушанию, в осознании правомерности подобного наказания, а также, в легкомысленном отношении к любой собственности. Приведенный материал показывает влияние национального характера на многие важные события войны, на выбор путей и методов привлечения населения в народной войне, объясняет причины внешне нелогичных отношений, поступков, как в высших кругах общества, так и народа; позволяет привести к общему знаменателю полярные точки зрения, основанные на указанной нелогичности менталитета. Приведенные данные позволяют показать реальные идейно-психологические основы сопротивления врагу, влияние широких слоев и масс общества на ход войны., смысл и причины основных решений руководства страны, повлиявших на исход кампании. Сравнение поведения русских людей в разные исторические эпохи доказывает, что в жизнь проводилось только то, что соответствовало национальному характеру, который содержал значительные противоречия. Освещение войны в истории также подвергалось давлению того же национального общественного сознания. Знание особенностей менталитета россиян позволяет провести проверку сложившихся в науке оценок и мнений, касающихся эпохи 1812 года, глубже понять процессы, происходившие в обществе, понять негативные факты, уловить общее в исторической биографии России. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Ключевский В.О. Лекции по русской истории. М. 1937, Т.1. С. 324-325. [2] Карамзин Н.М. О древней и новой России, М., 1914. С.121. [3] Чехов А.П. Соч. М., 1963, Т. 11. С.306. [4] Русская старина (РС), 1895, май. С. 201. [5] Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции //Российский военный сборник. М., 1999. С. 294. [6] Меллентин Ф. Бронированный кулак вермахта. Смоленск, 1999. С. 426-431. [7] Иловайский Д.И. Собиратели Руси., М., 1996. Сс. 106-107, 129-130. [8] Скрынников Р.Г. Россия в начале ХVII века. «Смута», М., 1988. Сс. 162, 250. [9] Иловайский Д.И. Новая династия. М, 1996. С. 23. [10] Соловьев С.М. Император Александр I, М., 1995. С. 262-263. [11] Чулков Г.И. Императоры, М. 1993. [12] Местр Ж. де, Петербургские письма, СПб, 1995. С.208. (от 22.06.1812 г.) [13] Более подробно см.: Военно-исторический журнал, 1998, № 1. С. 25-31. [14] Шильдер Н.К. Александр I, СПб. 1893, Т. 3. Приложение с. 101. [15] Местр. Указ соч. С. 220. [16] РС, 1905, Т.122, №5, С. 409. До возвращения государя из Або французские спектакли в СПб. были запрещены; Глинка Ф.Н. Письма русского офицера, М. 1990, С. 74. Перед оставлением Москвы его брат, С.Н. Глинка рвал и жег в своей библиотеке французские книги. [17] РГИА. Ф.1409. Оп. 1. Д.3329. Л.1 об. [18] Более подробно см.: Мироненко С.В., Самодержавие и реформы, 1989. [19] Д.Н. Свербеев. РС, 1871, ст. 167. [20] Карамзин Н.М. Указ. соч. С.49, 757. [21] Карамзин Н.М Указ. соч. С. 71. «... советники имели добрые намерения, но худо знали Россию, не оказалось ружей в запасе... как прокормить их, не имея обозов? Усердие поостыло, увидели, что Правительство хотело от них невозможного, потом стали смеяться над жалкой милицией...имели 7 месяцев времени – и не дали армии никакой сильной подмоги. Если бы Правительство, вместо необычной для нас милиции, с одной стороны глубок, подводами и деньгами, то оно не произвело бы ни малейшего волнения в России и могло бы усилить нашу армию прежде Фридландской битвы, надлежало бы только не дремать в исполнении». [22] Местр де Ж. Петербургские письма. СПб., 1995. [23] РС, 1885, №9. С.400-403. (Записки В.И. Бакуниной). [24] Николай Михайлович в.к., Император Александр. СПб., 1912. Приложение. С.88. [25] РС, 1905, №5, С. Попов А.Н. Александр I после сражения при Бородино. [26] РС, 1905, № 5, С. 247. Попов А.Н. Император Александр I после занятия Москвы: «Каждое его семейное письмо возбуждало любопытство и толковалось обеими сторонами по своему... Известность фельдмаршала не похожа на известность гр. Витгенштейна- у него нет хулителей... Если Кутузов возьмет Бонапарта или доведет его до положения, за которым последует его падение, то кн. Кутузов будет бессмертным, но если он упустит его, чтобы пополнить армию и весной вновь начать кампанию, то фельдмаршал соделается навсегда целью насмешек...» [27] РС, 1896, № 3, С. 501. Записки Д.П. Рунича :«Государь, узнав о попытках Аракчеева перлюстрировать письма Кутузова жене, запретил ему это делать». [28] Макиавелли Н. Государь, М., 1990. С. 52. [29] Вяземский П.А. Стихи. Воспоминания. Записные книжки. М., 1988. С. 278. [30] Ростопчин Ф.В. Ох, французы. М., 1993. С 270. [31] Более подробно см.: Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 года. Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. Малоярославец. 1998. С. 31-44. [32] Борсук Н.В. Ростопчинские афиши: Изд. Суворина, б. м., б. г. [33] Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии войны 1939-1941 гг. М., 1997. С. 47. [34] Борсук Н.В. Указ. Соч. С.11. [35] Смоленская старина, Смоленск, 1912, Вып. 1, Ч.1, С. 349. [36] 1812 год. Военные дневники, М.1990. С.146. [37] Местр де Ж. Указ. соч. [38] РГВИА, Ф.14414, Оп. 10/291, Св. 68, Д. 8, Ч.13, Л.13. [39] ЧОИДР. 1865. [40] М.И. Кутузов. Сб. док-тов, Т.V, Ч.1. [41] «Недаром помнит вся Россия», М. 1987. С.281. [42] Пожар Москвы, Ч. 1, М., 1911. [43] РА, 1876, Кн. 3, С.431. [44] Попов А.Н. РА, 1875, Кн. 3. [45] Русская старина (РС), 1901. [46] РС, 1901. С.612 [47] Например: Глинка Ф.Н. Письма русского офицера, М. 1990, С. 92: «В некоторых местах видели мы, что крестьянки и даже малые дети беспощадно секли розгами ползающих французов; так озлобили они противу себя русский народ!» [48] Орленко С.П. Иностранцы в России ХVII век. // Вопросы истории. 2000, №6. С.138. [49] Более подробно см. Кюстин де «Россия в 1839»// В сб.: Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. Л., 1991. [50] Михайловский-Данилевский А.И. Полное собрание сочинений, СПб. 1850, Т. IV, С. 482. [51] Пожар Москвы по воспоминаниям и переписке современников, М., 1911, С. 36-37. [52] Матвеев Н. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812г., М., 1912. С.228-230. [53] Векслер А.Г. Москва в Москве, М. 196 8, С. 106. Из следственного дела о пожаре в Китай-городе в 1639 г.: «москвичи открывали тюрьмы и выпускали колодников, разбивали лавки, громили богатые дома, растаскивали товары. При этом черные посадские люди сносили все в одно место, а затем поровну его делили». [54] Карамзин Н.М. Указ. соч. М., 1914. С. 71. [55] ЧОИДР, 1869, кн. 4, С. 16. [56] РА, 1866, IV, Ст. 701-702. [57] Глинка С.Н. Записки 1813 года, М., 1837. С. 33. [58] РА, 1869, Ст. 1437. [59] Апухтин В.Р. Сердце России - первопрестольная Москва и Московская губерния в Отечественную войну. М.. 1912, С. 56. [60] Пожар Москвы, Ч. 1, М., 1911. [61] Смоленская старина, Смоленск, 1912, Вып. 2. С.341. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 60-82.) ------------------------------------------------------------------ Жарский Анатолий Петрович Кандидат военных наук, советник РАРАН, старший научный сотрудник военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи, г. С.-Петербург. «БУДУ СЛУЖИТЬ, ПОКУДА НЕ УПАДУ» (о первом начальнике Михайловского артиллерийского училища). Смыслом всей жизни человека, о котором пойдет речь, была служба на благо Отечеству, на благо Российской артиллерии. Александр Дмитриевич Засядко родился в деревне Лютенке, Гадячского уезда Полтавской губернии. В послужном списке о его происхождении сказано: «из малороссийских дворян». [1] Когда Александру исполнилось 10 лет, его отдали на воспитание в Артиллерийский и инженерный Шляхетный Кадетский корпус (АИШКК). Здесь он проявил себя всесторонне одаренным учеником. При этом, надо отметить, что в то время в АИШКК шел жесткий естественный отбор. По причине профессиональной или физической непригодности возвращались родителям или отправлялись в войска нижними чинами до 46% от всех поступивших.[2] Т. е. около половины воспитанников, по тем или иным причинам программу обучения одолеть не могли. Между тем юноша, увлекавшийся поначалу больше теологией, чем артиллерией, мечтавший посвятить свою жизнь служению богу [3] , в 1797 году успешно закончил корпус, был выпущен подпоручиком артиллерии и сделал впоследствии блестящую военную карьеру. По окончанию учебы А. Д. Засядко-2-й [4] был назначен в 10-й батальон, дислоцировавшийся в Херсонской губернии. В составе войск А. В. Суворова эта часть принимает участие в Итальянском походе, в осаде и взятии крепости Мантуя, где молодой офицер-артиллерист получает боевое крещение.[5] Позднее за проявленную храбрость и примерную распорядительность при защите крепости Костельново он получает свой первый орден — Св. Георгия 4-й степени. Активный участник Русско-Турецкой войны (1806-1812 гг.), А. Д. Засядко начал ее капитаном — закончил подполковником. Он командовал русской артиллерией при осаде крепостей Журжа и Рущук; по заданию М. И. Кутузова участвовал в героическом рейде отряда Е. И. Маркова на правый берег Дуная. [6] За отличие при овладении Разградом получил Золотую шпагу «За храбрость». Вот далеко не полный перечень наград и заслуг Засядко 2-го за этот сравнительно небольшой промежуток времени. К началу Отечественной войны он уже командир 15-й артиллерийской бригады. Во время войны А. Д. Засядко отличился в боях при Городечне, под Бобруйском. За мужество, проявленное в Заграничном походе, при взятии крепости Торн (1813 г.) был произведен в полковники и награжден прусским орденом.[7] Таким образом, в течении пятнадцати лет боевой офицер не покидает поля сражений. Он « ... исходил северную и южную Италию, Ионические острова, Турцию до Балкан, Пруссию, Германию и Францию... Высочайшие благоволения, шесть орденов[8] и слава храброго офицера были наградами его подвигов».[9] По окончании войны (в 1815 году) А. Д. Засядко, имея основательную подготовку по физике, химии и механике, по собственной инициативе, начинает работы по созданию боевых пороховых ракет. Эти работы потребовали значительных по тем временам средств[10], для получения которых он продает свое имение под Одессой. Когда до Александра I дошел слух о таком подвижническом поступке изобретателя-артиллериста, не требовавшего вознаграждения за свои труды, он воскликнул: «Слава Богу, есть офицеры, которые служат из одной чести».[11] Работы подвигались успешно, в результате к 1818 году им была сконструирована боевая ракета оригинальной конструкции; пусковой станок, позволяющий вести залповый огонь (6 ракет); приспособления для наведения. [12] Испытание ракет в войсках показало хорошие результаты, после чего Засядко проработал и вопросы тактики их боевого применения.[13] Заслуги полковника Засядко 2-го в области ракетостроения были отмечены присвоением ему воинского звания генерал-майор (1818 г.) и назначением на должность начальника Петербургского арсенала, Охтенского порохового завода и пиротехнической лаборатории. [14] Таким образом наша отечественная военная историография достаточно хорошо знает о А. Д. Засядко, как о «специалисте в области ракетного дела».[15] И только вскользь упоминается о нем, как о педагоге, организаторе первого в России Высшего военного артиллерийского учебного заведения.[16] Между тем назначение Александра Дмитриевича в 1820 году первым «Управляющим ...» [17], вновь созданного учебного заведения было не случайным. Как считают историографы развития артиллерийского образования в России, в том числе Г. Гродский: «На должность эту Великий князь (Михаил Николаевич — А.Ж. ) избрал одного из наиболее выдававшихся артиллеристов того времени...». [18] Задачи перед А. Д. Засядко стояли не простые: найти подходящие помещения; обустроить быт юнкеров; разработать программу обучения, организовать учебный процесс и службу войск. В июле 1820-го он получил назначение, а уже в ноябре первостепенные проблемы были им решены и училище начало действовать. Генерал-фельдцейхмейстер Михаил Павлович объявляя об открытии учебного заведения, высоко оценил заслуги Управляющего училищем А. Д. Засядко, благодаря усилиям которого это событие стало возможным осуществить в столь короткий срок, что наглядно видно из его приказа №805 от 26 ноября 1820 года: «На основании Высочайше конфирмованного штата сего года Мая в 9 день, Артиллерийское Училище учрежденное под непосредственным наблюдением управляющего оным Генерал-Майором Засядко 2-го, в короткое время попечительным его распоряжением устроено во всех частях до возможного совершенства, и 25 числа сего месяца открыто; с удовольствием видя сколь успешно приняло оное свое действие, я истинным и приятнийшим долгом себе вменяю Генерал-Майору Засядко 2-му изъявить мою совершенную благодарность и признательность за неусыпные его труды и попечительность, с объявлением по всей Артиллерии; уверенным остаюсь в полной мере, что заведение сие учрежденное щедротами Его Императорского Величества, под его Начальством доставит Артиллерийскому Корпусу отличных и сведущих офицеров. Генерал-Фельдцейхмейстер Михаил»[19] Сразу же после открытия Училища А. Д. Засядко предпринимает шаги по его популяризации и привлечению в учебное заведение наиболее талантливой молодежи. В своем обращении к родителям он призывает их «... поспешить воспользоваться случаем для помещения детей своих в сие военное заведение, приготовить молодых людей к военной службе по артиллерии, сообщив им притом все познания и правила, необходимые для образования офицера». [20] Здание выбранное поначалу для Училища на углу ул. Бассейной (в настоящее время — ул. Некрасова) было малым и неудобным, поэтому уже на следующий год после открытия учебного заведения, под руководством Засядко, началось строительство нового комплекса учебных, казарменных и других вспомогательных помещений, в которых и поныне располагается Военный Артиллерийский Университет (т.е. у Финляндского вокзала ). В ходе строительства Александр Дмитриевич лично общался с подрядчиками, просчитывал стоимость стройматериалов и таким образом ему удалось сэкономить значительную, по тем временам, сумму казенных средств. В связи с чем он писал Генерал-фельдцейхмейстеру: «Смело могу уже Ваше Высочество уверить в весьма значительной выгоде, от дела сего произойти долженствующей: за 75 тысяч руб., теперь ручаюсь». [21] Эти средства он попросил оставить в Училище для покупки «лучших и полезнейших книг по всем отраслям знаний»[22] , устройства физического кабинета и других нужд по совершенствованию учебно-воспитательного процесса. В целях поддержания в Училище строгого уставного порядка, Засядко разрабатывает подробную инструкцию всем должностным лицам учебного заведения, в которой до мельчайших подробностей расписаны действия, как юнкеров, так и постоянного состава с подъема до отбоя.[23] При внимательном знакомстве с инструкцией, можно обнаружить, что многие положения, изложенные в ней 180 лет назад, не утратили своей значимости и актуальности в жизнедеятельности современных военно-учебных заведений. (Автор, проработав в военно-учебных заведениях, более 10-ти лет, мог убедиться в этом на собственном опыте). Свой рабочий день Засядко начинал в 5 часов утра с того, что обходил основные подразделения училища. При этом, он мог появится неожиданно, в любую погоду и там где его менее всего ждали. [24] Это воспитывало у подчиненных высокое чувство ответственности, дисциплинировало их. Вместе с тем его высокая требовательность сочеталась с уважительным отношением к людям. «Своим обхождением он умел привязать к себе всех подчиненных...».[25] Уважения в обращении с юнкерами он требовал и от офицеров училища. Такое отношение, по мнению Засядко, должно было выработать у воспитанников — будущих офицеров чувство собственного достоинства и создать хорошую репутацию учебному заведению. Телесные наказания в училище были запрещены, одним из самых строгих взысканий являлось «Занесение имени провинившегося на черную доску в столовой». Подвергнуть этому взысканию мог только Управляющий училищем. Другой не менее важной задачей, стоявшей перед Засядко с учреждением нового высшего военно-учебного заведения, стала задача по разработке учебной программы и поиску «... учителей с лучшими познаниями, способных и достойных...»[26] Курс наук, преподаваемых в Училище, даже по сегодняшним меркам, был достаточно объемен и сложен. В него в частности входили: история древней Греции, Древнего Рима, русская история по Карамзину; история христианской церкви, география и статистика, иностранные языки (французский и немецкий). Особенно сложной была программа по математике и физике.[27] К военному блоку дисциплин, включавших: тактику и стратегию, артиллерию и артиллерийское черчение, а также фортификацию, — Засядко лично разработал «...записки истории артиллерии с древних до новейших времен...»[28] Анализ ряда источников[29] , дает нам основание с полной уверенностью полагать, что тот будущий высокий уровень и престижность Михайловской артиллерийской Академии и Училища были заложены в годы руководства учебным заведением А. Д. Засядко. Он наладил систему качественного отбора абитуриентов. [30] Чтобы представить, сколь высоки были требования к обучаемым, достаточно привести следующий пример. Из 90 юнкеров, переведенных в Училище с юнкерских классов при гвардейских ротах, только 5 окончили полный курс.[31] Остальные либо были произведены в офицеры и отправлены в пехоту либо выпущены из училища нижними чинами. [32] В приказах по артиллерийскому ведомству, касательно неуспевающих юнкеров, часто встречается формулировка: отчислены «по тупому понятию в науках». [33] Для чтения лекций в Училище, Засядко пригласил, по утверждению Г. Гродского, «лучших преподавателей того времени».[34] Так, например, историю и статистику читал К. И. Арсеньев (1789-1865) — энциклопедическая личность, академик.[35] Каждая кандидатура персонально обсуждалась с генерал-фельдцейхмейстером. При этом, когда возникла проблема с назначением «профессора артиллерии» и Великий князь предложил эту должность Александру Дмитриевичу, он, несмотря на значительные его познания в этой области и общей кругозор, скромно отказался: «... прослужив 25 лет в поле и оставаясь в продолжение оных, десять лет в войне беспредельной, могу ли я быть профессором?.. Я не имею суетной гордости мыслить, чтобы ко всему этому мог я быть способен... Правила, коими управляюсь я на пути жизни и службы, воспрещают мне скрывать неведение мое...; лучше и гораздо охотнее потеряю во мнении общем, нежели подвергну злословию заведение...» [36] , т. е. вверенное ему Училище. В конце 1822 года Артиллерийское училище посетил император Александр I. «Найденный порядок», постановка учебного процесса, строевая выправка юнкеров произвели на него хорошее впечатление. За усердие по службе генерал Засядко 2-й награждается орденом Св. Анны 1-й степени и жалуется землей в Саратовской губернии.[37] Наряду с широким кругом задач по обустройству Училища, Засядко не прекращает, в этот период своей деятельности, опыты с ракетами; работает над созданием «пороховой мельницы» [38], которая предотвращала бы, происходящие при производстве пороха взрывы; изобретает калибромер; по заказу Великого Князя Николая Павловича (будущий император Николай I) работает над моделью крепостного орудия; создает машину для перемещения орудий большого калибра и т. д.[39] Это характеризует А. Д. Засядко как человека необычайно энергичного и деятельного. Не удивительно, что Александр Дмитриевич в это время мог прекрасно совмещать должность Управляющего Училищем с руководством Петербургским арсеналом, Охтенским пороховым заводом; наблюдением за созданием (1821 г.) и становлением «Технической артиллерийской школы» для солдатских детей. Так, по вопросу обустройства Технической артиллерийской школы он докладывал артиллерийскому ведомству в июне 1821 года: «Все к учреждению Технической школы по возможности приготовлено. Доставленные кантонисты очень хороши и так сбережены, что ... нисколько не видно на них, что в походе были».[40] В период руководства Училищем А. Д. Засядко было сделано первых два выпуска офицеров, окончивших полный курс обучения: 11 января 1825 года (38 выпускников) и 5 января 1826 года (41 выпускник).[41] Таким образом было положено начало подготовке высококвалифицированных специалистов для Отечественной артиллерии. В 1826 году А. Д. Засядко тяжело заболел[42] и вынужден был на год отойти от дел. В 1827 году учреждается должность начальника штаба артиллерийского ведомства. Великий князь Михаил Павлович обратился к Засядко: «Александр Дмитриевич, мне нужен начальник штаба и это ты». На что он, как всегда ответил: «Если ... изволите находить меня способным и достойным занять эту должность, то я буду служить и трудиться, покуда не упаду». [43] В этой должности он участвует в Русско-Турецкой войне (1828-1829 гг.). За умелое руководство артиллерией при взятии крепости Браилов он награждается алмазными знаками к ордену Св. Анны 1-й степени и в 1829 году производится в генерал-лейтенанты. После войны его здоровье окончательно расстроилось. В своем прошении об отставке он писал, что не хотел бы быть обузой для армии, так как «болея столь продолжительно и безнадежно, опасаясь более всего составлять собою отягощение для службы», видит один выход в «увольнении вовсе от службы».[44] После увольнения он поселился в Харькове (в 80-ти верстах от города было имение его жены). Однако и здесь, этот энергичный человек не мог сидеть без дела. То он прорабатывает свои предложения о необходимости нашему духовенству, «кроме наук относящихся к этому званию, обучаться медицине: врач души должен быть врачом и тела, и сколько через это распоряжение спасено было бы простого народа; каждая деревня, имея священника, имела бы в его лице и врача». [45] То он работает над проблемами нового торгового пути в Индию. А не за долго до своей кончины едет на Днепровские пороги, для того, чтобы собрав необходимые сведения, разработать проект приспособлений, облегчающий судоходство через них. Умер А. Д. Засядко 27 мая 1837 г. и по его завещанию похоронен в Куряжском монастыре (в 9-ти верстах от Харькова). Так закончился жизненный путь этого необыкновенного человека, о котором в канун 180-летия его детища — Михайловского артиллерийского Университета было бы просто грешно не вспомнить. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Артиллерийский журнал. 1857, № 3. С. 46. [2] Крылов. В. М. Кадетские корпуса и российские кадеты. СПб., 1998. С. 122. [3] Даже по выходу из корпуса он предполагал «вступить в монашеское звание». Артиллерийский журнал. 1857, № 3. С. 47. [4] В списке выпускников 1797 года было два Засядко, первым считался старший брат Александра Дмитриевича — Данило. Историческое обозрение 2-го кадетского корпуса. СПб., 1862. С. XXII. [5] Крылов В. М. Указ. соч. С. 152. [6] Там же. С. 153. [7] Там же. [8] Это такие ордена как: Св. Георгия 4-й и 3-й степени; Св. Владимира 4-й и 3-й степени; Св. Анны 2-й степени и прусский орден «За заслуги на поле битвы». Крылов. В.М. Указ. соч. С. 153. [9] Каневский Н. Артиллерийский журнал. 1857. № 3. С. 50. [10] Каневский Н. Указ. соч. С. 51. [11] Там же. С. 52. [12] Советская военная энциклопедия. М. 1977. Т. 3., С. 415. (Далее — СВЭ). [13] Там же. [14] Каневский Н. Указ. соч. С. 52. [15] СВЭ. Т.3. С. 415. [16] См. например: Военная энциклопедия Сытина. СПб., 1912. Т. 10, С. 488; СВЭ. Т. 3, С. 415. [17] Именно так тогда называлась должность начальника училища: Гродский Г. Михайловское Артиллерийское училище и академия в XIX столетии: Историч. очерк. Ч. 1-я (1820-1881 г.). СПб., 1905. С. 9. [18] Гродский Г. Указ. соч. С. 9. [19] Платов и Кирпичев. Исторический очерк образования и развития Артиллерийского училища (1820-1870). Приложение № 3. СПб., 1870. [20] Каневский Н. Указ. соч. С. 53. [21] Там же. С. 55. [22] Там же. [23] Платов и Кирпичев. Указ. соч. Приложение 4. Примечание автора : юнкера подымались в 5 часов утра и ложились спать в 9 вечера. [24] Каневский Н. Указ. соч. С. 65. [25] Там же. С. 56. [26] Из письма Генерал-фельдцейхмейстера к Засядко по вопросу подбора профессорско-преподавательского состава училища. Платов и Кирпичев. Указ. соч. С. 47. [27] Программа в полном объеме изложена у Гродского Г. См. указ. соч. Сс. 13-16. [28] Каневский Н. Указ. соч. С. 53. [29] В том числе Каневский Н. Указ. соч.; Гродский Г. Указ. соч.; Правила для артиллерийского училища. СПб., 1823 и др. [30] Платов и Кирпичев. Указ. соч. С. 30. [31] Там же. [32] Чтобы быть принятым в Училище, надо было выдержать особый экзамен, который первые годы производился при Артиллерийском Отделении Военно-Ученого Комитета, а с 1823 г. — при самом Училище. Экзамен был довольно строгий, в особенности по математике, усвоение должно было быть сознательное, сопровождаемое доказательствами теорем, тогда как при приеме в другие заведения этого не требовалось, так что для поступления в Артиллерийское Училище нужна была специальная подготовка. Обстоятельство это вызвало, между прочим, возникновение особых приготовительных пансионов, которые обычно содержали офицеры Училища. [33] Платов и Кирпичев. Указ. соч. С. 30. [34] Гродский Г. Указ. соч. С. 10. [35] Советский энциклопедический словарь. М. 1978. С. 78. [36] Каневский Н. Указ. соч. Сс. 57, 58. [37] Там же. [38] Там же. С. 60. [39] Каневский Н. Указ. соч. Сс. 60, 61. [40] Там же. [41] Платов и Кирпичев. Указ. соч. С. 40. [42] По данным некоторых источников, например, биографа А. Д. Засядко Н. Каневского, болезнь была спровоцирована простудой, во время его самоотверженных действий по спасению имущества Училища во время наводнения (в ноябре 1824 г.) [43] Каневский Н. Указ. соч. С. 66. [44] Там же. С. 70. [45] Там же. С. 73. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 83-91.) ------------------------------------------------------------------ Михайлов Александр Владимирович, доцент Тульского государственного университета, к.т.н. Птицын Виктор Викторович, доцент Тульского государственного университета, к.т.н. Огарков Александр Викторович, доцент Тульского государственного университета. РАБОТНИКИ ТУЛЬСКОГО ОРУЖЕЙНОГО ЗАВОДА — УЧАСТНИКИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1812 ГОДА (По материалам Государственного архива Тульской области) В описании Тульского оружейного завода, составленном Иосифом Гамелем в 1826 г. говорится, что завод «оказал Государству великую пользу приготовлением большого количества оружия, особенно в последнюю Отечественную войну... искусственная часть оного (завода — Авт. ) находится на такой степени совершенства, каковая не существует даже на лучших оружейных фабриках Англии.»[1] Несомненно, положительную роль в развитии завода сыграло его присоединение к Артиллерийскому департаменту в 1812 году и направление на завод в послевоенное время опытных, хорошо подготовленных в техническом отношении артиллеристов. В ГАТО хранится ряд документов, подтверждающих, что на заводе на различных должностях работали артиллеристы — участники Отечественной войны 1812 года. 1. Два приказа, подписанные командиром завода (с 1817 г.), инспектором оружейных заводов (с 1824 г.) Евстафием Евстафиевичем Штаденом. В войну он командовал 14-й артиллерийской бригадой. Был награжден орденами Святого Владимира II-й степени, Святой Анны I-й степени, Святого Георгия II-й степени, Прусским орденом Красного Орла II-й степени и орденом «За достоинство», а также золотой шпагой с надписью «За храбрость». В первом приказе[2] говорится о создании двухпозиционного сверлильного станка на Тульском оружейном заводе и внедрении подобных станков на прочих оружейных заводах. В архиве имеется документация, подтверждающая то, что станок был изготовлен. Во втором приказе[3] говорится о введении на оружейных заводах пробы штыков по Бельгийскому методу, который более эффективен, чем отечественный. Содержание этого приказа говорит о том, что он является нормативным документом, аналогичным современным отраслевым стандартам. 2. Приказ вице-директора Артиллерийского департамента о «неопределении никого на места, которые предназначены для раненых штаб- и обер-офицеров. [4] В приказе говорится о том, что Комитет министров отбирал сведения о местах, которые могут быть занимаемы оставленными за ранами офицерами, по каждому министерству. На Тульском оружейном заводе, согласно приказа, было выделено 12 мест на административные и технические должности. Следует отметить, что приказ строго предписывал на свободные и освобождаемые по разным причинам места определять только раненых «воинских чиновников». На эти места «не только никого не определять, даже прошений на сии места не принимать, а как скоро который из них очистится, тотчас доносить о сем Департаменту» (Артиллерийскому — Авт.). По нашему мнению, этот приказ свидетельствует, как о гуманном отношении правительства к уволенным по ранению офицерам, не имеющим возможности достойно существовать на пенсию по ранению, так и о заботе по обеспечению завода технически грамотными, опытными специалистами — бывшими артиллеристами. 3. Приказ исправляющего должность командира Тульского оружейного завода генерал-майора Сиверса (участника Отечественной войны 1812 года) от 25 июля 1839 г. о срочном представлении списка нижних чинов, участвовавших в сражении при Бородине, которые состоят на службе при заводе.[5] В приказе говорится, что в списке должны перечисляться все без исключения унтер-офицеры и служители завода — участники сражения. Кроме того, необходимо указать полки и команды, в которых состояли работники завода во время сражения, и в каких званиях, а также какое жалование получали. Несомненно, этот приказ связан с торжествами по поводу открытия Бородинского монумента в год 25-ой годовщины вступления русских войск в Париж. Список из трех унтер-офицеров был представлен. Все они во время войны служили артиллеристами. Возможно, эти работники завода были командированы для участия в маневрах на Бородинском поле во время торжеств. Таким образом, исследуя документы хранящиеся в ГАТО, можно сделать вывод, о том что в послевоенный период на заводе на всех уровнях работали участники Отечественной войны 1812 года — артиллеристы — наиболее подготовленные, по тому времени, в техническом отношении. Они продолжали служить славе русского оружия. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Гамель И. Описание Тульского оружейного завода в историческом и техническом отношении. М., 1826. [2] Государственный архив Тульской области (ГАТО). Ф. 187, оп. 1, д. 1158, л. 1. [3] Там же, д. 1115, л. 1. [4] Там же, д. 709, л. 2 - 2 об. [5] ГАТО. Ф. 189, оп. 1, д. 1154, л. 1 - 7. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 91-93.) ------------------------------------------------------------------ Тотфалушин Виктор Петрович кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России Саратовского государственного университета. СБОР ПОЖЕРТВОВАНИЙ В САРАТОВСКОЙ ГУБЕРНИИ НА ПАМЯТНИК С.И. БЕЛЯЕВУ Одним из героев малоярославецкого сражения хрестоматийно считается повытчик малоярославецкого земского суда С.И. Беляев. Краеведческая традиция, восходящая к неподтвержденным по ныне устным преданиям, приписывает ему уничтожение плотины на р. Лужа, что якобы на сутки задержало французов.[1] В конце 1883 года один из ветеранов Отечественной войны 1812 года отставной генерал-майор А.Я. Миркович (1792-1888) обратился с письмом в малоярославецкую городскую думу с предложением поставить памятник герою-земляку на площади, откуда тот «бросился для разрушения мельничной плотины», и об устройстве Беляевской военной богадельни. Собрание думы 14 декабря 1883 года единогласно постановило уполномочить городского голову просить (через калужского губернатора) разрешение поставить в Малоярославце памятник с надписью «Доблестному патриоту С.И. Беляеву благодарная Россия» и объявить подписку для сбора пожертвований по всей Империи.[2] (Кстати, эта информация на страницы местной печати попала лишь в феврале 1884 года, что ввело в заблуждение некоторых исследователей, датировавших именно этим годом обращение Мирковича.[3] 10 мая 1884 года на просьбу думы последовало «высочайшее соизволение» и созданный при ней комитет «для приема пожертвований и сооружения памятника» (под председательством Шибанова) развернул (в том же году) сбор средств, официально прекращенный 20 сентября 1890 года.[4] Среди прочих регионов России приглашение к сбору пожертвований поступило и в Саратовскую губернию, состоявшую тогда из 10 правобережных уездов. Отношение из Малоярославца с приложением 22 подписных листов поступило в Саратов 12 декабря 1884 года, а уже через 9 дней «хозяин губернии» действительный статский советник А.А. Зубов отправил циркулярное письмо уездным исправникам и полицмейстерам с предложением «сделать распоряжение об открытии подписки для сбора добровольных пожертвований...» [5] Первыми на призыв откликнулись жители г. Вольска, уже к 16 января 1885 года собравшие 10 руб. 90 коп., за ними последовали служащие саратовской контрольной палаты (4 руб.) и Тамбовско - Саратовской линии казенной железной дороги (12 руб.)[6] Затем сбор пожертвований на три года выпал из поля зрения губернатора. История Саратовского края не знает в это время серьезных социально-экономических или политических потрясений, которые могли бы объяснить этот перерыв. Скорее всего, просто местное начальство, поддержав патриотический почин властей далекого от них уездного города, на этом успокоилось и перестало «давить» на своих подчиненных. К тому же, в марте 1887 года Саратов получил нового губернатора – А.И. Косича.[7] Последнему пришлось вернуться к вопросу о пожертвованиях на памятник Беляеву 18 мая 1888 года, когда малоярославецкий городской голова попросил вернуть 18 подписных листов (остальные четыре уже были отправлены в Малоярославец, минуя губернский центр). 4 июня Косич циркулярно затребовал представления «сведений не только о количестве последовавших пожертвований, но и самых подписных листов...» [8] В течение двух месяцев все ответы с мест были получены и перед губернатором предстала довольно унылая картина: в одном случае (саратовская городская управа) подписной лист был утрачен «и упомянутого сбора произведено не было», в 10 случаях подписные листы были возвращены, либо без упоминания о собранных деньгах (Аткарский, Кузнецкий, Хвалынский уезды, посад Дубовка, саратовская казенная палата), либо с прямым указанием на «неоказательство... жертвователей». И лишь в пяти случаях (Камышинский, Сердобский, Петровский уезды, саратовское отделение Госбанка, управление акцизными сборами по Саратовской и Астраханской губерниям) к подписным листам были приложены денежные квитанции.[9] Среди горожан наибольшую сумму – 20 руб. 65 коп. собрали «чины акцизного надзора», но абсолютными «рекордсменами» губернии стали крестьяне Камышинского уезда, пожертвовавшие – 47 руб. 45 коп.[10] Такое рвение можно объяснить только немецкой законопослушностью: здесь поселяне – собственники (бывшие немецкие колонисты) составляли почти половину от численности проживавших.[11] 27 октября 1888 года саратовский губернатор отправил в Малоярославец 13 подписных листов, которые удалось обнаружить и, очевидно, прекратил поиски. Во всяком случае на вторичную просьбу о досылке оставшихся 5 листов поступившую в Саратов в апреле 1889 года, последовал категорический отказ. Они, писал Косич 13 мая, «не могут быть возвращены в комитет по случаю утраты их теми лицами и учреждениями...» [12] Таким образом, точную цифру пожертвований по Саратовской губернии установить невозможно. По тем квитанциям, что были представлены в канцелярию губернатора, сбор составил 112 руб. 45 коп. К сожалению, в моем распоряжении не оказалось данных по другим губерниям, в сравнении же со Всероссийской подпиской (около 12.859 руб. к январю 1893 года и 14.808 руб. 98 коп. к 1896 году)[13] вклад саратовцев выглядит достаточно скромно. Однако для волжского региона рубежа 80-90-х годов XIX века это были приличные деньги: здесь среднегодовой заработок батрака составлял 66 руб., а земского учителя – 200.[14] На масштаб пожертвований несомненно повлияли такие факторы, как не актуальность событий Отечественной войны 1812 года в то время, малоизвестность среди саратовцев фигуры Беляева и, наконец, слабая заинтересованность в результатах акции местной администрации. И все же жители Саратовской губернии оказались сопричастными к созданию памятника и в том, что он украшает Малоярославец есть и их заслуга. ПРИМЕЧАНИЯ [1] См., например: Глинка В. Малоярославец в 1812 году, где решилась судьба Большой армии Наполеона. СПб., 1842; Безсонов И. Битва в Малоярославце 12 октября 1812 года. Калуга, 1912; Кременецкий Н.В. Знаменитейший день 1812 года. Бой при Малоярославце. М., 1912; Ассонов В.И. Малоярославец и малоярославецкие юбилейные торжества 1912 года. Калуга, 1914; Беспалов В.М., Дмитриев А.Е. Малоярославец. 2-е изд., испр. и доп. Калуга, 1962; Тихов Г.Е. Подвиг Саввы Беляева // Вопросы истории. 1965. №3; Бородино. 1812. М., 1987. [2] См.: Малоярославец в Отечественной войне 1812 года: Сб. документов и материалов. Малоярославец, 1992. С. 82-83; Памятник в Малоярославце // Ист. вестник. 1884. № 9. С.707. [3] См.: Ячник Н.Е. Памятники Отечественной войны 1812 г. в Малоярославце // Малоярославец. (Очерки по истории города): к 180-летию Отечественной войны 1812 года. Малоярославец, 1992. С.106; Морозова Т.В. Автограф Саввы Беляева // Калужская губерния в Отечественной войне 1812 года: Материалы науч. конференции, посвященной 181-й годовщине Малоярославецкого сражения. Малоярославец, 1994. С.134. [4] См.: Памятник... С.707; Государственный архив Саратовской области (далее – ГАСО). Ф.1. Оп.1. Д. 4071. Л.2; Малоярославец... С. 83. Н.Е. Ячник почему-то относит начало сбора средств к 1885 году (Указ. соч. С. 106). [5] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.4071. Л. 2, 3. [6] Там же. Л. 6-9. [7] См.: Очерки истории Саратовского Поволжья (1855-1894). Саратов, 1995. Т.2, ч.1. С.180. [8] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.4071. Л.11, 14-15. [9] Там же. Л. 21-38. [10] Там же. Л. 31, 33-33 об. [11] См.: Очерки истории... С.167. [12] ГАСО. Ф.1. Оп.1. Д.4071. Л.42-44. [13] См.: Малоярославец... С. 83; Ячник Н.Е. Указ. соч. С. 106. [14] См.: Очерки истории... С.115; Казанский Н. Народное образование в Саратовской губернии // Русская мысль. 1896. Кн. 8. С. 46. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 94-97.) ------------------------------------------------------------------ Малышкин Сергей Алексеевич кандидат исторических наук, доцент Института Туризма и Гостеприимства (г. Москва). КАЛУЖСКАЯ ГУБЕРНИЯ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «1812 ГОД» Практически в каждом музее, посвящённом Отечественной войне 1812 года, хранится экземпляр знаменитого журнала «1812 год», выходившего в юбилейные месяцы столетней годовщины войны. Многочисленные статьи, опубликованные на его страницах, как правило опирались на серьёзную источниковую базу. И это не случайно: многие авторы служили в военных архивах и непосредственно работали с подлинными материалами славных годов. Но удивительно — статей о боях на калужской земле практически нет ни в одном номере. Даже грандиозная битва за Малоярославец, где решалась судьба похода в Россию, рассказана всего лишь на нескольких страничках [1]. И это при том, что многие гораздо менее важные, второстепенные бои и стычки упомянуты в специальных статьях и заметках. Ответ мы найдём, если обратимся к истории создания самого журнала. Как известно, к столетней годовщине готовились задолго до торжественных событий. Были намечены многочисленные мероприятия, установка памятников, издание сборников документов и многочисленных научных и популярных работ. Государство не только не препятствовало, но и поощряло активное участие частных лиц. Купец Щукин публикует собранные им документы о «Двенадцатом годе», группа военных архивистов предлагает издать специальный юбилейный журнал. В конце лета 1911 г. столоначальник Московского Отделения Общего Архива Главного Штаба (МООАГШ) подполковник В.П. Фёдоров обратился с просьбой разрешить ему занять должность редактора двухнедельного иллюстрированного журнала. Издателем должен стать отставной капитан Л. Лукьянов. Была разработана программа будущего издания. Инициативу Фёдорова единодушно поддержали начальник ОАГШ генерал-майор В.М. Эльрих и начальник Главного штаба. Неудивительно, что все вопросы решались в течении нескольких дней, и уже 17 сентября официально объявлено о разрешении издания нового журнала. С началом нового 1912 года только что вышедшие номера стали приходить к читателям. Но к середине года начались финансовые трудности. Возглавившая издательство госпожа А.Н. Фёдорова обратилась в Главный Штаб с просьбой о выдаче субсидии, т.к. иначе издание последующих номеров может остановиться. Военной ведомство, готовясь к различным юбилейным торжествам, не могло свободно расходовать деньги и ответило отказом. Обращались в самые различные учреждения, например, в июле - в Министерство Финансов. Одновременно, чтобы подчеркнуть значение публикуемых материалов, министру послали уже вышедшие 10 номеров. Министр вежливо поблагодарил, но субсидию выдать не разрешил, а подарочные экземпляры возвратил. Не помогло обращение редакции в Главное Управление по делам печати: Министр Внутренних Дел империи приказал передать, что прошение «...оставлено его высокопревосходительством без последствий» из-за нехватки средств[2]. Между тем наступил октябрь 1912 г. и номера прекратили высылать подписчикам. Фёдорова дошла до императора. 2 марта 1913 г. был высочайший доклад о денежной помощи журналу. Как извещал редакцию Кабинет Его Императорского Величества, «...высочайшего соизволения на это не последовало». Но интерес к журналу оказался немалым среди широких слоёв читателей. Редакции удалось в 1913 г. возобновить его издание. Вышли не только оставшиеся номера, но даже начали публиковать вторым изданием первые, уже известные читателю экземпляры. Первоначально с декабря 1911 по август 1912 г. журнал выходил в типографии Штаба Московского военного округа. Накопившийся долг заставил Штаб прекратить издание. Из 8010 р. 09 к., затраченных типографией, редакция оплатила лишь 2275 р. 02 к. Финансовые переговоры вёл подполковник Фёдоров, который обещал всё возвратить. Но денег не было. В мае 1913 уже его жена предложила Штабу МВО следующую схему погашения долга: Округ обязывает воинские части подписаться и выкупить журнал «1812 год», из полученных денег долг возвращается типографии. Штаб с возмущением отказался идти по этому пути. В марте 1914 г. дело дошло до Главного Штаба. Объясняя свои действия, начальник Штаба МВО Миллер писал В.М. Эльриху: «Только потому, что Штаб имел дело с офицером, был предоставлен редакции большой кредит», но теперь, когда в очередной раз потребовали возвратить деньги, Фёдоров отказался, т.к. он является лишь редактором и финансовые вопросы его не касаются. Естественно, возмущению не было предела. Наступил апрель 1914 г. От подполковника потребовали дать объяснения. Они были просты. Редакция перестала платить типографии, ибо их перестала платить издательница Фёдорова, ввиду «прекращения подписки». Договор подписан с издателем Лукьяновым, подписи самого Фёдорова на документе нет и поэтому он не понимает какие вопросы могут быть к нему, тем более что Лукьянов умер и с февраля журнал издавала Фёдорова. Лукьянов получил кредит в 800 р. и этот долг уплачен, а зачем Штаб выдавал новый кредит его жене, Фёдоров не понимает. То, что его обвиняют как человека, не сдержавшего обещание офицера, он отметает, т.к. приходил в типографию округа не как офицер, а как частное лицо. Тогда же объяснения дала и его супруга. Она вновь предложила Штабу округа обязать каждую роту, эскадрон и команду выписать столь нужный журнал и из полученных денег погасить задолженность. Более того, она посоветовала командованию «по справедливости» списать 25% долга, т.к. цены в типографии слишком высоки, а солдатские руки абсолютно бесплатны. Заключение её объяснений звучало как обвинительный акт: «Очень тяжело, что благодаря главным образом инертному отношению к такому журналу армии, на которую я возлагала главные надежды, дело не могло окончиться благополучно и я должна страдать за то, что приняла на свои плечи погибающее идейное, святое, русское дело, — выполнение мысли императорского военно-исторического общества, во главе которого стоит августейший председатель, наш обожаемый монарх, а не какое-нибудь коммерческое предприятие»[3]. С началом Первой мировой войны издание окончательно остановилось. 22 августа 1914 г. А.Н. Фёдорова сообщала Начальнику ОАГШ, что её муж начал выплачивать по 50 р. в месяц долг типографии и уже сразу выплачено за 6 месяцев. Естественно, что в такой ситуации редакция потеряла большинство своих сотрудников. Практически сразу отказались участвовать многие военные историки, которые публиковали статьи в первых номерах. Это немедленно отразилось на качестве и составе материалов журнала. Действия на территории Калужской губернии и, в частности, под Малоярославцем должны были быть отражены в тех номерах, что выходили после перерыва. Но не было возможностей, научных сил и эти номера оказались «скомканными». Вместо серьёзных статей начали помещать популярные очерки, театральные пьесы и т.п. заметки. Раздел «Малоярославец» получился в виде повторения общих слов и известных фактов, ничего не вносящих в отечественную историографию нового. Лишь вследствие этого финансового провала задуманный проект глубокого исследования об изгнании Наполеона из России в журнале «1812 год» не осуществился. ПРИМЕЧАНИЯ [1] См.: Коликов Е.Ф. «Малоярославец» — раздел обобщающей статьи «Бои на пути отступления»// 1812 год. №№ 17-24. С. 68-73. [2] РГВИА. Ф. 400. Оп. 42. Д. 143. Л. 11. [3] Там же. Л. 13 об - 14. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 97-100.) ------------------------------------------------------------------ Сингатуллова Надежда Леонидовна Директор Гдовского музея истории края. ПОТОМКИ СЛАВНОГО ГЕРОЯ (О потомках Петра Петровича Коновницына) В 6 километрах от древнего русского города Гдова находится бывшее имение графа Петра Петровича Коновницына — Кярово. История и время практически стерли с лица земли дом, сад, парк, принадлежавшие Петру Петровичу. Осталась лишь Покровская церковь, в которой похоронен Коновницын, его жена, Анна Ивановна и один из сыновей, да небольшое кладбище, на котором покоится сын Григорий. Имя Петра Петровича Коновницына, героя Отечественной войны 1812 года всегда являлось и является образцом мужества, воинского долга, верности Отечеству. Ни время, ни идеологические перемены в стране не умаляют достоинств героя. С потомками Петра Петровича Коновницына в этом плане оказалось сложнее. События октября 1917 года расставили свои акценты, и до недавних пор о них (о потомках) в России не знали или не хотели знать. Так, в одной из справок о графе Коновницыне, хранящихся в фондах музея, перечислены все заслуги героя и в заключение приводится фраза (орфография сохранена): «Из потомков Коновницына в положительную сторону отметить некого». [1] Справка эта составлена еще в начале 70-х годов и является характерным документом того времени. Но время идет, все течет, все изменяется. Музейные фонды пополняются новыми документами, письмами, происходят встречи с людьми и вырисовывается портрет Коновницыных-потомков, с которыми мы и хотим познакомить. В начале 90-х годов совершенно случайно, через одного из моряков торгового флота, была налажена связь с прапраправнуком Петра Петровича Коновницына — Сергеем Николаевичем Коновницыным. Обратимся к его письму, хранящемуся теперь в фондах музея. В первых строках он благодарит за память графа Петра Петровича Коновницына, далее пишет: «Он и мертвым в строю стоит. Лежит он в Покровской церкви, которая служит усыпальницей графов Коновницыных. Отец же мой, его родной праправнук лежит в чужой, далекой земле на Британском кладбище в городе Буэнос-Айрес. Николай Сергеевич Коновницын, штаб-ротмистр Лейб-гвардии конно-гренадерского полка, дал присягу Богу, Царю и Отечеству. После кончины Государя сражался за честь. Как помнится, не принадлежал ни к какому политическому движению. Во время гражданской войны служил в Гвардейских эскадронах, где каждый наездник был офицером. Был выбран полковником последнего Гвардейского эскадрона. В 1918 году Коновницын встретился с Всеволодом Николаевичем Бартеневым, который тоже был в Белой армии. С Бартеневым находилась и его сестра Екатерина Николаевна, на которой мой отец женился вскоре после встречи. Моя мать была воспитанницей Екатерининского института благородных девиц в Санкт-Петербурге. С самого начала войны 1914 года поступила сестрой милосердия и служила на Краснокрестном поезде Великой княжны, причем, часто находилась в местах боевых действий до самой революции. Оторвались мои родители от России последними в 1920 году. Со своим эскадроном отец прорвался от Кавказа до Одессы. Добрались до Константинополя, а потом — в Белград, там я и родился 16 декабря 1923 года. Мы переехали из Югославии на юг Франции в 1924 году. Жили между Ниццей и Каннами до 1939 года. Когда началась Вторая мировая война, мы переехали в город По под Пиренеями, а потом в Париж. Война нас разделила, и с 1942 по 1946 год я моих родителей не видел. Соединились мы только в 1948 году в Аргентине. Помню отца с раннего детства. Много со мной он гулял по лесам и горам, любовь к России мне дал, к Богу и людям. Учил меня русскому языку и нашей истории... Отец никогда от России не отрывался, она была ему вечная. Белые и красные — иное дело. Скончался он в городе Буэнос-Айрес в Аргентине 17 марта 1963 года в сане диакона Русской синодальной церкви. Мать моя скончалась в декабре 1972 года. Её чуть ли не последние слова были: «Помни, Сережа, твой отец был последним полковником последнего Гвардейского эскадрона» Сергей Николаевич подытоживает в своем письме: «679 лет Коновницыны служили России. Проливали кровь и отдавали жизни из поколения в поколение. Сам я никакого долга исполнить не мог, но честь берегу»[2] Через год, в 1992 году состоялась наша встреча с Сергеем Николаевичем Коновницыным. Он приехал взглянуть на свое родовое имение, поклониться могиле знаменитого предка. С грустью и сожалением смотрел он на заросший парк, неухоженное кладбище. Нужно сказать, что в общении он оказался очень прост; чистый русский язык не выдавал в нем перуанца. О себе он рассказал следующее: «Был женат на Марии Николаевне Львовой, бабка её была Салтыкова. От первого брака у меня сын, граф Алексей Сергеевич Коновницын. Ему 37 лет и живет он в Вашингтоне, где у него маленькое собственное дело». В Перу Сергей Николаевич долгое время работал в горах, буравил за хорошую оплату. Потом вывозил продукты и рыбную муку из джунглей. Тогда, по его словам, был даже богат, имел домик в Швейцарии и много путешествовал. Потом дело лопнуло после очередного военного переворота. С марта 1989 года основал свою компанию для дел с Канадой. 34 года жизни прожил гордо бесподданным, а теперь стал перуанцем. Вторая жена — перуанка, Норма Петровна Белград и две дочери Екатерина 19-ти лет и Наталия 17-ти лет посетили Кярово вместе с Сергеем Николаевичем. На прощание Сергей Николаевич поделился мыслью о том, что хотел бы остаток жизни провести именно здесь, в Кярово, на земле своих предков. Но судьба распорядилась по-своему: в 1995 году из Перу пришло сообщение, что граф Сергей Николаевич Коновницын скончался. В 1998 году в крепости города Гдова появился деревянный крест с табличкой: «На этом месте похоронен граф Алексей Иванович Коновницын, расстрелянный безбожной властью в 1919 году». Установил крест и сделал табличку настоятель восстановленного в Гдове собора отец Михаил. Предыстория этого захоронения такова. Алексей Иванович Коновницын родился в 1866 году и приходился внуком легендарному герою Бородинского сражения. Закончив морское училище, участвовал во многих баталиях. Выйдя в отставку, обосновался в Кярово. В 1914 году, как истинный патриот и воин, принял участие в войне с Германией. Коновницыны не стремились к богатству, они занимались сбором пожертвований для армии, материально помогали семьям фронтовиков, построили сельскую школу, которая, нужно отметить, работает и по сей день. Преданность Родине, доброту к людям Алексей Иванович воспитал и в своих детях, в том числе и в Николае, который в 1916 году окончил военное училище и отправился на фронт. За отличие в боях Николай Коновницын был награжден орденами Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. После развала русской армии 22-летний поручик приехал к родителям в Кярово. 1918-1919 годы на Гдовщине были не простыми. Город неоднократно переходил из рук в руки — от белых к красным и наоборот. Картину тех дней доподлинно восстановили юристы из Пскова И. Панчишин и А. Пузанов, занимавшиеся реабилитацией графов Коновницыных. В статье «Графское дело» мы читаем: «Времена наступили суровые, страшные — в Гдовском уезде, как и повсюду в России, правил бал «красный террор»». Однако, хозяйственные работы заставили Николая отправиться в Гдов, где тут же был арестован. В тот же день в имении был произведен обыск, который к великой радости чекистов дал результат: были изъяты маузер, браунинг, сабля, кинжал и бинокль. Кстати, о наличии этого оружия Николай и не скрывал. Напрасно объясняли потом Коновницыны, что как бывшие военные, имели пристрастие к оружию и несколько задержались со сдачей его властям. 11 декабря 1918 года принимается предварительное решение: «Бывшего графа Алексея Иванова (так в тексте) Коновницына за участие в «Союзе русского народа» и хранение с контрреволюционной целью оружия — расстрелять, дабы этим обезвредить его, как человека, в высшей степени неблагонадежного, который не может быть терпим в близком соседстве с белогвардейской Эстляндией.» Но формальность превыше всего: ещё требовалась санкция на расстрел губернской ЧК. И такая санкция не заставила себя долго ждать: «Расстрел бывших графов санкционируем. Скороходов, Лобов, Ратнер, Ленов».[3] Среди ныне живущих жителей города есть люди, которые знают, где и как был расстрелян Алексей Иванович Коновницын. По их воспоминаниям, графа вытащили на простынях из Гдовской больницы, где он находился на излечении, и расстреляли, а тело сбросили в придорожную канаву. (Кстати, одна из улиц в Гдове носит имя человека, расстрелявшего Алексея Коновницына.) Вступившие в город отряды Балаховича с почестями похоронили его в гдовской крепости. Спустя 80 лет на его могиле появился православный крест с надписью. Иная судьба постигла Коновницына-младшего. Более 4-х месяцев он пребывал в камере смертников. А на воле тем временем происходили важные события. Мечущаяся в горе и неведении графиня Софья Макаровна Коновницына буквально забросала письменными заявлениями, ходатайствами и просьбами органы власти. Уже не ведая, чем пронять мучителей её семьи, она начинает обращением: «Товарищи коммунисты!» и заканчивает: «гражданка Коновницына». На этот крик мольбы и отчаяния ответа не последовало. Но появляются другие заявления. И. Панчишин и А. Пузанов, работая в архивах, находят несколько ходатайств в ЧК, которые невозможно читать без удивления и восхищения. Сразу 4 деревни: Ужово, Копылово, Микково и Петровское потребовали пересмотра дел Коновницыных и их освобождения. Десятки крестьян утверждали, что графы никакой агитацией против советской власти не занимались, были всегда добры к крестьянам, что они, крестьяне берут графов на поруки и берут на себя ответственность представить их органам следствия по первому требованию. По воле судьбы граф Николай Алексеевич не был расстрелян. По имеющимся данным, он оказался за границей. 20 января 1999 года прокуратура Псковской области вынесла заключение, по которому решение ВЧК в отношении Алексея Ивановича и Николая Алексеевича Коновницыных отменены, как незаконные, и они оба полностью реабилитированы. Основным мотивом заключения прозвучало то, что эти русские дворяне никогда не занимались деятельностью, направленной против их Родины, России...[4] Судьба других детей Алексея Ивановича Коновницына сложилась примерно так же. В своём интервью газете «Наша страна», которая выходит в Буэнос-Айресе, младший брат Николая Алексеевича, Александр, вспоминает: «В ту же ночь, в имении, которое находилось в 8-ми верстах от Гдова, большевиками были арестованы мы — моя мать, мой брат Петр и я. Попали мы в ту же тюрьму Гдова, После двух месяцев заключения нам был вынесен приговор: быть высланными на Соловки в качестве заложников. Однако, раньше, чем отправить на Соловки, нас отвезли под конвоем домой, в имение, ибо в одном километре от нашего дома проходил поезд. Мы должны были переночевать там, а на следующий день грузиться на станции возле нашего имения.»[5] В тот день их отбили наступавшие части Юденича. Город был очищен от красных, но в имение они уже не вернулись, а переехали жить в Гдов. Старший брат Петр ушел добровольцем в армию Юденича, Александр, которому было всего лишь 15 лет, заявил, что, если его не примут добровольцем, он все равно сбежит из дому. И его приняли в Георгиевский пехотный полк. Попал в команду конных разведчиков при батарее. На вопрос корреспондента газеты тяжело ли было 15-летнему мальчику нести военную службу. Александр Алексеевич ответил: «Нет, наоборот, энтузиазм огромный, силы чувствовались неистощимые. Да я ещё и сейчас, когда мне за девяносто, езжу на велосипеде, играю в теннис. А тогда... Правда бывали моменты, когда казалось, что от усталости вздохнуть не сможешь...»[6] Из дореволюционной поры у Александра Алексеевича самыми яркими и дорогими воспоминаниями оказались Бородинские торжества: «Наш род испокон веков состоял на русской военной службе. А графский титул мы получили за подвиги моего прадеда во время войны с Наполеоном. Но кроме того он — в числе 12-ти генералов, среди них, например, Раевский, — получил звание «Героя Отечественной войны». И когда были торжества по случаю столетия Бородинской битвы, мы, все потомки, были приглашены на Бородино, и рас принимал Государь в своей ложе — но только мужское поколение. Мне тогда было лет 7-8. Я сидел рядом с Государем в его ложе, когда проходила церемониальным маршем Гвардейская дивизия. А потом был царский завтрак, Государь и наследник Цесаревич сидели с нами за большим столом. Опять-таки только мужское поколение. Дам принимала Царица. А потом нам подарили по серебряному прибору на память».[7] Александр Алексеевич рассказал и о своей старшей сестре Наталье, которая окончила Смольный институт и была сестрой милосердия в регулярной русской императорской армии, но во время первой мировой войны была взята немцами в плен и связь с ней оборвалась. На вопрос какое значение придает Александр Коновницын голубой крови, он ответил: «Ценятся породистые лошади, породистые собаки. Почему же не ценить породистых людей! Хоть я аристократ по происхождению и в душе, всю жизнь я был вне моего круга. Я должен был бороться за кусок хлеба, пробиваться зубами и ногтями: я трудящийся. В нынешнее время привилегии аристократии исключительно нравственного характера: удовлетворение нести хорошую фамилию, блюсти честь и жертвовать собой.»[8] В одном из последующих номеров газеты был напечатан некролог с портретом совсем молодого Александра Коновницына, где говорилось: «Волею Божией 23 марта 1998 года на 93-м году жизни в провинции Буэнос-Айрес скончался кадет Пажеского и Александровского корпусов вольноопределяющийся Георгиевского полка Северо-Западной Белой Армии, верный сын Исторической России и друг «Нашей страны» граф Александр Алексеевич Коновницын. О чем со скорбью сообщает редакция и выражает свое соболезнование дочери покойного. Мир праху белого воина!»[9] Летом 2000 года в Россию с частным визитом приезжали потомки Алексея Ивановича Коновницына, похороненного в Гдовской крепости. Его семидесятилетний внук Алексей Петрович со своим сыном, Петром Алексеевичем. Эти люди, впервые приехавшие в Россию, решили узнать получше эту загадочную и в то же время родную страну. Для этого они самолетом долетели до Владивостока и поездом возвращались в Петербург, по пути побывав в Екатеринбурге на месте казни Царской Семьи. Своим долгом они посчитали посещение Гдовской земли и поклонение могилам предков. У могилы Алексея Ивановича была отслужена лития, и Петр Алексеевич насыщенным басом пел вместе с отцом Михаилом. Оказалось, что он поет в хоре одной из Русских церквей в Лос-Анджелесе. Посещение Кярова вызвало у всех на глазах слезы. Прихожане Покровской церкви, где похоронен Петр Петрович Коновницын, узнав о приезде потомков, украсили дорожку к храму цветами, встретили их хлебом-солью. Гости (или хозяева) обошли всю территорию, на которой располагалось имение, позвонили в колокола на звоннице. Подарили в храм икону с изображением Новомучеников Российских. Познакомившись, таким образом, с потомками Коновницына, мы видим, что люди эти из разных поколений, жившие в разных странах, свято берегли и берегут честь рода, сохраняют память о своих замечательных предках и удивительным образом любят Россию, безупречно говоря на русском языке, сохраняя в своей жизни русские традиции, зная её богатую историю. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Гдовский музей истории края. Фонд 52. Док. 103. [2] Там же Фонд 52. Док. 315. [3] Графское дело. // Гдовская заря. №№ 28-29 от 13.04.99 г. С.5. [4] Там же. [5] Пятнадцатилетний доброволец. // Наша страна (Буэнос-Айрес). № 2439-2440. С. 5. [6] Там же. [7] Там же. [8] Там же. [9] Наша страна. №№ 2485-2486. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 21-27.) ------------------------------------------------------------------ Пуцко Василий Григорьевич заместитель директора по научной работе Калужского областного художественного музея. КУТУЗОВСКАЯ ИКОНА В СМОЛЕНСКЕ В 1912 году, в связи со 100-летием Отечественной война 1812 года, на страницах журнала «Русский паломник» появилась информационная заметка, подписанная «Б-въ». В ней сообщалось о хранящейся в ризнице Успенского кафедрального собора в Смоленске Кутузовской иконе Богоматери Одигитрии и предварительной прориси к ней, а также были помещены описание ее композиции к воспроизведение. [1] Икона «от мещанства и купечества смоленскаго» в ноябре 1812 года поднесена М. И. Кутузову в благодарность за избавление Отечества от армия Наполеона, как гласит надпись на свитке, изображенном в нижней частя произведения. По словам автора этой заметки, «Самая интересная подробность в иконе — это выписка церковных сооружений, смоленских стен о башнями, амбразурами в бойницами, поражающая своею точностью, аккуратностью я тщательностью архитектурных форм, уцелевших от наполеоновского разрушения». Думается, что икона заслуживает внимания и в ином отношении, причем не только как мемориальный предмет, но также и в качестве произведения церковного искусства своей эпохи. Иконографическая схема на первый взгляд кажется не совсем обычной я несколько усложненной. В верхней части представлено воспроизведение образа Богоматери Смоленской, несомого парящими на облаках двумя ангелами. Выше, тоже на облаках окруженный ангелами Саваоф, ниспосылающий Святого Духа в виде голубя. По сторонам богородичной иконы крупные фигуры стоящих на облаках коленопреклоненных в молении преподобного Авраамия н мученика Меркурия Смоленских. Автор заметки упоминает еще об изображениях святых князей Феодора с чадами Константином и Давидом и Андрея, но на воспроизведении их нет. Не исключено, что они были расположены на обрамлении. «Ниже, — пишет тот же автор, — изображен Смоленск, огражденный крепостными стенами, а внутри их — смоленские церкви». Икона выполнена в живописной манере, характерной для конца ХVIII — начала XIX веков, когда становятся популярными подобные панорамные изображения городов и монастырей. Автор цитируемой заметки, проявивший столь явно выраженный интерес к описываемой иконе, очень высоко оценивает ее историческое значение с позиция своего времени: «Кутузовская икона, помимо того, что является первою общенародною признательностью Кутузову за спасение Отечества, выраженною от лица мещанства и купечества смоленского, имеет еще особенную ценность по фиксированию архитектурных форм смоленских церквей начала XIX столетия, так как большая часть уцелевших храмов подверглась за протекшее столетие таким переделкам, которые совершенно исказили наши памятники искусства в Смоленске. Ни для кого не тайна, что с каждым днем наши памятники искусства теряют первоначальный свой характер: их все более и более сглаживают и подводят под современную ходячую моду дня. Эта постоянная работа уничтожения местной характерности и значительности медленно, но настойчиво продолжается до сих пор. Тем драгоценнее такой памятник русской иконографии, который воспроизводит большую часть первоначального вида памятников зодчества. Конечно, иконография не может равняться вымеренному и выверенному архитектурному рисунку; понятно, что мы имеем перед глазами лишь общие черты старинных зданий, но и в измененном виде иконописный их вид представляет столько разнообразных и характерных особенностей каждого из изображенных зданий, что с несомненностью можно сказать, что они иконописцем не выдуманы и делались не наобум, а сверялись с натурой». Разумеется, зафиксированная иконописцем древность застройки Смоленска выглядят относительной, по сравнению с зарисовками зданий на гравюре В. Гондиуса 1630-х годов[2], а тем более — со средневековой застройкой.[3] Ее черты прослеживаются только до рубежа XVI - XVII веков. [4] Перестроенный в это время, он в дальнейшем в целом сохраняет свою градостроительную структуру. [5] Панорамное изображение Смоленска могло быть перенесено на икону с одной из гравюр XVIII века с изображением города, с почтя неизбежным упрощением типология построек, поскольку здесь они представляют всего лишь разновидность фона. Выделяется главным образом Успенский собор, тогда как иные храмы хотя и узнаваема, — в целом несколько стереотипны. Надо сказать, что в целом композиция Кутузовской иконы носит «гравюрный» характер, по общей схеме напоминая графические произведения второй половины XVIII века. Икона Богоматери Одигитрии, по преданию, принесена из Константинополя в 1046 году и затем позже была унаследована князем Владимиром Мономахом, поставившим ее в отстроенной им церкви Успения в Смоленске, ставшей с 1136 года епископской. Оригинал впоследствии утрачен, но его иконографические особенности могут быть прослежены по ранним воспроизведениям.[6] В начале 1900-х годов в Успенском соборе хранился поздний список, скорее всего, XVII века, но и он ныне утрачен. Между тем, известны более ранние воспроизведения, иногда очень элитарного уровня, однако, восходящие уже к палеологовскому образцу. Их можно указать в соборах Московского Кремля и в ризнице Троице-Сергиевой лавры. В связи с рассматриваемым произведением особого внимания заслуживает небольшого размера (31,5 х 27,0 см) вставной образ московского письма начала XVI века иконы Авраамия и Меркурия Смоленских, 1723-1728 годов, из Успенской церкви села Бастеновичи Мстиславского района Могилевской области (Беларусь). [7] Оба святые представлены стоящими в рост: Авраамий в мантии и епитрахили, Меркурия - в воинских доспехах. Они изображены на берегу Днепра, указывающими на Смоленск, расположенный в глубине, на противоположном берегу. Таким образом, соединение образа Богоматери Одигитрии и фигур смоленских святых, отличающее Кутузовскую икону, имело давнюю традицию. Иконографический мотив несения парящими ангелами иконы Богоматери в русском иконописании известен уже с конца XVII века, о чем позволяет говорить икона Богоматери Тихвинской с 24-мя клеймами чудес, датированная 1680 годом, происходящая из церкви Одигитрии Смоленской в Калуге.[8] Там таким образом передано явление образа и его шествие по воздуху. Позже эта формула применялась для обозначения присутствия чтимой иконы в определенном городе или монастыре. Аналогичное явление, в частности, можно проследить и в сербской гравюре XVIII века.[9] Однако отмеченный мотив никогда не составлял основу самостоятельного извода, и в этом смысле Кутузовская икона оказывается исключением. Правда, само название скорее может быть отнесено к списку, а не к иконографическому образу, который скорее всего следует рассматривать как иконописную вариацию гравюрной композиция. До того времени, пока остаются несистематизированными и неизданными русские гравюрные листы XVIII века, приходится ограничиваться различными предположениями и догадками. Но они, тем не менее, не являются произвольными и беспочвенными. Тот же иконографический мотив был популярным и в изображениях различных святых на фоне монастырских ансамблей. Примером тому может служить датированная 1774 годом икона Нила Столбенского, кисти палехского мастера Василия Баклашева, с ангелами, несущими картуш с изображением Богоявления, происходящая из усадьбы в Полотняном Заводе недалеко от Калуги. [10] Она не единственная, и это обстоятельство свидетельствует об особой популярности интересующего нас мотива во второй половине XVIII века. Предположив в иконографической схеме Кутузовской иконы Богоматери Одигитрии интерпретацию гравюры указанного времени, остается сказать несколько слов как об ее особенностях, так и о художественном стиле. Помещение вверху полуфигуры Саваофа с исходящим Святым Духом, непосредственно над иконой Богоматери, наводит на мысль, что здесь нашло косвенное отражение и оформление киота, в котором в начале 1800-х годов был помещен в Смоленске, в Успенском соборе, чтимый образ. Нам неизвестны изображения смоленского киота, но мы знаем о том, что иконографическая схема обрамления чудотворной иконы проникала в гравюру уже в XVII веке. [11] Иконописец, осенью 1812 года выполнивший по заказу смоленских мещан и купцов образ для поднесения его М. И. Кутузову, работая в академической живописной манере, широко представленной творческим наследием В. Л. Боровиковского (1757-1825), писавшего наряду с портретами немало икон.[12] Иконы кисти этого прославленного мастера, надо признать, неравноценна, и особенно в последние годы жизни автора встречаются довольно слабые композиции. В качестве характерных примеров хорошего уровня можно отметить иконы из Покровской церкви Мгалинского уезда села Романовки, Черниговской губернии (теперь Брянская область). [13] Смоленский мастер находился под явным воздействием В. Л. Боровиковского и, может быть, даже отчасти использовал его произведения в качестве моделей. Так, поза я жест св. Меркурия Смоленского несколько напоминают изображение св. Екатерины.[14] Можно указать и иные параллели, но говорить о прямом копировании не приходится. Стремление к эффектности иконе сочетается о довольно вяло написанными деталями. Художник скорее всего был мастером «средней руки». Трудно ответить на вопрос, была ли икона действительно поднесена М.И. Кутузову или так и осталась лишь предназначенной для этого. Иначе вряд ли она оказалась бы в соборной ризнице в Смоленске вместе с подготовительным рисунком. Или речь должна идти еще об одном списке, идентичном поднесенной? Как бы то ни было, остается вполне достоверным факт стремления благодарных жителей Смоленска ознаменовать заказом иконы счастливое окончание военных действий, касавшихся непосредственно их города, но мыслимых как избавление Отечества от французского нашествия, от многоязычной армия Наполеона, несшей повсюду смерть и разрушение. ПРИМЕЧАНИЯ [1] Б-вь. Кутузовская икона Божией Матеря // Русский паломник. 1912 г. № 41. С. 637. [2] Даниловский А. План осады и оборона города Смоленска в 1632-1634 гг., с объяснительным текстом // Материалы Военно-ученого архива. Картографические материалы. СПб., 1904. Вып. II. [3] Воронин Н.Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска. ХП-ХШ вв. Л., 1979. [4] См.: Сапожников Н. В. Оборонительные сооружения Смоленска (до постройки крепости в 1596-1602 гг.) // Смоленск и Гнёздово (к истории древнерусского города), М., 1991. С. 50-79. [5] Лавров В.А. Развитие планировочной структуры исторически сложившихся городов. М., 1977. С. 33. Рис. 28 (схема крепостных устройств Смоленска). [6] Пуцко В. Византийская икона Богоматери Одигитрия в Смоленске: Опыт реконструкции // Zeitshrift fur Balkanologie. 1993. Bd. 29. С. 99-110. [7] Высоцкая Н.Ф. Иконопись Беларуси XVI-XVII веков. Минск, 1994. Табл. 66. [8] Иванова И.А. Икона Тихвинской Богоматери я ее связь со «Сказанием о чудесах Тихвинской Богоматери» // Взаимодействие литературы и изобразительного искусства в Древней Руси / ТОДРЛ. Т. XXII. М.-Л. 1966. С. 419-436. [9] См.: Давидов Д. Српска графика CTI века» Нови Сад, 1978. [10] Пуцко В.Г. Икона с изображением Ниловой Столбенской пустыни // Реставрация и исследования памятников культуры, М., 1982, Вып. II. С. 239-242. [11] Пуцко В.Г. Барочная аправы цудадзейных абразоу Мацi Божай // Барока у беларускай культуры i мастацтве. Мiнск, 1998. Вып. II. С. 239-242. [12] Алексеева Т.В. Владимир Лукич Боровиковский и русская культура на рубеже 18-19 веков. М., 1975. [13] Горностаев Ф.Ф. Иконостас кисти В. Л. Боровиковского // Труды XIV Археологического съезда в Чернигове, 1908. М., 1911. Т. II. С. 213-218, Табл. LXXII-LXXX. [14] Алексеева Т.В. Владимир Лукич Боровиковский... С. 355. № 171. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 107-112.) ------------------------------------------------------------------ Митрошенкова Лада Вадимовна главный хранитель Малоярославецкого военно-исторического музея 1812 года. НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ: ОБЗОР СБОРНИКОВ МАЛОЯРОСЛАВЕЦКИХ НАУЧНЫХ КОНФЕРЕНЦИЙ. С 1992 года в Малоярославце ежегодно проводятся конференции, на которых рассматриваются проблемы, связанные с событиями Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии или шире — на втором этапе военной кампании. Среди специалистов-историков, сотрудников библиотек, архивов, музеев страны, всех, кто интересуется одной из самых славных страниц русской истории, они пользуются постоянным интересом. Сборники докладов, регулярно выпускаемые музеем, приобретаются Исторической библиотекой России, Калужской областной библиотекой, областным музеем, распространяются даже частными книготоргующими фирмами. Все эти факты свидетельствуют об их популярности и, следовательно, о необходимости такого рода деятельности музея. Нынешняя конференция, посвященная 188-й годовщине Малоярославецкого сражения, — уже девятая. В завершающем тысячелетие году логично подвести некоторые итоги. Еще и потому, что в наших ежегодных встречах представляется необходимым сделать небольшую паузу с целью более основательной подготовки к 190-летию Малоярославецкого сражения в 2002 г. Не иссякающий интерес к теме Отечественной войны 1812 года как среди специалистов, так и среди любителей родной истории лучше всего подтверждается весьма внушительным количеством конференций, посвященных этой тематике. Помимо традиционных и ежегодных в Бородинском музее-заповеднике, Бородинской панораме и Малоярославце, время от времени проводятся они в ГИМе, С.-Петербургском музее артиллерии, Государственном историческом музее-заповеднике А.С. Пушкина в Больших Вяземах, а кроме того, интерес к этой тематике проявляют и другие регионы (как было в Вологде в феврале этого года). В предлагаемом сообщении будет сделана попытка выделить основные вопросы, нашедшие отражение в материалах малоярославецких конференций, обратить внимание на те из них, что представляются (на наш взгляд) наиболее интересными и не вполне изученными. Подчеркнем, что не ставится задача их научной оценки и определения возможностей дальнейшей разработки на основе архивных источников. Анализ будет проводиться не с точки зрения чистой науки, но с позиций сотрудников музея, для которых материалы сборников представляют не только теоретический, но и практический интерес (в плане расширения различных направлений деятельности — экскурсионной, лекционной, экспозиционной и др.). Широкий круг общения с любителями родной истории, посещающими музей 1812 года позволяет выделить также наиболее интересные для них темы и вопросы. В 8-ми вышедших к этому моменту сборниках малоярославецких конференций (один из них — двойной) опубликовано 156 докладов и сообщений.[1] Событиям на территории Калужской губернии посвящены почти полностью материалы 1-й и 2-й конференций, вышедшие в свет в 1993 и 1994 гг. Сборник 1995 г., посвященный 250-летию со дня рождения М.И. Кутузова, содержит треть статей, связанных с Калужской губернией. Тематика публикаций следующего года (1996 г.) уже не полностью отвечает названию сборника («События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии. Проблемы изучения, источники, памятники)». Расширение тематики конференции до рамок II-го этапа Отечественной войны привело к появлению в сборнике 1997 г. новых интересных статей о событиях на территории других регионов в указанный период. Двойной сборник, посвященный 185-й годовщине Малоярославецкого сражения («От Москвы до Парижа») — по тематике и хронологии своей весьма обширен и разнообразен. Однако лишь около половины статей соответствуют направленности конференции. Из материалов, поданных для сборника 1999 г. (на его обложке — ошибочная датировка — 1998), были опубликованы уже не все, а из напечатанных около трети представляют безусловный, но лишь теоретический интерес, будучи мало связанными с событиями в Калужской губернии. Наконец, материалы прошлой конференции превзошли все предыдущие по количеству рассмотренных в них частных вопросов и слабому соответствию заявленной в названии теме («Отступление Великой армии Наполеона из России»). Непосредственно Малоярославецкому сражению посвящено всего несколько докладов. Роль и значение этого поворотного в истории войны события рассматриваются в статьях д.и.н., профессора Б.С. Абалихина и к.и.н. В.М. Безотосного (1993 г.), а также — к.и.н. А.В. Шишова (1994 г.). Анализ исторической литературы, посвященной сражению, проводится в 3-х публикациях сборника 1993 г. (д.и.н., профессора В.А. Дунаевского, к.и.н. С.В. Позднякова и главного архивиста РГВА И.М. Нагаева). В 1994 и 1995 гг. эти вопросы рассмотрены мл. научным сотрудником Музея 1812 года Н.Е. Ячник. А в 1997 г. ученый секретарь ГИМ А.А. Смирнов, подробно проанализировав учебную и популярную литературу последних лет, продемонстрировал слабое влияние, оказываемое на нее развитием научной мысли в области истории Отечественной войны 1812 года. Несомненно, очень ценными для нас являются работы, посвященные обзорам архивных документов, касающихся событий Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии и, в частности, — Малоярославецкого сражения. Это статьи заведующей отделом научной информации Калужского областного архива О.М. Петровой (1993 г.) и главного хранителя областного краеведческого музея (в тот период) Т.В. Морозовой (1993, 1994 гг.), к.и.н. А.И. Попова (1994 г.). Замечательна публикация документов из архива Михайловского-Данилевского, подготовленная на высочайшем научном уровне к.и.н. С.А. Малышкиным (1994 г.). Информация данного комплекса источников используется разными исследователями на протяжении нескольких лет, и еще не до конца исчерпана. Наконец, нельзя не отметить статьи гл. археографа ГАКО М.А. Добычиной, посвященные анализу такого непростого источника, как послужные списки калужских чиновников — участников Малоярославецкого сражения. (1998, 1999 гг.). К сожалению, названные статьи касаются документов лишь некоторых архивов. По другим архивохранилищам подобными обзорами мы не располагаем. А потому не имеем возможности сделать вывод о направленности дальнейшей разработки темы Малоярославецкого сражения. Конкретно этому военному событию в материалах конференций посвящены статьи: С.В. Шведова о численности и потерях русской армии в сражении за город (1995 г.) и А.А. Елисеева «Либавский пехотный полк в сражении под Малоярославцем» (1997 г.). Сюда же можно отнести и две работы последнего автора, посвященные картинам П. Гесса и А. Аверьянова с изображениями Сражения за Малоярославец. Эти статьи носят не столько искусствоведческий, сколько конкретно исторический характер. Рискнем предположить, что высочайший научный уровень статьи А.А. Васильева в книге «Малоярославец. Очерки по истории города» (1992 г.) [2] и личный авторитет ученого служат некоторым сдерживающим фактором для обращения к этой теме других исследователей. Его ставшая классической работа «Малоярославецкое сражение в Отечественной войне 1812 года» постоянно изучается сотрудниками музея и используется в повседневной работе. Широкий охват событий, совершавшихся в течении 18-ти часов на территории всего города и ближайших его окрестностей, — позволяет представить себе ход и масштаб этого столь важного для противоборствующих сторон сражения. Но можно ли сказать, что картина эта исчерпывающе полна? Вероятно, возможны ее уточнения в направлениях, намеченных названными выше авторами. С.В. Шведов уточнил размеры потерь, понесенных различными частями русской армии. Возможно ли подобное уточнение в отношении французской стороны? Действия Либавского пехотного полка во время Малоярославецкого сражения детально проследил А.А. Елисеев. Возможно ли проследить таким же образом действия других частей? Например, артиллерии? Или еще конкретнее — конно-гвардейской батареи под командой полковника П.А. Козена или конной роты № 7 полковника А.П. Никитина, наносивших, как известно, значительный урон французам меткостью своих орудий? Ответить на эти вопросы, а также наметить другие возможные направления изучения темы, несомненно и прежде всего может сам А.А. Васильев, а также другие специалисты, постоянные участники научных конференций в Малоярославце. Что касается Калужской губернии, то здесь тематика докладов, естественно, более широка. Военным действиям на ее территории посвящены публикации А.А. Васильева («Императорское «Ура»...», 1994 г.; «Французские карабинеры в бою при Винково 13 октября 1812 года», 1999 г.; «Бой под Медынью 25 октября 1812 г. по воспоминаниям Хенрика Дембинского», 2000 г.). «Тарутинского периода» войны касаются 3 работы А.И. Ульянова (1993, 1994 гг.) и 1 — С.В. Шведова (1994 г.). Вопросами о положении и содержании в Калужской губернии военнопленных Великой армии на протяжении нескольких лет занимается В.А. Бессонов. В ряде работ рассматриваются последствия и влияние войны на жизнь основной части населения губернии — крестьянства и мещанства. Несколькими статьями представлена тема участия в Отечественной войне Калужского духовенства. Некоторые интересные проблемы лишь затронуты, но не достаточно разработаны. Например, организация медицинской службы в губернии, участие калужского купечества в войне 1812 года и др. Общим вопросам II-го этапа Отечественной войны посвящено несколько важнейших в научном плане статей: В.М. Безотосного о разведке и планах сторон в заключительный период кампании (1995 г.), С.В. Шведова о стратегии «золотого моста» (1996 г.), доктора истории и права господина Фернана Бокура о планах Наполеона при оставлении Москвы (1997 г.) и профессора В.Г. Сироткина — «Дипломатический финал в Париже» (1998 г.). Трудно переоценить их значение для общего понимания хода войны. Но все ли проблемы этого периода получили столь полное историко-хронологическое и историко-теоретическое освещение? Отдельные проблемы и события II-го этапа кампании рассмотрены в статьях А.И. Попова, А.М. Рязанова, С.В. Шведова, А.А. Смирнова и других авторов. Тематика многих докладов не ограничена хронологическими рамками и касается общих проблем всей истории Отечественной войны. Перечислять здесь всех авторов нет необходимости, обозначим лишь круг интересующих их проблем: состав генералитета русской армии, общие потери в ходе кампании, действия и состав казачьих полков и ополчений и мн. др. Большое количество работ, посвященных персоналиям участников Отечественной войны 1812 года пользуются, несомненно, большим вниманием. Отметим, однако, что для малоярославецких конференций приоритетным является интерес к личностям, связанным с Калужской губернией. Большие группы статей можно объединить по следующим темам: «Отечественная война 1812 года в произведениях литературы и искусства»; «Памятники Отечественной войны 1812 года»; «Празднование столетнего юбилея Отечественной войны в России». Последней тематикой много и очень плодотворно занимается главный библиограф ГПИБ Т.К. Мищенко. Все они занимали и будут занимать достойное место в материалах малоярославецких конференций. В заключение необходимо отметить, что интерес и популярность сборников конференций в г. Малоярославце, несомненно, заслужен и объясняется высоким научным уровнем, разнообразием и большой информативностью публикуемых работ. В то же время, в дальнейшем требуется более строгий подход в отборе материалов с позиций соответствия тематике и определенным хронологическим рамкам II-го этапа Отечественной войны 1812 года. Исследователям стоит внимательнее относиться к требованиям организаторов конференции. Доклады должны быть основаны на использовании новых фактов и документов, содержать новые и разнообразные методы работы с источниками, повышающими их информативность. Вероятно, разработанность фактологии Отечественной войны 1812 года достигла такого уровня, что от стадии эмпирического знания можно перейти к теоретическому обобщению и отдавать предпочтение не столько историческим, сколько научно-историческим фактам. В предложенном сообщении была сделана попытка выделить темы, нашедшие наибольшее отражение в сборниках докладов малоярославецких научных конференций. Еще раз подчеркнем, что обозначенные приоритеты отражают точку зрения сотрудников Малоярославецкого военно-исторического музея 1812 года — организаторов конференций и широких кругов любителей истории. То есть основных, как теперь говорят, «пользователей» предлагаемой уважаемыми учеными информации. ПРИМЕЧАНИЯ [1] См.: События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии: Материалы научной конференции, посвященной 180-летию Малоярославецкого сражения. Малоярославец, 1993; Калужская губерния в Отечественной войне 1812 года: Материалы научной конференции, посвященной 181-й годовщине Малоярославецкого сражения. Малоярославец, 1994; М.И. Кутузов и русская армия на II этапе Отечественной войны 1812 года: Материалы научной конференции, посвященной 250-летию со дня рождения М.И. Кутузова. Малоярославец, 1995; События Отечественной войны 1812 года на территории Калужской губернии. Проблемы изучения, источники, памятники. Малоярославец, 1995; II этап Отечественной войны 1812 года. Проблемы изучения, источники, памятники. Малоярославец, 1997; От Москвы до Парижа (1812-1814 гг.). (185 лет Малоярославецкому сражению. Малоярославец, 1998. Чч. I, II; Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 года. Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. Малоярославец, 1998; Отступление Великой армии Наполеона из России. Малоярославец, 2000. [2] Малоярославец. Очерки по истории города. Малоярославец, 1992. С. 16-87. (Отечественная война 1812 года в Калужской губернии и российской провинции. / Сб. статей. – Малоярославец, 2000. c. 112-118.) ------------------------------------------------------------------ Публикуется в рамках интернет-проекта «1812 год» с официального разрешения директора Малоярославецкого военно-исторического музея 1812 года Котляковой Н.В. © Статьи являются интеллектуальной собственностью авторов. Художественное оформление выполнено Олегом Поляковым. 2002, Библиотека интернет-проекта «1812 год».